– Я хотела бы забрать сына и пожить некоторое время одна.

– А как же этот? Географ.

– Да нет уже никакого географа. Это так, мечта, призрак, мираж. Выдумала себе то, чего в жизни не хватало. Ты ведь тоже был когда-то сумасшедшим инженером в потёртых брючках, – она грустно улыбнулась.

– Прости меня, что я теперь не такой.

– Да, ты теперь не такой.

– Возвращайся, если сможешь. Я очень жалею, что сейчас оказался не в силах остаться для тебя спустя годы тем, кем был раньше, – Николай почувствовал, что его будто подменили. Он сжимал в руках синюю папку и казалось, будто разливающаяся из папки серная кислота сжигает ему руки.

– Ты какой-то другой сегодня, Коленька. Я не ожидала.

– Возвращайся. Я буду ждать тебя.

– Дай мне время, милый. Я вернусь.

– Я не тем был в жизни занят, прости. Я готов всё поменять. Готов меняться. Буду ждать тебя.

Николай вышел на набережную. Снегопад кончился. «Чтобы любовь у тебя с ней была до гробовой доски», – вспомнил он бабкины слова и швырнул синюю папку в Фонтанку. Руки как будто освободились от тяжёлого груза. Грудь вдохнула свежий морозный воздух. Из соседнего бара доносилась музыка.

– Какой-то ты другой сегодня, Коленька, – повторил Аверин вслух слова Лены и весело зашагал к машине.

Серёга Чежин родился совершенно здоровым. Никаких психических отклонений в его поведении обнаружено не было. На учёте в диспансерах он не состоял и, с точки зрения официальной медицины, был абсолютно здоров.

Однако окружающие так не считали. Причиной тому были некоторые Серёгины странности. Он был напрочь лишён способности обижаться. Даже когда над ним смеялись и прогоняли его, он лишь добродушно улыбался. Уходя, он обычно произносил невпопад какую-нибудь фразу, которая казалась ему самому утешительной.

– У меня дома малиновый пирог сегодня есть, – говорил он в ответ на насмешки ребят по поводу его внешности, как бы утешая себя вслух.

Конечно же, внешность Серёги Чежина давала мальчишкам повод для злословия. Щуплый, неуклюжий Серёга носил очки с толстыми линзами в старомодной чёрной оправе, перемотанной сбоку синей изолентой. Одет был во всё старое и заштопанное, так как воспитывался бабушкой и родителей своих помнил смутно.

Была у Серёги Чежина и ещё одна особенность. Он испытывал болезненную страсть к музыке. Сам он не имел музыкального слуха и голоса, тем не менее, зарубежная эстрада, рок-музыка и даже джаз, сводили Чежина с ума. Его любовь к музыке имела слегка патологический вид. При первых же звуках Дюка Эллингтона он впадал в транс и, закрывая глаза, покачивался в такт. Никто не знал откуда у Серёги такая любовь, потому что образцов для подражания среди старших у него не было. В то время, когда его ровесники, прильнув ухом к динамику кассетного магнитофона, наслаждались звуками «Ласкового мая», Чежин развешивал по стенам своей комнаты плакаты Битлов, которых беззаветно любил.

Возможно, из-за любви к западным исполнителям к Серёге с юности приклеилась кличка Челентано. Может быть, это было связано с его фамилией на букву «Ч», но, скорее всего, всех забавляла полная противоположность Серёгиной внешности брутальному образу итальянского актёра. По такому принципу иногда медлительного называют – «пуля», а дохляка – «качок».

Учился Челентано неважно: не то чтобы он был совсем неспособен понять смысл тангенса и котангенса. Просто он не понимал, для чего ему в жизни эти скучные вещи. Стоя у доски, он часто забывал, для чего его вызвали, и с упоением смотрел в окно, где дворовые пацаны гоняли мяч.

Он по-доброму завидовал им, потому что его собственные попытки сыграть в футбол кончались бурей насмешек и издевательств. Челентано был безнадёжно неуклюж и мог, стоя на месте, промахнуться по неподвижно лежащему на земле мячу. Всякий раз, осыпаемый колкостями, Челентано уходил, добродушно улыбаясь и разводя руками. Вообще, добродушию Челентано не было границ. Когда в школьной столовой у него отнимали булочку, он рылся по карманам в поисках мелочи.

– Хотите, я куплю вам ещё одну? Правда ведь, она вкусная? – говорил он, улыбаясь во весь рот.

Многие считали его идиотом, а те, кто и рад был бы с ним дружить, боялись в этом признаться. Челентано по этому поводу особо и не печалился. Он всё свободное время проводил в поиске каких-то старых журналов с фотографиями «RollingStones» или «LedZeppelin», знал все подробности их творчества и собирал старые виниловые пластинки. Современность как-то мало привлекала Челентано.

Единственным приятелем Челентано был ещё один школьный изгой – Кирюша. Высокий и худой, сильно страдающий от недостатка общения, парень, просто помешанный на литературе в стиле фэнтези. Кирюша был настолько погружён в мир своих иллюзий, что разговаривать с ним обычным людям было весьма сложно. Обычно диалог с Кириллом выглядел примерно так:

– Здравствуй, Кирилл, как у тебя дела?

– Канцлер понял, что проиграл, когда убедился, что все его рыцари окончательно потеряли магию! – отвечал Кирюша как можно чётче и выразительнее, проговаривая каждое слово.

– А, понятно. Ты всё свои книжки читаешь.

– Ужасные трёхметровые крысы с огромными хвостами вырвались из клеток и потопили корабль Командора, – отвечал Кирюша, пытаясь придать своему лицу трагическое выражение.

– Ладно, всё с тобой понятно – иди.

Единственным человеком, способным разговаривать с Кирюшей дольше двух минут, был Челентано. Он искренне радовался при встрече приятеля. Они могли долго рассказывать друг другу каждый о своём, совершенно не смущаясь отсутствия полного понимания. После этого они расставались совершенно довольные таким общением, поскольку в этом диалоге никто никого не осуждал и не дразнил. Челентано ничуть не тяготился отсутствием друзей, он интуитивно ощущал своё скромное место в обществе и с детства привык к тому, что очень многое в этой жизни не для него.

В старших классах он понял, что не для него и самая красивая девчонка в школе – Нинка. Он был совершенно согласен, что Нинка – богиня, и ему до неё как до неба. Ведь Нинка была ещё и отличницей, делала сальто на бревне в физкультурном зале и даже вступила в комсомол. Правда, на следующий год после этого комсомол как-то сам собой развалился вместе с союзом. Остряки шутили, что это Нинка развалила комсомол своим появлением на собрании в короткой юбке.

Челентано же вполне серьёзно считал, что Нинка – лучшая во вселенной, и был готов любить её вечно и безответно, как любил хорошую музыку и всё настоящее.

Любовь Челентано к музыке наложила некоторый отпечаток и на его внешность. Он отрастил длинные волосы, обвешался разными фенечками и даже купил старенькую гитару. Играть на ней Челентано прилюдно не решался и толком не умел, но часто носил её на плече, небрежно, грифом вниз. На предложения случайных знакомых сыграть, он обычно отвечал, что гитара расстроена или струна порвалась. Сам факт присутствия гитары на спине окрылял Челентано. Он начал ходить с ней везде. Ему нравилось трогать её руками, иногда задевать струны и слышать их сладкий звон. Челентано сроднился с этим инструментом, и кличка его получила теперь ещё одно оправдание.

Надо сказать, что купить гитару Челентано смог лишь после того, как окончил училище на столяра и устроился работать на мебельную фабрику. По правде, никаким столяром Челентано, конечно же, не был. На фабрике в этом убедились мгновенно, но жалели странноватого юношу. К тому же тот выполнял всё, что ему можно было поручить. Выносил мешки с опилками, подметал цеха, мыл машину директору и даже помогал охраннику натягивать колючую проволоку на заборе. Ему поручали всё, что было ему по силам. В ответ Челентано изо всех сил старался сделать хорошо свою работу.

Тем не менее, и на работе над ним многие посмеивались. А он по-прежнему добродушно тянулся к людям. Заметив мужиков, собравшихся в курилке, Челентано с гордостью демонстрировал им свои новые кроссовки.