— Я не скажу, что он писаный красавец, но это для меня и не важно. Важна внутренняя составляющая, а она у него просто стальная, пуленепробиваемая. От него веет спокойствием, силой и внутренней энергией.

— Хорошо. Опиши мне его.

Представляю перед собой нашего нового главного редактора, и на лице появляется нежная улыбка. Губы сами собой приоткрываются, а из груди вырывается свистящее дыхание, больше похожее на возбуждённый стон. Я ощущаю какой-то трепет в животе, как будто проглотила летающую бабочку и начинаю описывать Зверя с лёгким румянцем на щеках.

Его внешность врезалась в мою память настолько глубоко, будто её вырезали в граните.

— Высокий, метр девяносто примерно. Тёмно-русые волосы, на лице — небольшая растительность и глубокие темно-синие глаза, в которых можно утонуть, раствориться без остатка, как кусок рафинада в горячем чае.

Выдыхаю, пытаясь унять бешеное сердцебиение, которое буквально захлёстывает меня с головой, наподобие гигантской волны в шторм, сметающей всё на своём пути и уносящей в открытое море.

— Ого, да ты втюрилась в него, что ли?

Закашлявшись, пытаюсь переварить Дашкин вопрос и холодею, испытывая нарастающую боль в груди.

— Да нет, конечно. Ты не представляешь, какой он вредный! Доводит меня до белого каления!

— А тебе такой и нужен! Тихоню ты сама сожрёшь и под свой каблук загонишь, а вот такого сломать не получится, прямо твой вариант.

— Не мой.

Отрицательно качаю головой, нахмуривая тонкие брови, и понимаю, что не сказала подруге самого главного. Ведь я прекрасно видела то простенькое обручальное кольцо на безымянном пальце мужчины и прекрасно понимаю, что это значит.

— Он женат.

Дашка впивается взглядом в меня, замирая в какой-то неестественной позе, и аккуратно кладёт мне на плечо свою тёплую руку, успокаивая при этом и убаюкивая.

— Ну-ну, не переживай. Может, у него брат есть с такой же фамилией. И именно его мы и ищем тебе в мужья.

— Ага, или отец.

— Вряд ли. Его батюшке, судя по твоему описанию, не меньше шестидесяти. А ты, дорогая, никак не похожа на увлечённую пожилыми дедулями, геронтофилку.

Выдыхаю, представляя рядом с собой седовласого дедка и наиграно хмурю брови. Ну, уж нет, игры в любовь с престарелыми красавцами явно не для меня, я не смогу засыпать и просыпаться, видя рядом это дряблое тело в пигментных пятнах. А ещё дедки носят хлопчатобумажные огромные труселя весёленькой расцветочки, по недоразумению именуемые «семейными». Боже, ну за что их так назвали? Или, если мужик женат, то всё, красивое сексуальное бельё уже не нужно?

Дрожь отвращения бежит по моему позвоночнику, и я возвращаюсь к радужным мыслям о Звере.

— Тогда нам нужно поторопиться.

Дашка допивает свой остывший чай и возвращает чашку на стол.

Печально киваю, понимая, что времени, отведённого до моего тридцатитрёхлетия, осталось не так уж и много. И кто даст гарантию, что я напала на след нужного мне зверя? Может быть, это вовсе не так?

— Так может, съездим к матушке?

Дарья смотрит на меня с какой-то надеждой, поднимая чёрные угольные брови, и мои вены начинают скручиваться в нервный комок. Признаться, я и сама думала о том, чтобы вновь обратиться к гадалке, но ведь после её предыдущего предсказания я обошлась с ней крайне невежливо, оборвав её на полуслове и не выполнив свою часть уговора.

Станет ли она меня слушать вновь, или спустит на меня цепных собак?

Впрочем, я бы сама с собой сделала бы тоже самое.

— Она не примет меня.

Стискиваю зубы до боли, понимая всю безвыходность ситуации. Душу рвёт в клочья испепеляющее чувство проигрыша, а на губах появляется неприятная горечь.

— По записи — конечно нет. А если явиться к ней без приглашения? Ты же знаешь, что сеансы она устраивает ночью. Вот и поедем.

Сжимаю Дашку в объятия, вдыхая сладкий аромат выпечки, исходящий от волос подруги и зажмуриваюсь, чтобы не расплакаться. Как хорошо, что у меня есть такая верная подруга, готовая шагнуть со мной и в огонь, и в воду, и в деревню, где живёт гадалка.

*****

Нахлобучиваю шапку поглубже, шагая по грунтовой дорожке и слышу позади себя натужное дыхание подруги. Дашка плетётся за мной еле-еле, сонно перебирая ногами по заледенелой тропинке и я, кинув на подругу озабоченный взгляд, отзываюсь добродушной улыбкой.

— Ты чего там?

— Слушай, последний эклер был явно лишний.

— Мне кажется, лишними были те три пирожка с картошкой, которые ты купила у бабули и ела на протяжении всего пути, пока мы тряслись в электричке.

— Зато они были просто волшебными!

Подруга расплывается в мечтательной улыбке, а я ощущаю острый укол совести за то, что втянула Дарью в свою новую авантюру. Ведь поклялась себе больше никогда не приезжать в эту глухую деревушку и вот опять, мечтаю получить неприятности на свою пятую точку.

И кто сказал, что матушка будет ко мне благосклонна? Ведь наверняка она запомнила меня. Ту, которая так несправедливо обошлась с ней…

— Боишься?

Подруга догоняет меня, хватаясь за сердце, и смешно свешивает язык на бок, как гончий пёс, весь день гонявшийся, за жирной упитанной уткой. И я, прислушиваясь к своим ощущениям, быстро отвечаю:

— Нет. Совсем.

— Значит, уверовала в её силу.

Дашка уверенно трясёт головой и поднимает воротник своего болоньевого пальто повыше — туда, куда не заберётся пронизывающий мартовский ветерок. В прошлом мае, когда мы приезжали сюда, погода была намного благосклоннее к нам.

Быстро шествую мимо сельского кладбища, стараясь не смотреть на покосившиеся деревянные кресты и кучи рыхлого талого снега, я устремляю свой взор туда, где должен возвышаться дом гадалки.

Уф, стоит.

Никуда не делся за этот год, что почти прошёл с момента последнего нашего приезда и внешне ничуть не изменился, только у калитки какие-то заботливые руки мастера возвели аккуратную лавочку с навесом. Осторожно провожу рукой по гладко обструганному дереву, и в моей душе начинает щемить болезненное чувство печали.

Ведь продолжает помогать матушка всем, кто в этом нуждается, не прося денег взамен. И люди приезжают, благодарят, помогают. Кто чем может…

А я…

Вжимаю белую пупочку до упора, слыша тихий шелест женского голоса, и поспешно произношу:

— Здравствуйте, нам нужна ваша помощь.

Калитка еле слышно произносит «дзынь» и тут же отворяется практически бесшумно. Перехватываю Дашкин испуганный взгляд, и закусываю губу. Простит ли меня та женщина, к которой я отнеслась так по-свински?

— Идём.

Бормочу себе под ноги, лавируя между стихийных островков ещё нерастаявшего снега, и почти бегом направляюсь к дому. На крыльце возникает сухая скукоженная фигурка, укутанная в пуховый платок, и я понимаю, что этот год гадалке дался с большим трудом — она сильно постарела и сдала по здоровью.

Лицо ещё некогда красивой женщины сморщено как сухой старый гриб, а на лбу виднеется вереница крупных капель пота. Её глаза, некогда тёмные, пугают взгляд болезненной желтизной, а губы приобрели какую-то скорбную форму и посинели.

— Я не принимаю больше, неужели вы не знаете?

Матушка смотрит на меня с каким-то затаённым страхом и слегка приподнимает бледную бровь, пытаясь рассмотреть меня получше. Понимаю, что приехала слишком поздно со своим раскаянием, но я не могу просто так развернуться и уйти.

— Простите, но мне очень нужно задать вам один вопрос.

— Вопрос? Ну, зайди. Подруга пусть на улице подождёт, нечего мне в дом грязь носить.

Дарья покорно замирает возле калитки, обводя нерешительным взглядом пустой участок без намёка на растительность, и я складываю руки в моленной позе.

Подруга спокойно кивает, привалившись спиной к кованой калитке.

Двигаюсь вслед за матушкой в прихожую и останавливаюсь у двери, как вкопанная.

— Говори.

Тёмные, угольные глаза уставшей женщины смотрят на меня с затаённой болью и я, делая короткий вдох, быстро выдыхаю: