«Если это сделал я, то за что? Он заслуживал именно смерти? Был ли другой выход? Он был тем еще поддонком, но неужели надо было идти на столь крайние меры?»

Неважно сейчас ничего. К чему вопросы? Он сделал то, что считал нужным для себя самого и безоговорочно необходимым для этого мрачного мира, не имеющего шансов на выживание без присутствия в нем спасителя, которого видел в собственном отражении в зеркале. У него не было другого пути, кроме как вершить правосудие справедливости, чьим мечом он себя ощущал.

Он поднялся. Запах сигаретного дыма, пропитавшего насквозь его серую модную куртку, накинутую на худое бледное тело, родил рвотные позывы. Все содержимое желудка просилось наружу. Ему еле удалось остановить это, и он сплюнул дважды обильной слюной.

«Надо домой… надо поспать и со свежей головой обдумать все произошедшее».

Но в карманах у него не было ни денег, ни телефона, и никаких документов. Часы, в отличие от его других вещей, у него не забирали – он их отродясь не носил. Но не надо знать точное время, чтобы понять, что общественный транспорт так поздно уже не ходит, – да и все равно он не сунулся бы в метро или автобус в таком виде, – а домой все же надо как-то добраться. Оставалось надеяться, что какая-нибудь попутка все же остановиться, но верилось в это с трудом, так как выглядит он – грязный и помятый, а трехдневная щетина лишь преумножает этот эффект, – не лучше мусорного бомжа. А если бомбила еще и в полицию сообщит, то это принесет еще и дополнительные неприятности.

Дошел он, прихрамывая на левую ногу, уже до металлической ржавой двери здания, как с ужасом обернулся – рядом с тем местом, где он сидел на корточках, лежал метровый окровавленный металлический лом.

«На нем мои отпечатки!» – пронеслась мысль в его голове.

Ему пришлось доковылять до лома, поднять его и…

«И что мне с ним делать? Куда его? Не с собой же. И в здешнюю помойку тоже не кинешь».

Он осмотрел все вокруг, все помещения прошел вдоль и поперек в поисках места, удачного для скрытия орудия убийства, хотя понимал, что ни за что не оставит его здесь.

Эх, если бы только он знал, что пять минут быстрого шага от этого склада приведет его к реке, но пошел он в другую сторону.

В его голове не крутились вопросы а-ля: «Кто я?», «Где я?», «Что случилось?», «Чья это кровь на моих руках» и т.д. – он все это знал. Его беспокоил только один вопрос: «Как мне, черт возьми, выбраться из этого дерьма?».

Ноябрьский воздух, далеко не свежий, а пропитанный выхлопными газами столичных пробок, пробирал до костей, но он все равно не стал застегивать куртку, предполагая, что небольшой мороз заставит его ум работать.

«Если бы еще и дождь заморосил, так мой вид – прям картинка из комиксов Френка Миллера».

Он уже вышел из промышленной зоны и пробирался сквозь жилые районы обшарпанных домов, жителям которых уж точно не позавидуешь – жить рядом с этими складами, заводом и ТЭС это совсем неприятная участь.

За полчаса ходьбы он совсем продрог, но уже стал отчетливо понимать свое местонахождение, и в голове складывался план по возвращению домой, куда пешком было не добраться. Орудие убийства он выбросил уже минут десять назад в канализационный слив.

«Кто-то скажет, что моя жизнь идет ко дну. Но не им меня судить. И, даже если они правы, я успею утащить за собой немало тех, кто того заслуживает не меньше моего».

Это убийство сына прокурора послужило поводом принятия мер, которые и привели к возведению Стены.

– Помнишь убийство Димона? – Спросил Костя.

– Горбенко? – Вопросом ответил Павел.

– Да. – Костя улыбнулся. – Это был я. Это было мое первое убийство. Систему надо было менять, и я выбрал самый действенный способ.

– Ты мудак что ли? – не скрывая своего удивления, шепотом спросил Павел, не ожидая получить ответ.

– Надо очистить этот мир. Он думал ему можно все. И то, что я увидел, шокировало меня.

– Не хочу ничего слушать. – Паша встал и засуетился по кухне. – Договоримся, что этого разговора не было. Мы схавали эту пиццу, и ты ушел. И вообще, что ты несешь? Только я подумал, что я и Дрон той еще херни каждый натворили, а ты такой хороший, как заявляешь сейчас, что ты убийца. Охуеть!

– Если мы хотим светлое будущее, мы должны его создать сами. Надо лишь найти вдохновение, чтобы встать с дивана и действовать

– Ты из ума выжил?

– Вот послушай – раз по двадцать на дню слушаю. Вот оно мое вдохновение. – Костя включил трек на своем телефоне.

– Ave Maria? Оригинальное исполнение. К чему это ты?

– Это концертная запись: Долорес О Риордан и Лучано Паваротти. Она вдохновляет меня, как ничто другое. Любовь, страх, добро и зло, ненависть и светлое будущее – все смешалось в этой песне. Слушаю, и в голове вырисовывается картина того мира, в котором я хочу жить.

– Ты бредишь, Костя!

– Послушай меня! – Константин продолжал сидеть и взглядом попросил друга присесть и выслушать. Он пришел к Павлу выговориться, рассказать все, что накопилось. И кроме Павла для этого ушей не было. – Сядь. Горб заслужил это. Как-то я в клубе увидел его, когда он с тремя дружками уходили оттуда. Я узнал его и побежал поздороваться – в одном классе все же учились. У входа в клуб уже на улице я догнал их, но этот козел послал меня подальше, будто я пустое место. Так вот, когда они садились в машину, я заметил, что их было не четверо, а пятеро – друзья Димона усаживали какую-то бесчувственную барышню на заднее сидение. И знаешь, что потом? Через два дня я в социалке вижу объявление «Пропала девушка. Восемнадцать лет». Описание и фото. И на фото та девушка, которую они грузили в машину.

– Бля.

– Вот так вот. Потом я по его страницам просек, где Димон собирается тусить в ближайшую пятницу и поехал туда же. И девушка, которую они подцепили, потом можно было увидеть в интернете в статье об убийстве со следами изнасилования. – Позволив Павлу минуту переварить услышанное, Костя продолжил. – Они подсыпывали какую-то хрень девкам, которые велись на их понты, а потом, типа помогают пьяной, вытаскивали из клуба и увозили. Не знаю, проверялись ли камеры в этих клубах, но Димон, как-никак, сын прокурора – хрен что откопаешь. Они считают, что им можно все. Готов поспорить, что если выясниться, что один из этих гондонов на завтрак любит перекусить грудным младенцем, ему это сойдет с рук.

– И за это ты проломил ему голову? – Больше даже как факт, а не вопрос, сказал Павел, он помнил ту статью об убийстве сына прокурора.

– Я разыграл карты так, будто все знаю и хочу его шантажировать. Он назначил время и место. Каким же надо быть тупым бараном, чтобы приехать туда одному? Это его и сгубило – он не успел даже свой пистолет достать.

– И сколько было после Димона?

– Двадцать шесть. Я их выслеживаю и отправляю к праотцам. И всех, кто считает себя выше других, выше законов нравственности, ждет такая участь.

– Понятно. Дай тебе волю, ты бы и Раскольникова к стенке поставил.

– Кого?

– Не бери в голову. Пойдем, покурим, и ты пойдешь. Хочу еще некоторые дела дома поделать и с Женей пойти погулять.

«Ты, Костя, совсем с катушек слетел», – Павел все прокручивал и прокручивал тот факт, что Костя – для окружающих самый безобидный человек на свете – оказался по локти в крови.

За годы службы Игнатьев зарекомендовал себя как добросовестный служащий, к чьему мнению стоит прислушиваться. Он выполнял указания руководства, но, если у старшего лейтенанта имелась своя точка зрения, начальство всегда готово было ее выслушать. «Приказы не обсуждаются» – единственное, кого не касалось это негласное правило, был Игнатьев. И не только у начальства и коллег он пользовался уважением – даже задержанные были рады попасть именно к «Игнату», как его называли за спиной, по той причине, что он единственный, кто не давил, не пытался привязать к делу что-либо лишнее. Если кто-то участвовал в незаконном митинге, значит за участие в митинге – никаких «неповиновение сотрудникам полиции» и тому подобного. И он всегда рекомендовал назначить минимальное наказание, если задержанный в действительности не заслуживал большего.