– Когда я был маленьким, мама часто меня с братом сюда привозила в парке погулять. Кажется, это был самый большой парк в Столице.

– Ага. Был. И его застроили. Ни малейшего клочка земли пустой не оставляют.

Павел стоял у могилы Виктора с омраченным лицом, только что тело его друга предали земле. Он сравнивал эту нелепую смерть с убийством Горбенко, которого также хоронили несколько лет назад, и на чьи похороны он не пришел. Два дня назад, гуляя с Андреем Белогородцевым с той стороны Стены, где жизнь людей выкрашена в яркие цвета, Павел весь вечер сожалел, что Виктора не было рядом, что он не разделил с ними ту радость беззаботного дня.

Эта смерть оказалась для Павла сильным эмоциональным ударом – Виктор одним выстрелом разнес свой череп на тысячу кусочков. Никто не знает, где он достал Дезерт Игл. «Всех люблю. Никто не виноват», – так Виктор написал в электронном письме для рассылки коллегам. После этого он, находясь в душевном равновесии и спокойствии (как указал в своих указаниях в беседе со следователем сослуживец самоубийцы), вышел в обеденный перерыв из офиса на улицу, завернул за здание и, выбрав место невидимое видеокамерами, приложил к виску ствол пистолета и нажал на курок.

Кто был близко знаком с Виктором, не ожидал такого события. У него было немало друзей, был общителен с коллегами. Для всех Виктор остался в памяти веселым, общительным, отзывчивым человеком. Ему было всего двадцать пять лет. Даже жена погибшего на похоронах сквозь усталость и отстраненность от реальности прошептала: «Не понимаю…».

И никто не мог понять. Вопрос «Почему?» – первая мысль, что всплывала у знавших его людей, вспоминающим о Викторе. У него не было долгов, его семейную жизнь многие считали идеальной, он не жаловался никому ни о каких проблемах. Но, все же, он прервал свою жизнь.

Самоубийство Виктора у многих знакомых вызвало чувство сожаления. Павел учился с ним с первого класса, вместе росли на районе. Пусть позже Павел сплотился с группой новеньких, в том числе Костей и Андреем, но с Виктором он продолжал поддерживать теплые дружеские отношения.

Уже три года, как Столица обнесена стеной от остального мира, а оппозиционные группы никак не хотят смириться с таким ущемлением конституционных прав. Но если ранее недовольные ограничивались лишь мирными акциями протеста, то сейчас появились те, кто готов перейти к более радикальному противостоянию. Таких людей объединил некто Круглый, который приносил все больше проблем органам правопорядка.

– Ну, рассказывай, как это произошло. – В тесной одиночной камере следственного изолятора, пропахшей мочой, тоской и безнадежностью, старший следователь Василий Игнатьев, одетый в джинсы и синий дешевый свитер, сказал подозреваемому, садясь на принесенный с собой стул.

– Вы же сами все знаете. – Донеслось до следователя от куска кровавого месива, которое недавно было лицом молодого человека. Он сидел на кушетке, прислонившись к холодной стене. Едкий запах плесени сейчас словно нашатырь держал его в сознании.

Следователь достал пачку сигарет и закурил. Да, он и так все знал. Знал, что это именно этот парень сегодня вечером на митинге бросил в полицейских бутылку с зажигательной смесью. Его сразу же задержали оперативники в штатском, внедренные в толпу митингующей агрессивно настроенной молодежи, и буквально дотащившие его до полицейского автобуса. Полицейские его избивали на протяжении всей поездки в участок. Шестеро огромных сотрудников специального подразделения полиции за пятнадцать минут превратили здорового человека в то, что следователь видит сейчас. И в данный момент в кабинете начальника отделения полиции штатный врач уже кричит, требуя допустить его до обвиняемого для медицинского осмотра – лента крови от входа в отделение до непосредственно камеры дает повод думать, что без медицинского вмешательства этот молодой человек может умереть. Хотя, врач не знает, что бойцы спецназначения все же постарались оставить анархиста в живых. Несмотря на все уговоры, крики и угрозы врача, начальник отделения не спешил пускать его к задержанному – так попросил следователь Игнатьев.

Следователь смотрел на паренька, чей внешний покалеченный вид не вызывал ни капли жалости – до посещения подозреваемого в камере, Игнатьеву сообщили, что один из полицейских, пострадавших от его самодельной зажигательной смеси, умер от обгорания в машине скорой помощи, не доехав до больницы.

– Ты же знаешь, что меня заставили. – Нечто, что сейчас уж никак не выглядело человеком, произнес разбитыми губами.

– Мне нужны их имена. Всех, кто имеет к этому отношение. Круглый и его приближенные подстилки.

– Они все не причем. Разве ты не в курсе? Должны были предупредить! План был не такой.

Отсутствие внятных ответов с самого начала допроса было нормальной практикой в работе следователя. Но сейчас подозреваемый выдавал бессмысленный набор слов вместо обычного отрицания своих действий.

– Что ты несешь?

– Я не должен быть здесь. Меня вообще не должны были брать. Шеф, ты должен же это знать!

– Я знаю, что ты теснее приличных рамок общаешься с «Красными», с этими террористами. Я знаю, что у тебя два десятка приводов за участие в уличных беспорядках и за неповиновение полиции. Еще я знаю, что помощь врача тебе не помешала бы, но сюда он не войдет, пока ты мне все не расскажешь. Кто давал тебе инструкции? От кого ты получил эту бутылку с горючкой?

– Ни от кого я ничего не получал! Не было никаких инструкций – одни угрозы!

– Не пизди только, пожалуйста.

– Начальник, ты похоже, ваще не в курсах. – В его голосе уже прозвучала уверенность в сказанном.

– Блядь, иначе я бы тут не сидел перед тобой!

– Ко мне домой вломились ваши спецы из Бюро. Обыскали. В присутствии двух понятых это было – не удивлюсь, если узнаю, что понятые состоят в молодежке партии – в квартире нашли двадцать грамм герыча.

– Ты о чем вообще? Я не из наркоконтроля – мне по барабану, что у тебя нашли. Про сегодняшний митинг рассказывай, и про твоих кураторов.

– Нет никаких кураторов. Дослушай. Да, я общаюсь с лидерами оппозиционных групп…

– Это не оппозиционные группа, а сборище террористов!

– … но, кроме того, что хожу на их митинги, ничего больше нас не связывает. У меня дома был подстроенный обыск и нашли подкинутую наркоту! И твой коллега следак на допросе в квартире сказал, что или я выполню то, что совершил сегодня, или он меня на пятнадцать лет упрячет.

– Ты гонишь. – Игнатьев прищурился.

– Нет, не гоню! – Оппозиционер попытался вскочить, но боль пронзила его тело, его лицо скривилось в гримасе. Он был уже в панике.

– Серьезно гонишь. Ведь, если это было правдой, тебя бы не схватили на митинге тут же с поличным, а лишь кинули бы удочку в СМИ, что митингующие раз за разом становятся агрессивнее.

– Мне так и сказали. Обещали, что я сделаю свое дело и покину спокойно место происшествия. А если загребут, то максимум неповиновение пришьют. – Страх от уверенности, что будет все по-другому, а не как он сказал, был у задержанного и в глазах и в голосе.

– Ага. Заранее отмудохав. – Игнатьев встал. – Сейчас позову доктора осмотреть тебя. Точнее, что от тебя осталось. – Перешагнув порог камеры он, не оборачиваясь, добавил. – Двадцатка тебе светит минимум, если не пожизненное, а не неповиновение полиции. Так что ты подумай – сдашь своих кураторов, срок скостим.

Первый рабочий день в качестве следователя в этом городе после переезда с женой из северных краев Игнатьев запомнил очень хорошо и не забудет никогда. Более четырех лет назад по разным подсчетам от десяти до двадцати тысяч человек собрались в центре столицы и устроили шествие к мэрии. Только до самой мэрии они не дошли. Прошли лишь пару километров, как несколько нарядов полиции перекрыли им движение, но колонна очень быстро смогла прорваться. Как выяснилось позже, шествие было организовано жителями периферии, обидевшимися на решение правительства о стройке трехметрового забора вокруг столицы с установлением полицейских кордонов при въезде – вход и выход разрешен только прошивающим в пределах города. Позже еще и на въездах вовнутрь самого центра шлагбаумы установили с правом заезда только по пропускам, но никто от этого беспорядков устраивать не стал. А вот тогда на шествии, к которому власти никак не были подготовлены из-за его стихийности – кровь текла рекой. Это была настоящая война. Три тысячи человек были арестованы и развезены по отделениям полиции по месту их проживания. Игнатьев, как и весь состав, двое суток с одним лишь перерывом оформлял нарушивших закон граждан. С некоторыми еще и беседы проводил – необходимо было установить организаторов, вину некоторых позже удалось доказать и посадить на десять лет за экстремизм.