– Кто это?
– Я пришёл к знахарке, – ответил Герхард, – мне нужна помощь.
Дверь приоткрылась на пол-локтя, и что-то мягкое ткнулось в голенище ледерсена. Инквизитор опустил взгляд. У ног тёрлась, обнюхивая, кошка.
– Вы не из здешних краёв, – продолжал голос.
– Я прибыл издалека, – согласился Герхард, отвлекаясь от кошки и пытаясь разглядеть происходящее за дверью.
– Кис-кис, – позвала невидимая женщина, и урчащая тварь шустро кинулась обратно. Дверь распахнулась.
– Входите.
Держа ладонь на рукояти кинжала, инквизитор шагнул в дом. В полумраке, едва рассеиваемом горящим фитилём, комната казалась безразмерной, тонущие в тени стены исчезали где-то в бесконечности. Прямо на столе, возле пляшущего огонька, вылизывалась кошка.
– Что привело вас ко мне, святой отец? – послышалось оттуда.
Герхард уставился на кошку. Та, как ни в чём не бывало, продолжала чиститься, на её пятнистой короткой шерсти играли отблески огня.
– Я не священник, – произнёс он, убирая руку с оружия, – и мне нужен лекарь.
Из сумрака, сгустившегося позади стола, выступила женщина – невысокая, статная, со строгим лицом. По плечам, укутанным платком, струились золотистые пряди, выбившиеся из-под чепца.
– Возможно, я смогу вам помочь, – спокойно произнесла она.
В голосе знахарки было столько уверенности и теплоты, что внутри вдруг разом что-то оборвалось, поставив точку и утвердив – всё позади. Позади остался замок, чьи подвалы полны мертвецов, позади осталась бесконечная дорога, которая на самом деле кончалась здесь. Страх улетучился, обмякло тело, расслабилось всё существо, не знавшее покоя с того мига, когда вечность назад Геликона пинком ноги распахнул дверь в этот ад.
Инквизитор вынул кинжал и положил его возле плошки с маслом, в которой горел фитилёк. Неуклюже, одной рукой распустил завязки плаща, и тот тяжело осел на пол. Туника никак не поддавалась, и инквизитор зашипел от боли, вспыхнувшей в кисти.
Знахарка, до того молча наблюдавшая, всё так же без слов подошла и ухватилась за край туники, помогая Герхарду. Одежда тряпкой осела на пол, засыпанный свежей соломой. Книга упала вместе с ней, слившись с тканью в один грязный ком. Присохшую рубаху пришлось отодрать одним грубым рывком – по лопаткам снова засочились неторопливые тёплые струйки.
– Вы не носите креста, – удивилась травница, усаживая инквизитора на лавку.
– Я не состою в ордене, – пробормотал Герхард. Любопытная кошка уже снова тянулась к нему, тыча в плечо влажным носом.
– Но ваше облачение…
– Это долгая история, – перебил инквизитор.
– Истории созданы, чтобы их рассказывали, – обронила знахарка, – без этого они утрачивают смысл.
Спины коснулось прохладное. Положив левую руку на стол, Герхард рассеянно поглаживал кошку и оглядывал небогатое убранство дома – крохотный очаг и узкое ложе поодаль, тёмные от копоти стены с развешанными пучками кореньев и листьев, затянутые слюдой полуслепые оконца под потолком. Домишко, наполовину врытый в землю, был беден, но в каждой плошке, в каждой связке трав ощущались уют и любовь. И впервые Герхард замечал именно их. Впервые ему было всё равно, для каких целей – пусть даже ведовских – используются эти плошки и травы.
Знахарка работала молча, сосредоточенно. Пальцы у неё были сухие и холодные, но горящей коже на спине этот холод был приятен. Перебирая мягкую кошачью шерсть, Герхард невольно бросал взгляды на кинжал. Отмытое в ручье, оружие мирно поблёскивало – в свете фитиля лезвие казалось золотым.
– Неужели вам не страшно? – не выдержал инквизитор.
– Ничуть, – усмехнулась знахарка, кивая на кошку, – Пёстрая чует недоброе. А вы ей понравились. Мазь, которой я обработала ваши раны, содержит сок травы девы Марии9, – заметив непонимающий взгляд Герхарда, она пояснила:
– Это растение не только помогает заживлению, но и отпугивает злые чары. И, кроме того, пока незваный гость любуется моей кошкой – я всегда могу огреть его по голове поленом.
Инквизитор поднял глаза и встретил смеющийся взгляд знахарки. Его истрескавшиеся губы непроизвольно сложились в улыбку.
Целительница поставила перед ним кружку. Запахло пряным.
– Отвар плодов дикой розы. Выпейте, он поможет восстановить силы.
Герхард осушил кружку. Отвар оказался тёплым и оставлял во рту вяжущий вкус.
Травница потянулась к его одежде, валяющейся на полу.
– Нет, я… сам, – Герхард торопливо преодолел бесконечность от лавки до одежды и неловкими пальцами подобрал тунику с плащом, скомкав их в один тугой узел. Стряхнув с рубахи мусор, он набросил её на себя, вызвав осуждающий взгляд знахарки.
– Надеюсь, вы не собираетесь пуститься в дорогу сейчас же, – сурово сказала она.
Инквизитор покачал головой, всё ещё сжимая в руках одежду с глубоко запрятанной книгой. Тело, не успевшее как следует отдохнуть за время сна в повозке, снова ощущалось чужим.
Знахарка откинула полог у очага и жестом указала на лежанку, скрываемую занавесью. Герхард устроился на шерстяных подстилках, сунув под голову свёрток с книгой.
– Я должна осмотреть вашу руку, – травница переставила плошку с фитилём поближе и осторожно взяла запястье инквизитора. Герхард заметил, как побелело её лицо, когда она сняла с раны холст.
Вопреки ожиданиям, знахарка не стала задавать вопросов. Бормоча под нос нечто, похожее на молитву, она щедро рассыпала на рану мелкую пушистую желтизну горлянки10 и споро переменила повязку, искоса поглядывая на Герхарда – будто удивляясь его равнодушному спокойствию.
Инквизитор смотрел на низкий потолок. В затылок острым углом впивалась спрятанная книга. Закопчённые доски раскачивались перед глазами, уплывая куда-то во тьму.
– Вам нужен покой, – прозвучал в ушах мягкий голос, – останьтесь здесь, я о вас позабочусь. Мой дом беден, но под этим кровом недужный всегда найдёт призор.
– Я не знаю… вашего имени, – пробормотал инквизитор.
– Меня зовут Хельтруда, – травница улыбнулась, собрав вокруг глаз лучики морщинок, – святой отец.
– Герхард, – выдохнул он, прежде чем снова забыться.
Глава 7
Инквизитор провёл у знахарки три дня. Хельтруда жила бедно – её приземистая скромная лачуга едва вмещала скупые пожитки уже немолодой женщины. А того, что приносили благодарные односельчане, едва хватало, чтобы насытиться самой и прокормить Пёструю. Её жизнь была однообразна и сурова – а он ничем не мог ей помочь.
Помимо знахарства, Хельтруда, как большинство жителей деревни, с утра и до заката трудилась в полях, отрабатывая повинность местному феодалу. Под вечер, когда солнце терялось в дымке дальнего леса, она возвращалась – покрасневшая, растрёпанная, с обветренным лицом. Разливала в плошки жидкую похлёбку из воды с кусочками капусты, сдабривая её вчерашней кашей. А потом садилась у слюдяного окошка и бралась за рукоделие – шила и латала одежду, пряла грубую шерсть, чинила башмаки. И каждый раз, когда Герхард видел её за работой, его мысленный взор рисовал странную картину – простоволосая женщина, неуловимо похожая на Хельтруду чертами лица, сидит у костра, теребя в пальцах трут. На плечах женщины – чёрная шкура, а весёлый огонь выдёргивает из мрака разбросанные по земле кости и остывшие угли…
Раны на спине заживали, но ни молитвы, ни притирания не помогали искалеченной руке. Под белой пергаментно-сухой кожей будто разлился огонь, а недвижные пальцы были немы к касаниям, и все усилия шевельнуть ими не давали проку. И Хельтруда, бережно накрывая ладонь свежими листьями змеиной травы11, без слов подтверждала самые худшие опасения.
О себе знахарка говорила неохотно, но в её глазах Герхард читал неподдельное тепло и заботу – и слова сами рвались наружу. Эти краткие часы разговоров растапливали душу инквизитора, заставляя отступать терзавшие сердце страхи.