За пустырём зарастал бурьяном огород. Ровные грядки без слов говорили, что за ним ещё недавно тщательно ухаживали. Сейчас же растения медленно умирали под безжалостным солнцем, а со стороны пустыря огород резко обрывался, сменяясь истрескавшейся почвой. Так, словно кто-то отсёк часть грядок – стебли с аккуратно обрезанными верхушками беспомощно лежали на земле.

Отец Ульрих, разглядывавший огород, испуганно перекрестился.

– Господи, твоя воля!

Между грядками, видимо, нашло погибель какое-то животное. Желтовато-белая, неправильной формы кость валялась среди растений. Охотник нагнулся и поднял её – кость оказалась очень лёгкой, но на обломанной кромке не пористой, а плотной, чисто-белой и гладкой.

– Что это, господин? – почему-то шёпотом спросил Ульрих. Его голос, нарушив тишину, неприятно резанул по ушам.

– Я не знаю, святой отец, – охотник сжал обломок кости в кулаке. Острые края впились в ладонь сквозь плотную кожаную перчатку.

Возвращаясь через пустырь обратно к улочке, охотник наступил на что-то мягкое и податливое. Этим оказалось полуприсыпанное землёй собачье тельце.

«Ведьмин дом» действительно стоял на отшибе. От других построек его отделяла узенькая полоска берёзовой рощи – чахлые деревца росли вкривь и вкось, создавая естественный частокол.

Густая трава, вся в сухих метёлках, шуршала, цепляясь за ноги. Отец Ульрих остался в стороне, опасливо озираясь и длинно вытягивая тощую шею.

Во дворе было пусто. На косом плетне хозяйничал плющ, тёмные бревенчатые стены обросли усохшими от жары поганками. Охотник хмыкнул. Истинное ведьмино логово, ни дать ни взять.

Внутри пахло пылью, лежалым тряпьём и мышами. Углы густо заплела паутина, пол покрывал слой сухих листьев – по-видимому, ещё с осени. Ветер шевелил косо висящую дверь.

Охотник прошёл вглубь, отыскивая что-нибудь, что могло бы указать на колдовские занятия. Но, видимо, в дом, имеющий дурную славу, уже давно не ступала нога. Никаких следов обитания – ни человека, ни бесовских прихвостней.

На печи стоял котелок, но в нём не нашлось ничего, кроме мышиного помёта, а сама посуда выглядела давно брошенной. Охотник поворошил мусор на полу. Ни костей животных, ни подозрительных пятен, ни следов начертанных знаков. Либо ведьма умна… либо след оказался ложным.

Он обернулся. Сквозь распахнутую дверь синело небо, сквозняк доносил треск кузнечика. Охотник снова вернулся взглядом к угрюмому дому, тщательно изучил стены, простучал пол носком ледерсена5. Пусто.

Отец Ульрих стоял на том же месте, замерев и бормоча вполголоса молитву. Охотник поравнялся с ним и, не останавливаясь, двинулся дальше. Священник побрёл следом, продолжая бормотать.

– Кто жил в этом доме? – спросил охотник.

– Вдовушка жила, господин, – ответил отец Ульрих, прервав бубнёж, – в прошлом году преставилась, да так и стоит с тех пор дом брошенным…

– Замечена в делах бесовских была?

– Не дай-то господи, набожная была женщина, каких поискать!

– Дети имелись у неё?

– Детишек им с мужем бог не дал, – священник вздохнул, – уж и молились они, и к знахарке наведывались, да без толку. Так и померли бездетными – сначала он, а потом и она.

– Знахарка? – переспросил охотник.

– Живёт здесь недалече, – тонкие потрескавшиеся губы святого отца скривились, – травками пользует, заговоры знает. Да вы сходите к ней, сходите – уж она-то, видит господь, много тайн за душой держит!

– Как мне найти её, святой отец?

– А вот прямо идите, до околицы. Да я вас отведу, и с молитвою, чтоб оградить от всяческого… Отвести-то отведу, вот только в дом к ней заходить не стану и знаться с нею не желаю, – отец Ульрих снова забубнил, – богопротивное это дело, что она делает. Говорят, жизнь людям продлевает, а уж это грех так грех. Кому Господь сколько отмерил, так тому и быть, а идти поперёк воли божией…

Под бормотание священника охотник пошёл дальше по кривоватой улочке. Из полыни метнулась под ноги бледная тень, скользнула и пропала в зарослях по другую сторону. Отец Ульрих застыл и истово перекрестился.

– Господи, спаси!

– Это всего лишь ягнёнок, святой отец.

О количестве ног у ягнёнка охотник предпочёл умолчать.

***

Травница жила рядом с полем – сразу за плетнём колыхались хлеба. Сухонькая, жилистая, ещё не старая женщина сидела за работой – веретено споро крутилось в её руках, обматываемое толстой шерстяной пряжей. Выгоревшие соломенные волосы уложены в косу, на плечах – платок поверх простого платья.

Завидев вооружённого человека, сопровождаемого святым отцом, знахарка отложила пряжу.

– С чем пожаловали, люди добрые, с бедой или с миром?

Священник демонстративно пропустил вопрос мимо ушей и, отвернувшись, опять начал бормотать себе под нос.

– Моё имя Ингер Готтшальк, я охотник на ведьм, – прозвучало резковато, – ты, женщина, пользовала местную бездетную семью, что жила на отшибе?

– Я, господин, – травница поклонилась. Взгляд её светлых глаз не отрывался от гостя.

– Использовала ли ты дьявольские обряды при том? – продолжал охотник, покосившись на священника.

– Господин, я…

– Да или нет, женщина!

Солнце палило нещадно, раскаляя воздух над пыльным двором. Ингер оттянул ворот рубахи – дышать стало нечем, будто в печи.

– Н-нет, господин, – ответила ведунья, – с вашего позволения, я предложу вам холодного травяного настоя. Он утолит жажду и облегчит тяжесть от духоты.

– Неси свой настой.

Юбки травницы взметнули пыль с земли, и женщина чуть ли не бегом скрылась в подполе.

Ингер опустился на грубую деревянную лавку, где до этого сидела за работой знахарка. Веретено и кудель всё ещё лежали рядом. Охотник взял их в руки. Пальцы заскользили по гладкому дереву, отполированному множеством касаний.

Ульрих закряхтел и тщательно перекрестился. Ингер покосился на него и бережно опустил рукоделие на место.

Знахарка вышла из дома, неся кувшин и глиняную кружку.

– Вот, господин, – из кувшина полилась прозрачная, бледно-зеленоватая жидкость с густым травяным ароматом, – только что из подпола. Иначе-то и жару не пережить… Святой отец, позвольте предложить и вам.

Ульрих замотал головой, тряся всклокоченными седыми волосами.

– Яд… Не проведёшь… – донеслось до слуха охотника.

Священник отступил ещё на шаг, будто боясь, что отравленные пары настоя проникнут к нему в нос.

Ингер пожал плечами и взял кружку. На вкус снадобье отдавало чем-то горьким, но на удивление приятным. И оказалось впрямь восхитительно холодным. Но осушать ёмкость он не торопился.

– Перечисли всё, что ты делала для той бездетной семьи, – приказал охотник.

– Анна приходила ко мне трижды, господин, – начала травница, по-прежнему держа в руках кувшин, – и трижды я ей помочь пыталась. Водой непочатой поила, боровушку собирала да заговаривала, наставляла, как отвары мои применять.

– Не помогли твои заговоры, женщина, – бесстрастно произнёс Ингер.

– Был у них малыш, – тихо сказала знахарка, обернувшись на отца Ульриха, делавшего вид, что ничего не слышит. – После третьего раза Анна родила девочку в положенный срок. Да только та не жилицей оказалась. Дьявольская печать в пол-лица была у младенца.

В груди захолонуло, будто не травяной настой потёк в горло, а едва подтопленный лёд.

– Клянусь, господин, не моя это вина, – пальцы ведуньи судорожно сжимали кувшин, – Господом Богом поклясться готова – не моя!

– Вы умертвили девочку? – спросил Ингер.

– Нет, господин,– покачала головой знахарка, – Анна унесла ребёнка домой. Плакали горько они с мужем, и мне сразу всё стало ясно… Я узнала вскоре, что девочка утонула в реке. Её не отпевали и не хоронили – сказали, что теченьем тельце унесло. Ей даже имени не дали…

Ингер помолчал. Молчала и травница, переминаясь с ноги на ногу.

– Поклянись, – потребовал охотник неожиданно, – поклянись именем Господа, что не наводила порчи на младенца, не строила козней бесовских и не сношалась с Дьяволом!