Ну вот… не успел, называется, приехать из Череповца, как снова покатил обратно, только на сей раз не на комфортном автобусе, а на скамье грузовика — меньшего средства для нашей доставки в батальоне не нашлось.

По дороге Санников посвящал меня в некоторые детали пребывания на гауптической вахте, так что к окончанию поездки я успел проникнуться тем, что ожидало.

- Сразу предупреждаю: начальник губы — зверь. Жаловаться на него бесполезно: его специально такого назначили, — предупредил ефрейтор напоследок.

- Понятно, — вздохнул я. — Не верь, не бойся, не проси, короче.

- Так и есть, — кивнул он. — Тем более, не вздумай ныть: нытиков и плакс не любят и потому стараются проучить. Хотя… ты же у нас не такой, — прибавил Санников.

Военная комендатура, где, собственно, и располагалась злополучная губа, почему-то находилась на одной из центральных улиц города — Воскресенском проспекте. Подумать только, ещё недавно я беззаботно шатался по ней, глазея на легкомысленно одетых красоток. А теперь если и буду наблюдать за ними, так через окошечки с решётками.

Пять суток — конечно, лучше, чем пятнадцать, но тоже не подарок. К тому же особо «отличившиеся» могут подзадержаться на губе, поскольку тамошнее начальство имеет полное право накинуть тебе несколько деньков пребывания.

Подпоручик сдал нас дежурному — толстому фельдфебелю с огромной плоской мордой. Как я узнал позже — за глаза его звали Будкой.

Будка вписал наши данные в книгу и, закончив с бюрократическими формальностями, зловеще ухмыльнулся.

- Добро пожаловать, смертнички!

У нас отобрали всё, что могло по мнению начальства оказаться орудием самоубийства: ремни, шнурки и прочую мелочёвку. Из имущества, не считая одежды, остались только безопасные бритвы, мыло, зубная щётка и паста. Их заперли в особый шкафчик.

- Бриться каждый день! — сразу заявил Будка. — Их благородие поручик Румянцев больше всего, кроме разгильдяйства и распизд…ва ненавидит небритые хари. Если у кого быстро растёт, скоблитесь два раза в сутки. Все передвижения в помещениях только гусиным шагом. Распорядок дня следующий: подъём в пять утра, зарядка, приём пищи. Сразу говорю: на завтрак и ужин отводится по тридцать секунд, на обед — минута. Оправляться разрешается три раза в сутки: не успели за минуту — валите хоть в штаны, хоть в ботинок, но потом такой п…ды получите, до конца жизни не просрётесь! До обеда работы или изучение устава, после обеда занятия строевой подготовкой или работы. Перед сном — вечерняя прогулка пятьдесят минут. Отбой в двадцать три нуль-нуль. На вопросы начальства отвечать чётко и по существу. Называть фамилию, звание, часть, кто посадил, за что и на какой срок. Распоряжения выполнять неукоснительно. Дальше сами поймёте, — выдохся фельдфебель.

Он вызвал конвойного, который заставил нас гусиным шагом топать по гулкому каменному мешку коридора, вдоль обеих сторон которого находились огромные металлические двери с глазками и «форточками».

Дом, милый дом, протянул я про себя. Снова повеяло тюрьмой и её непритязательным бытом.

Нас разлучили, посадив по разным камерам. Сначала на «хату» определили ефрейтора, потом меня, грубо подтолкнув носком сапога.

За спиной хлопнула металлическая дверь, клацнул замок, сразу повеяло холодком из маленького окошка, расположенного почти под потолком. Показалось мне или нет, но стекла там не было.

Я, наконец, встал. Ноги с непривычки затекли и болели, но это не помешало мне оглядеться.

Голые сырые стены, выкрашенные в зелёный цвет, выбеленный потолок с одинокой мерцающей лампочкой, холодный бетон под ногами, вместо нар несколько солдатских шинелей, брошенных прямо на пол. Само собой ни тебе радиатора, ни печки или батарей — только одинокая ржавая труба вдоль стены.

Обстановку даже спартанской не назовёшь.

И три пары любопытных глаз: все мои сверстники, короткостриженые, а то и бритые под ноль. Все из разных частей и даже родов войск.

Даже при тусклом свете лампочки было видно, что лица у них землисто-серого цвета, измождённые и исхудалые. Оно и понятно, если на жрачку тебе дают от силы шестьдесят секунд, а в остальное время гоняют как сидорову козу.

Ефрейтор ничего не говорил о «прописке», только сказал, что вести себя нужно спокойно и с достоинством. Губа — не тюремная «хата», здесь кантуется свой брат — солдат, пусть и залётчик.

- Здорово! — сказал я.

- Здоровей видали, — выдал банальное паренёк с густыми бровями, сросшимися у него на переносице. Они так походили на мохнатую гусеницу, особенно, когда хозяин бровей мигал. — Кем будешь?

- Буду рекрутом Ланским из батальона осназа. Если что — можно звать Ланом — так короче.

- Ну, брат, ты попал, — ухмыльнулся собеседник. — Причём конкретно.

- Да вроде все мы сюда попали, — философски изрёк я.

- Ну, это само собой, — кивнул он. — Просто у начальника губы на осназовцев конкретный зуб. Уж не знаю, что ему ваши отдавили, но житья он тебе не даст — бл… буду! Да, — спохватился собеседник, — меня Гошей зовут. Я тут типа за старшего, но на самом деле от меня ни хрена не зависит, поэтому дёргать бесполезно.

- Учту.

- Учти, — качнул головой Гоша. — Значит так: скоро будут разводить на работы. Особого разнообразия, как понимаешь, не будет: либо уголёк грузить, либо мешки на складах таскать. На складах вроде бы и лучше, не так изгваздаешься, но там всем рулит один гандон: после него сам на уголёк будешь проситься.

- Что за гандон? — поинтересовался я.

- Зауряд-прапорщик Толубеев. У него наверное кукушка слетела: любит грудь пробивать по поводу, парни потом приходят, вся спина на хрен синяя. Или на «кости» ставит — заставляет стоять на кулаках или отжиматься. Одного чувака так на битом стекле мучал. В общем, как и говорю — гандон редкостный, — пояснил Гоша.

Он спохватился:

- Да, тебе про форму доклада говорили?

Я кивнул.

- А ну попробуй, — сказал он.

- Зачем?

- Попробуй. Надо так говорить, чтобы от зубов отлетало, а то пиздюл… будешь получать на каждом шагу. Представь, будто перед тобой начальник губы — поручик Румянцев.

- Ладно, — вздохнул я и забубнил:

- Господин поручик, арестованный — рекрут батальона осназа Ланской, арестованный начальником гарнизона за нарушение воинской дисциплины сроком на пять суток, осмелюсь доложить: жалоб не имею, все личные вещи на месте, здоров…

- Текст знаешь, — благосклонно кивнул Гоша. — Только советую орать во всё горло. Чем громче орёшь, тем меньше влетит от начальства. Особенно напирай на то, что здоров. Понял?

- Да чего тут непонятного, — сказал я.

Тут снова загремел ключ в двери и выводной погнал всех из камеры.

В полном соответствии со словами Гоши нас погнали на работы, а в полном соответствии с законом подлости — меня включили в команду, которую повели на склады.

Внешне зауряд-прапорщик Толубеев очень походил на обезьяну, которую зачем-то подстригли, помыли и одели в армейскую форму. Здоровый — поперёк себя шире, слегка сгорбленный, с длинными волосатыми ручищами, с выступающей надбровной дугой, хищно раздувающимися большими ноздрями, тяжёлой квадратной челюстью, способной перекусить лом.

Я так и не понял, почему из всех нас он приколупался именно ко мне, ведь в команде были и другие новички. Но нет же… я стал объектом его повышенного внимания и тогда сполна ощутил на себе то, из-за чего Толубеев получил прозвание гандона.

Когда он в первый раз испытал на прочность мою грудную клетку, я стиснул зубы и стерпел просто потому, что так было надо, если не хочешь навредить себе и другим.

Боль была жуткая, он бил кулаком как паровым молотом — удивительно, как не треснули кости.

Я думал, на этом всё закончилось, но как бы не так: стоило включиться в работу, как начались дикие вопли и придирки. Это надо нести не так, а это — класть не сюда.

Каждый крик сопровождался очередным ударом.