Открыв первую попавшуюся статью, я узнаю, что в Питере есть садик «Сен-Жермен». Там когда-то тусовались Ахматова и Шаляпин, а потом Гребенщиков и Цой. Листаю фотографии дальше и тут натыкаюсь на изображение каменной рожи с тремя подбородками и распахнутым ртом. Внутри поднимается волнение, будто не только я смотрю на странное существо, застывшее в немом крике, но и оно смотрит на меня. Не сатир ли это? Интуиция подсказывает: он самый!
Под рожей написано: «Domus propria domus optima». Я быстро нахожу перевод: «Свой дом – лучший дом». Ещё поисковик предлагает русский аналог: «Везде хорошо, а дома лучше». Сразу же вспоминается коттедж в Краськове. Когда я была маленькая, он, определённо, мог претендовать на звание лучшего места в мире. Там жило счастье. Но потом оно умерло и начало разлагаться. А мёртвое счастье – это даже хуже, чем никакого.
В голову врываются воспоминания. Раздаётся стук молотка: отец заколачивает окно. Я, десятилетняя, просыпаюсь от собственного крика, увидев во сне, что по стенам комнаты струится кровь. Сухие сучки впиваются в спину, когда я прижимаюсь к дереву, и топор вгрызается в ствол – так близко к шее, что яремная вена чует холод стали.
Какое-то время я грызу подушку, чтобы успокоиться. Потом встряхиваюсь по-собачьи, сохраняю фотку сатира в телефоне, отмечаю садик «Сен-Жермен» на карте и твёрдо решаю наведаться туда завтра. Хорошо, что Крис подбила мой график домашнего обучения, и у меня есть несколько дней для исследования города. Главное, чтобы мачеха не увязалась со мной.
А теперь – спать. Откладываю мобильник, закрываю глаза, расслабляю тело…
Мозг отвечает: ага, счас.
Под закрытыми веками всплывает, как окошко с рекламой, парень-птица. Он разевает клюв и чирикает: «Какое литературное имя». Я опять беру телефон и набираю в поисковике: «Грипп Петрова». Мне предлагается книжка с похожим названием, начинаю читать бесплатный фрагмент и вдруг чувствую, что лежанка подо мной становится мягче. Это вовсе не приятная мягкость, а странная и тревожная. Она затягивает, стискивает. Я пытаюсь вскочить на ноги – не получается. Трепыхаюсь, чтобы скатиться на пол, – без толку! Остаётся только кричать. Я судорожно вдыхаю носом и открываю рот, но звук не идёт наружу.
Я уже не в бабушкиной квартире. Кругом зеленеет ряска. Телу мокро, душно и его тащит вниз. Я ничего не понимаю, а поняв, начинаю паниковать.
Я тону в болоте – вот что происходит! Увязла по грудь. Руки пока ещё на свободе, но зацепиться не за что. Дёргаюсь, и лишь глубже ухожу в трясину. Со всех сторон издевательски горланят жабы. Мне бы их голосистость.
Над головой пролетает, трепеща, розовая ленточка. Почему-то я решаю: если ухвачусь за неё – выберусь. Лента сказочным змеем плавает по воздуху и дразнит меня. Опускается низко-низко, касается лба и взмывает вверх. Хочу схватить её, но правая рука больше не поднимается, будто приросла к телу. Зачем я опустила её в эту мерзкую, вязкую тину? Снова накатывает паника, но я стараюсь ровно дышать и не выпускать ленту из поля зрения. Розовый хвостик мелькает прямо перед носом, я делаю рывок и вцепляюсь в него пальцами левой руки – крепко, как в последнюю надежду.
Спасена!
Спасена?
Лента обвивает кисть, ползёт по предплечью, оттуда – на грудь. И выше. Холодный атлас касается шеи. Обхватывает её, как чокер, и давит, давит. Я царапаю горло, пытаясь сорвать удавку. Распахиваю рот, хриплю, и в глотку лезет осклизлая ряска…
Я просыпаюсь в холодном поту. Солнечный луч щекочет нос. Уже утро.
Ну и приснится же!
Первым делом смотрю на стол, где вчера оставила свиток. Он на месте, ленточка тоже. Иронизирую над собой: ты что, правда, думала, что лоскут атласа прыгнул на тебя и обмотался вокруг шеи?
Кстати, про шею. Почему её так саднит? Я притрагиваюсь к коже кончиками пальцев и ощущаю бороздки. Похоже, я расцарапала себя во сне. Встаю и иду в ванную, чтобы оценить урон и помазать ранки санитайзером.
По стенам и полу щедро расплёскано золото света. Паркетины мелодично поскрипывают под босыми ногами – это похоже на потустороннюю музыку. Такую могли бы слушать мертвецы в гниющих гробах.
Мда, прекрасные мысли для прекрасного утра.
Из зеркала выглядывает всклокоченное существо с воспалёнными царапинами на шее. Жуть! Что скажет Крис? Надеюсь, она не подумает, что я занимаюсь селфхармом.
Я наношу на ранки антисептик и морщусь. Кожа просто горит! Как же странно: чтобы избавиться от боли, нужно испытать другую боль. Пожалуй, это касается не только обработки ссадин, а вообще всего.
Я выхожу из ванной и, естественно, нос к носу сталкиваюсь с Крис. Она выглядит так, будто только что умылась свежей росой, а феи расчесали ей волосы. Я пытаюсь прикрыть шею рукавом пижамы. Напрасно.
– Божечки-кошечки! – Мачеха, схватив меня за плечи, крутит влево и вправо, как куклу. – Что это такое, Грипп?
– Да так. Случайно вышло. Мне снилось, что меня душат.
Крис цокает языком.
– Придётся купить тебе рукавички-царапки, как младенцам.
Понятия не имею, о чём она, но предполагаю, что мачеха шутит, и натягиваю улыбку.
– Куда пойдём завтракать?
Заговорить про еду – верный способ сбить Крис с программы. Глаза у мачехи загораются азартным огнём, она летит за телефоном, быстро возвращается и озвучивает мне вариант за вариантом. Я выбираю местечко поближе к метро, чтобы потом найти предлог и улизнуть.
В кафешке много зелени, и это напоминает мне о квартире Беленькой. Стряхиваю мысли о ней, как налипшие листья, и заказываю лавандовый раф, сэндвич с курицей и эклер. Быстро всё уминаю и, ощупав в кармане толстовки свиток (на всякий случай я захватила его с собой), говорю Крис:
– Слушай, можно я в центр сгоняю? Ну просто погулять, познакомиться с городом.
– Да давай вместе махнём, на «Чайке», – предсказуемо отвечает Крис.
– Ну, понимаешь… в общем… – я старательно изображаю смущение: отвожу глаза и тереблю вихор на затылке. – Короче, я вчера в инете познакомилась с парнем, он позвал погулять… Это не свидание! – Я машу руками и округляю глаза. – Просто встреча. Попытка… э-м-м… выйти из зоны комфорта. Ну, я схожу? Ты не против?
Крис аж сияет. А в следующий миг превращается в генерала на поле боя и отчеканивает:
– У меня в сумке хайлайтер. Иди в туалет, нанеси. Нет, ты не справишься. Пойдём вместе. Так! Ещё нужны духи. Не спорь! Запах – это первое впечатление. У меня с собой ничего нет, но рядом «Подружка», зайдём, что-нибудь подберём. – Она внимательно оглядывает меня, приглаживает вихры и заключает: – А в целом – очень даже ничего!
Всё время, что Крис колдует надо мной в туалете кафе и магазине косметики, я искусственно улыбаюсь и болванчиково киваю. Потом позволяю затолкать себя в маршрутку – мачеха утверждает, что так проще добраться до Литейного, чем на метро – и отправляюсь в путь. Всю дорогу я слушаю подборку старого русского рока и украдкой нюхаю запястье. Стоит признать: Крис умеет выбирать духи. Кожа пахнет свежим, солоноватым, холодным морем.
В сад я попадаю на удивление быстро. Ворота закрыты, но стоит мне подойти, как калитка распахивается навстречу. Оттуда выбегает бойкая старушка в алом берете и устремляется вниз по проспекту. Я успеваю проскользнуть во двор. Пробегаю по анфиладе с колоннами и, немного поплутав среди деревьев и кустов, нахожу подъезд, над которым висит сатир. Он такой же, как на фото. Упитанный и недовольный.
– Э-э-м, – говорю я, не зная, с чего начать.
Маска опускает на меня взгляд.
Я сжимаюсь и пячусь, не чувствуя ни ног, ни земли под ними. Единственное, что ощущаю: как испарина покрывает лоб. Каменные зрачки следуют за мной. Это происходит на самом деле? Истукан сморит на меня?
– Да, смотрю, – произносит сатир. – И ничего примечательного не вижу. Думал, пришлют красотку. Как минимум. За все мои страдания, – он вздыхает и закатывает глаза.
От маски к земле тянется серебристый дымок, и через мгновение передо мной появляется рогатое существо с мохнатыми ногами. Сатир полупрозрачный и мерцает, точно призрак, но быстро сгущается и становится совершенно реальным. Он с удовольствием потягивается и лупит воздух руками, выкрикивая: «Хе! Ха!». От резких движений подпрыгивает выпуклый живот, и волосатая грудь ходит ходуном. Я понимаю, что сатир абсолютно голый, но, на моё счастье, шерсть на его ногах растёт так густо, что заменяет штаны.
