Ни при чём.
Ни при чём!
Если повторю десять раз, поверю?
Чтобы отвлечься, я иду осматривать бабушкину квартиру.
Исследование чужого жилья – а мамину маму я совсем не знала – действительно помогает забыться. Будто шастаешь по эскейп-рум в поисках ключей и подсказок. Ищешь ответы на вопросы, которые подкидывает пространство. О чём грустит громадина резного буфета? Какие тайные послания сжигали в печи, притаившейся в углу глянцевым зелёным драконом? Что изображено на тёмной-тёмной картине, висящей в тёмном-тёмном углу: кочан капусты и пять морковок или отрубленные голова и пальцы?
Квартира бабушки – совсем не то, что представляется, когда слышишь слова «квартира бабушки». Никаких бесконечных ковров, бессмысленных сервантов, зачерствевших ирисок и круп с жучками. Никакого ненужного барахла, скопленного за годы одиночества. Минимум мебели, в основном антиквариат. Минимум вещей, но каждая – сокровище: латунный подсвечник, зингеровская машинка на изящных чугунных ногах, одинокая чашка, увитая золотистым узором, с печатью внизу: «Imperial Porcelain St.Petersburg».
Местное квартирное время явно отстаёт от общемирового. А может, оно и вовсе давно застыло – муравчиком в янтаре. Следов современности не наблюдается. Да что там современности! Советского Союза – тоже, если не считать холодильник «Москва», гладким пломбиром белеющий на кухне. В квартире царит девятнадцатый век, ну может, начало двадцатого. Даже телека нет, что для жилища одинокой старушки вообще нонсенс.
Я перехожу из комнаты в комнату под пристальными взглядами незнакомцев – на каждой стене висят старые фотографии. Групповые портреты, одиночные, анфас, профиль – толпа чёрно-белых наблюдателей, кое-где покрытых пятнышками цвета сепии. Наверное, это моя родня. Вот два карапуза в шубках, похожие на медвежат. Может, один из них – мама? Почему-то мне хочется в это верить. Я разглядываю фото детей, пытаясь уловить знакомые черты, и вдруг впервые задумываюсь: как странно, что в квартире маминой мамы будет жить Крис.
Фыркаю. А не странно, что я сама живу с Крис, не родным по крови человеком, и это при живом-то отце?
Иногда моё сердце переполняет благодарность к мачехе. Вначале она не побоялась выйти замуж за вдовца со сложным характером и «прицепом». Научилась общаться со мной и взвалила на себя уйму обязанностей: походы на родительские собрания, помощь с домашкой и прочую муру. Потом, когда отец уехал, мачеха осталась со мной, хотя могла собрать вещички и рвануть на все четыре стороны. Я до сих пор не знаю, почему она так не сделала. Почему не испугалась ни за себя, ни за Изи, и всё-таки решила жить со мной. Не бросила во второй и последний раз. Мы не разговаривали на эту тему и вряд ли когда-нибудь поговорим.
Но иногда вместо благодарности я испытываю к Крис непонятное, смешанное и довольно гадкое чувство. Нечто вроде подозрения. В чём именно я подозреваю её? Сама не знаю. Просто заползает в голову всякое. Когда замечаю её тяжёлый взгляд, или мы ругаемся, или она отпускает в мой адрес особо колкую шуточку, в мозгу взрывается конспирологический фейерверк. Нет, я не думаю, что мачеха иллюминат или рептилоид. Я ищу скрытые мотивы. Что ей нужно от меня? В чём её выгода? Ведь не может быть, чтобы просто так…
В общем, я никак не могу определиться, как отношусь к Крис.
А её, между тем, всё нет и нет.
Я ещё раз прохожу по квартире, выбирая «свой угол» – место, куда забьюсь, как в нору, и буду пережидать это время. Время моей жизни. Останавливаюсь на комнате-пенале, небольшой, зато с двумя окнами. Тут нет кровати, но есть какая-то лежанка, довольно узкая – ничего, помещусь. Лежанка обита тканью болотного цвета, а понизу золотится бахрома. Соседнюю стену занимают стол со множеством ящиков и высокий шкаф. Мне нравится, что они тоже слегка золотистые, светлые, в других комнатах мебель темнее.
Чтобы застолбить место, прикатываю сюда чемодан. Включаю свет и удивляюсь, что в комнате не так уж грязно. Хотя чего тут удивительного? Грязь – она от людей, а тут уже давно никто не живёт.
– Грипп!
Ну наконец-то! Выбегаю на голос. Крис стоит в коридоре и разглядывает настенное зеркало. Пылесос окружают пакеты, набитые чистящими средствами.
– Ты глянь, какая рама. – Мачеха касается пальцами деревянных листочков: багет увит виноградной лозой. – В любом антикварном с руками оторвут.
– Ну что? – спрашиваю я. – Как всё прошло?
Крис замечает моё нетерпение и поднимает брови.
– А что ты хочешь узнать?
Я и сама не знаю.
– Ну, спросили о переезде, паспорт посмотрели, бумажки какие-то дали подписать. И всё. – Мачеха пристально смотрит мне в глаза, а потом непринуждённо предлагает: – Пошли поедим пиццу. Я жутко голодная. Только в тубзик забегу.
– Воды нет.
– Ну конечно, нет. – Крис усмехается: в сумраке влажно вспыхивают зубы. – Её же включить надо. Какая же ты ещё маленькая.
Пока мы спускаемся по лестнице, Крис, уткнувшись в смартфон, ищет в интернете ближайшую пиццерию. Дверь в квартиру Беленькой закрыта, но скорая помощь и полицейский автомобиль всё ещё во дворе.
Выходим на Малый проспект. Серое небо расчерчено проводами. Ветер пытается сделать мне укладку, но с короткой пикси не разгуляешься. С Крис у него больше шансов, но она прячет волосы под шарф. Холодно. Надеюсь, тут не всегда так – на дворе-то середина мая. Надевать капюшон не хочется, хотя уши и лоб мёрзнут. Странно, но в этом есть что-то приятное.
Мы с Крис обсуждаем вывески и витрины: для неё это – профессиональное, а для меня – просто забава. Встречаются симпатичные, но чаще нелепые, типа «Планета сумок» и «Вселенная посуды». У ресторанчика, который выбрала мачеха, с оформлением всё в порядке. Правда, вывеска жутковатая, с отрубленной головой Медузы Горгоны – выглядит мрачно, но стильно.
Внутри уютно, а от официантки, полной девушки на пару лет старше меня, волнами исходит дружелюбие. Крис сходу заказывает бокал красного вина и, уточнив, что я буду пить, стакан апельсинового сока. Затем мачеха погружается в изучение меню. Право выбора еды – всегда за ней. И она обязательно должна заказать какое-то особенное, неординарное блюдо. Это наша маленькая традиция, сложившаяся во время редких поездок в Москву. Когда официантка возвращается с напитками, Крис хитро подмигивает мне и просит пиццу с брезаолой и страчателлой. Девушка хвалит выбор и уходит.
– Понятия не имею, что это, но звучит обалденно. Как будто мы правда в Италии. – Мачеха вздыхает и поднимает бокал. – Ну. За переезд! И пусть смерть неизвестной старушки не омрачит нам этот чудесный день.
Бокал стукается о стакан.
Пицца слегка разочаровывает размером, но не вкусом. Съедаю один кусочек, чтобы Крис больше досталось: она любит сытно покушать, а я почти не голодна.
Ресторанчик заполняется людьми, и мне становится не по себе. Чувствую вину и лёгкое раздражение. Да, чтобы кому-нибудь навредить, мне вначале нужно с ним сблизиться. По крайней мере, так было раньше. Но что, если правила изменились? Зараза мутировала и теперь способна поражать незнакомцев? Таких, как Беленькая…
Крис только-только заказала второй бокал и скроллит в телефоне. Наверняка листает фотки Изи. Я ёрзаю на стуле. Людей уже так много, что официанткам приходится отказывать новым посетителям. Рядом с нами размещается толпа подружек. Взглядываю на них искоса и невольно считаю. Их семь. Семь девушек. Примерно моего возраста.
Мне становится тяжело дышать. Хватаю салфетку, промакиваю лоб и спрашиваю у Крис:
– Ничего, если я пойду домой?
– М-м? – Мачеха поднимает глаза.
– Пойду, говорю. Всю дорогу сидела и опять сижу. Пятая точка уже отваливается. Хочу поваляться.
– Ты в порядке? – уточняет Крис.
Я понимаю, о чём она, но изображаю недоумение.
Мачеха качает головой и откладывает телефон.
– Та бабка просто умерла от старости, – с нажимом произносит она. – Не накручивай себя.
Я какое-то время смотрю на Крис, потом встаю, надеваю джинсовку, выправляю капюшон толстовки и говорю:
