– Ты отпустил валета? – спрашиваю я.

– Нет, зажарил и съел, – ворчит сатир, но всё-таки уточняет: – С пигалицей полный порядок, уже свалила восвояси. Ты представилась королю?

– Э-м-м, да.

Секунду я колеблюсь – не сказать ли про слетевшую маску? – но решаю, что это не имеет значения.

В воздухе разливается вечерняя прохлада и появляется мошкара. Издалека доносится кваканье лягушек. Насвистывают птицы. Остановиться бы, послушать, но сатир упорно тянет за собой.

– А что червы собирались делать с той тварью? – интересуюсь я. – Они притащили её в бутылке, выпустили, а потом…

Рогатый выразительно смотрит на меня и проводит большим пальцем по горлу.

Надеюсь, это ответ, а не угроза.

– Но зачем?

На самом деле я хочу спросить не об этом – не только об этом, – но к главному вопросу нужно подходить издалека.

– Я же тебе объяснял, малыш. Червы и пики убивают нечисть. Трефы и бубны – людей. Всё просто. Если ты принадлежишь к масти, ты должна убивать. Так принято.

– Там, в доме, – осторожно продолжаю я, – было много всяких знаков. И ещё соль. Зачем всё это?

– Обычные меры предосторожности, чтобы оно не вырвалось на свободу. То-то дама с королём удивились, когда их дружочек сбежал, – фыркает сатир.

– Понятно. – Я переступаю через продолговатую мшистую кочку, похожую на могильный холмик, и стараюсь не выдать голосом волнение. – Среди знаков был один, который мне запомнился. Миранда назвала его «берегиня»…

– Ш-ш-ш! – сквозь зубы шипит рогатый. – Даже не произноси при мне таких слов. Запомни, для нечисти это худшее ругательство на свете.

Внезапно я чувствую, как потеет ладонь, стиснутая в лапе сатира. Высвободив руку, я сглатываю шершавый комок, вставший в горле, и уточняю:

– Так ты, э-м-м, тоже нечисть?

– А что, у тебя с этим какие-то проблемы? – Рогатый прищуривается. – Мы вообще-то живём в век толерантности. Я твой помощник и хорошо выполняю свою работу, так есть ли разница, к какому виду или типу я отношусь?

Я не понимаю, кривляется он или говорит искренне. Склоняюсь к первому варианту, но с элементами второго.

– Ты прав, разницы нет, – отвечаю я. – Кстати, насчёт толерантности и всего такого. А почему Миранда – «король», а не «королева»?

– По той же причине, по которой Венедикт, Андрей и Борис – дамы.

Вроде звучит забавно, но улыбка не прорастает.

– К каким мастям они относятся? – спрашиваю я.

– Венедикт – пики, Андрей – трефы, а Борис – бубны. – При упоминании последней масти сатир мрачнеет.

– Ти, дама червей, говорила, что у неё плохое предчувствие… Блин! – Я спотыкаюсь о палую ветку, но удерживаюсь на ногах. – В общем, она догадывалась, что всё может пойти не по плану. – Отмахиваюсь от назойливой мошки и уточняю: – Она экстрасенс?

– Все дамы немножко экстрасенсы, а некоторые ещё и медиумы. Так что с ними надо держать ухо востро.

Лес редеет, и вскоре мы выходим к станции. Несмотря на то, что касса не работает (полвека, как минимум), расписание тут всё-таки имеется. Тупо смотрю на цифры и понимаю, что не могу соотнести их с реальным временем – часов нет, а ориентироваться по небу я не умею. Впрочем, последняя электричка должна прийти в двадцать два с копейками, а сейчас явно раньше.

Обрушившись на скамейку, я разглядываю убитые кроссовки. Сатир заваливается рядом и всё пытается пристроить башку мне на колени, но я всякий раз отодвигаюсь, пока не оказываюсь на самом краешке лавки. Рогатый победно водружает голову на мои ноги и спрашивает с таким видом, будто я ему что-то обещала:

– Может, хоть за ушком почешешь?

– Обойдёшься.

Цельсии стремительно валятся вниз, а время словно стоит на месте. Меня начинает потряхивать от прохлады и нетерпения. Как же не хватает мобильника – так бы хоть знала, который час.

Крис наверняка с ума сходит и придумывает всякое: что отец приехал в город, выследил меня и увёз в какое-нибудь захолустье, чтобы расправиться. Кое-что из этого правда: я, действительно, в захолустье. И отец уже пробовал однажды избавиться от меня…

Я вздрагиваю, спихиваю голову сатира и резко встаю. Надо размяться, а то холодно становится. И тревожно. Я расхаживаю туда-сюда по платформе, периодически поглядывая на деревья. Приступ беспокойства потихоньку проходит.

На закате лес выглядит безопаснее, чем днём. Он разнеженный и спокойный. Будто человек, отдыхающий после трудной работы. Багряно-фиолетовое небо укутывает его бархатным пледом, и лес уже готов задремать.

Не знаю, почему, но я предпочла бы сейчас вернуться в чащу, а не торчать на пустой платформе. Там хотя бы можно спрятаться, а тут я – на обозрении. Прямо как одинокий фонарь на станции. Он уже зажёгся и скоро приманит мотыльков. Как бы и мне кого не приманить.

Тревога закипает внутри, лёгкими и колкими пузырьками взлетая вверх, к горлу.

– Не знаешь, сколько время? – я кидаю взгляд на сатира.

Он показывает запястья.

– Видишь часы? Я – нет.

– Ты же можешь слетать до ближайшего города и узнать, – терпеливо, но настойчиво говорю я.

– Полёты, между прочим, утомительное дело, – вредничает рогатый. – К тому же, на все мои просьбы ты вечно говоришь «обойдёшься», а я по первому твоему хотению должен…

Я уже собираюсь уступить: «Ладно, давай почешу тебе за ухом», но вспоминаю о нашем утреннем договоре.

– Вообще-то я согласилась пойти с тобой в Терновник. В обмен на помощь. Так что дуй на ближайший вокзал и узнай время.

– Какая же ты чёрствая. – Рогатый выпячивает губу, ставит брови домиком и растворяется в воздухе.

– Шут гороховый, – ворчу я и внезапно осознаю, что осталась на станции совсем одна.

Закат догорает. Ещё немного и настанут сумерки. Я смотрю на тропу, едва заметную в траве, и думаю, куда она ведёт. В деревню, дачный посёлок или в никуда? Что, если она просто петляет, петляет по лесу, а потом обрывается?

Вспомнив чёрную избу, я пытаюсь представить, кто в ней жил. Может, всего-навсего лесник – добрый и одинокий дедуля с усами-подковой. Он пил чай с сахаром, не доставая ложечку из кружки. А летом вместо кепки носил сложенную из газеты шляпу а-ля Наполеон.

Но чем дольше я думаю об этом, тем чётче представляю себе горбатую старуху с седыми патлами. Она подвешивала под потолком пучки сухих трав и угощала грибников, заплутавших в лесу, самодельными настойками. А потом вялила мясо на солнышке и консервировала на зиму глаза, всем другим предпочитая серые…

– Кхе! – хрипло гаркает за спиной.

– О боже! – Я подпрыгиваю на месте и оборачиваюсь.

Сатир вовсе не выглядит довольным, хотя должен бы: он ведь только что напугал меня, не приложив к этому ни малейших усилий. Где же мерзкая ухмылка?

– В Питере за время моего заточения ничего не изменилось в плане железных дорог. Электрички не будет. Поломка на линии.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.