– Ты беленькая? – глаза не мигают, лицо напряжённое.

– В смысле? – я невольно хватаюсь за лицо: щёки побледнели?

– Фамилия у тебя Беленькая? Ты внучка Нонны Юрьевны?

– Нет. Я Петрова. – Вот уже два года, как я ношу бабушкину фамилию, а произносить её по-прежнему непривычно.

Брови парня взлетают вверх. Взгляд становится цепким и внимательным. Черты заостряются. Будь у него крылья, они бы сейчас распахнулись за спиной. Вылитый хищник, углядевший мышь-полёвку.

Мне не по себе. С трудом удерживаюсь, чтобы отвести глаза и попятиться.

Нет, не дождётся. Распрямляю плечи и с вызовом смотрю ему в лицо.

– Грипп Петрова, – парень-птица растягивает губы. – Какое литературное имя.

– В смысле? – повторяю я.

Он хмыкает, пожимает плечами и уходит.

Пока я бреду через арку двора, длинную и низкую, словно тоннель, меня не покидает тревожное чувство. Парень-птица знает, кто я? Он удивился, услышав мою фамилию, а потом, кажется, вышел из себя – пусть и всего на мгновение. Может, он знал бабушку? Или просто почувствовал угрозу? Тут что-то не так.

От параноидальных мыслей меня отвлекает Крис.

– Предлагаю взять самое необходимое, а за остальным спуститься завтра, – говорит она, выглядывая из-за дверцы багажника. – Вряд ли в доме есть лифт, а надрываться не входит в мои планы. В них входит только пицца и вино.

– Почему ты не сказала, что ворота открываются пультом? – ворчу я.

– Мне-то откуда знать? – Мачеха всплёскивает руками и тут же усмехается. – Я такая же деревенщина, как и ты.

Тут Крис лукавит. Она родилась и выросла в Москве, а «деревенщиной» стала после знакомства с моим отцом.

– Зато ты успела поболтать с симпатичным пареньком, – игриво добавляет мачеха.

Хочу съязвить в ответ, но на ум ничего не приходит.

После недолгих препирательств мы вытаскиваем из багажника два чемодана с одеждой, пылесос и коробку с бытовой химией. Бабушкина квартира пустует слишком долго, так что Крис уверена: ночевать там, не прибравшись, опасно для здоровья.

Одной рукой я волочу пылесос, второй чемодан. Хорошо, что и у того, и у другого есть колёсики, но на лестнице от них проку не будет.

Подъезд – или правильно «парадная»? – встречает прохладой, тишиной и запахом роз. Удивлённо смотрю на Крис: она тоже чувствует аромат цветов?

– Культурная столица, – говорит мачеха. – В подъезде пахнет розами, а не кошками, в каждой квартире живут бывшие графья, а на крыше, небось, библиотека. Ну а лифта, как я и думала, нет.

Подхватив свою ношу, я ползу вверх по лестнице. Ступени гладкие, истёртые тысячами подошв и потому ненадёжные, а ноги после поездки деревянные. Поднимаюсь медленно, чтобы не поскользнуться, и поглядываю по сторонам.

Потолок украшает лепнина – незамысловатая, всего лишь геометрические узоры, но всё равно красивая. На полу лежит шахматная плитка – сохранилась неплохо, лишь кое-где по чёрно-белым квадратам вьются трещинки. В окна льётся жёлтый и тёплый, как ромашковый чай, свет. Повезло, что напротив стоит дом-малютка, не преграждающий солнцу путь. В целом-то улица довольно узкая и на ней сумрачно.

За спиной раздаётся шум: что-то падает и катится, а Крис гневно каркает матом. Резко оборачиваюсь, нога соскальзывает со ступеньки, и я чудом не грохаюсь с лестницы. Повсюду валяются разноцветные флаконы. Мачеха пинает спрей для мытья окон и поднимает на меня глаза.

– Дно коробки провалилось, – поясняет она. – Я схожу за пакетами и соберу тут всё, а ты иди в квартиру.

– Дать ключ от подъезда?

– Не, в «Чайке» есть второй. – «Чайкой» Крис называет свою «Тойоту».

Я киваю и продолжаю подъём.

На каждом этаже всего по две квартиры. Кое-где блестят железной бронёй новые двери, но в основном сохранились старые – высокие, двустворчатые, скорее всего, дореволюционные. Поднимаюсь на четвёртый этаж и застываю. Дверь справа приоткрыта и покачивается от сквозняка. По голым щиколоткам тянет нехорошей прохладой мокрого леса. Она цепляется за ноги и лезет вверх по спине.

Сбоку, под кнопкой звонка, я замечаю серебряную табличку: «Бѣленькіе».

Значит, тут живёт Нонна Юрьевна, за чью внучку меня принял парень-птица. Не успев как следует подумать, жму на звонок: надо предупредить соседку, что дверь не заперта, а то мало ли. Мелодичная трель растворяется в тишине. Сквозняк шире открывает створку, зазывая в гости.

– Нонна Юрьевна! – окликаю я.

Ответа нет. Смотрю вниз на лестничный пролёт, надеясь позвать Крис, но она ещё не объявилась.

Вдруг соседке стало плохо? Пожилых людей подстерегает больше опасностей, чем персонажей в героическом фэнтези: гоблин инфаркта, тролль инсульта, и чёрт знает, что ещё.

Со мной всегда так: когда волнуюсь – в голову лезут всякие глупости.

Оставив пылесос и чемодан на площадке, я решительно вздыхаю и вхожу в квартиру.

Пахнет влажной землёй. Повсюду стоят и висят горшки с растениями – вдоль стен, на стенах, и я не удивлюсь, если внутри стен, стоит расковырять их, тоже обнаружатся какие-нибудь носители хлоропластов. Тут настоящие джунгли. Много глянцевой и вьющейся экзотики, но есть и простая рассада в обрезанных тетрапаках.

Пока я крадусь по длинному коридору, продолжаю звать хозяйку. Под ботинками скрипят половицы, передразнивают: «но-юри-ва», «но-юри-ва». А ещё похрустывают палые листья и семена.

Заглядываю на кухню и в ванную – хорошо хоть, все двери открыты. Никого не нахожу и, в сопровождении влажных сквозняков, иду дальше.

Когда я переступаю порог комнаты, кажется, все растения, что находятся в ней, поворачиваются ко мне. С подоконника внимательно смотрят анютины глазки. Со шкафа тянут лапки вьюны. С комода, стоящего возле кресла, раззявят бордовые орхидеи. А за ними что-то белеет.

Лицо.

Я шагаю в сторону, чтобы избавиться от навязчивых орхидей, и вижу: в кресле сидит старуха в полосатом красно-чёрном халате. Рот скособочен и приоткрыт. Голубые стекляшки глаз смотрят прямо перед собой. Она мертва, это я знаю абсолютно точно.

Неужели началось?

Где я – там и смерть. Где смерть – там и я.

Разворачиваюсь и бегу прочь, сшибая цветочные горшки.

С полицейскими и врачами скорой помощи Крис разговаривает сама. Ещё до их приезда она решает: «Скажу, что это я её нашла, чтобы тебя не дёргали» – и отправляет меня в бабушкину квартиру, а сама спускается во двор.

Ключ со второй попытки попадает в скважину. Дверь открывается с громким и странным звуком, будто чмокает воздух пересохшими губами. В лицо ударяет сладковатый запах старых книг. Я заволакиваю в квартиру чемодан и пылесос, оставляю их у входа, как сторожей, а сама отправляюсь на поиски ванной – нужно срочно поплескать холодной водой в лицо.

Давненько я не видела мёртвых. С тех пор, как Лизку убило опорой ЛЭП. Сравнивать соседку и Лизку, конечно, неправильно… хотя, с другой стороны, почему? И тогда, и сейчас произошло одно и то же: была жизнь, а теперь её нет. Фьють – и вылетела. Легко, безвозвратно.

В носу и глазах начинает пощипывать. Нет, Грипп, давай-ка без слёз. Провожу дрожащими пальцами по предплечью, раз, другой. Не до крови, но ощутимо. Кажется, отпускает.

Из крана льётся злое шипение, но не вода. Я закручиваю вентиль и прижимаюсь лицом к овальному зеркалу над раковиной. Щёки впитывают блаженную прохладу.

– Пожалуйста… пожалуйста… – шепчу я, оставляя на отражении облачко мути, – пусть она умерла не из-за меня.

«Ты Беленькая?» – всплывает в памяти.

Я отстраняюсь от зеркала. Парень-птица. Он живёт тут? Или навещал Нонну Юрьевну? Он ушёл, когда она ещё была жива?

Внутри покалывает беспокойство. Побежать вниз, рассказать про парня полицейским? Отражение хмурится и качает головой. Лимит мне-есть-до-этого-дело, похоже, исчерпан. Не хочу ломать комедию, изображать Нэнси Дрю или, что ещё хуже, неравнодушную гражданку. Старушка умерла, ей не помочь. Парня, если он причастен к её смерти, полиция пусть ловит сама. А я тут ни при чём.