Поборов волнение, Наджиб Тагирович всё ещё слегка трясущимися руками поставил чашку на стол.

– Как давно это было… ― задумчиво произнёс он. ― Я не хотел никому говорить, старался забыть об этом. Но раз уж ты затронул эту тему, я поведаю тебе…

Я был тогда совсем ещё мальчишкой. В деревне, где мы жили, было вполне спокойно, и поэтому меня часто одного отпускали на базар за покупками. В тот день мать снова послала меня что-то купить. По дороге я встретил друзей, и они позвали меня поиграть. Но сначала надо было выполнить поручение, и я решил пойти более короткой дорогой, чтобы срезать путь. Дорога эта проходила около старой, заброшенной деревни, от которой осталось лишь несколько полуразрушенных домиков, да засохший колодец. Там давно никто не жил. Поэтому я очень удивился, когда услышал голос, доносящийся откуда-то со стороны развалин. Прислушавшись, я понял, что говорит мужчина. Но язык был какой-то странный, такого я никогда не слышал. Отдельными словами он напоминал арабский, но всё же это было нечто совсем иное.

Егор ещё больше придвинулся к Хабибову, наклонившись вперёд и положив руки на стол.

– Любопытство взяло верх, и я решился пойти посмотреть, кто это там говорит, ― продолжал фаррахиец. ― На бывшей деревенской площади, рядом с колодцем я увидел мужчину, молодого, красивого, мускулистого, с короткими чёрными волосами и аккуратной бородкой. На нём были широкие брюки с поясом на талии и жилетка, а на запястьях сверкали золотом массивные браслеты. При всём этом он был босой. Это показалось мне странным: что же, он не может купить себе обувь, хотя носит такие украшения?

Но самым удивительным было то, что он разговаривал с колодцем, с тем самым старым, пересохшим давно колодцем. На непонятном языке мужчина что-то упрямо повторял, вглядываясь вглубь, словно звал кого-то. Мне стало так интересно, что я и думать забыл про поручение матери и про друзей. Так продолжалось около минуты. Я уже подумал, что он сумасшедший, как вдруг случилось то, что заставило всё у меня внутри похолодеть. Наконец, появился тот, кого звал этот мужчина. Сначала из колодца возникло облако дыма, которое спустя мгновение уже приняло облик человека, другого мужчины. Второй был таким же крепким, мускулистым, как и тот, босой. Но он был абсолютно лысым, с небольшой бородкой, заплетённой в косичку. На руках у этого создания также были золотые браслеты, на пальцах блестели перстни, а сами пальцы заканчивались длинными когтями.

Первый был явно доволен, что смог дозваться жителя колодца. Они стали о чём-то разговаривать. Я стоял как вкопанный, не имея возможности пошевелиться. Я даже не мог нигде укрыться, так и стоял, не отрывая от них взгляда. Тот первый, босой, похоже, почувствовал, что кто-то смотрит на них, и обернулся ко мне. Я увидел его лицо, исказившееся от гнева, и глаза, горящие, словно маленькие языки пламени. Он хотел было кинуться на меня, но второй остановил его, схватив за руку. Он что-то быстро сказал первому, и оба в мгновение ока исчезли, растворившись в воздухе.

И вот тогда я смог пошевелиться. Я побежал. Побежал, нашёптывая про себя молитвы, так быстро, как никогда раньше, да и позже не бегал. Сердце бешено колотилось у меня в груди. Я не помнил, как добежал до дома. Я решил никому не рассказывать о том, что случилось, сделать это своей тайной. Долгое время это было так, сейчас же я рассказал об этом тебе. И мне стало легче оттого, что я, наконец, выговорился. Это что-то вроде исповеди, Егор. И на твой вопрос, верю ли я в джиннов, могу уверенно сказать: «Да!» ― потому что я видел их своими глазами! И то, что видел, я не забуду никогда!

Впечатлённый рассказом, Астафьев сидел, не шевелясь. Из этого состояния его снова вывел голос Хабибова, уже более спокойный:

– Я вовсе не хотел тебя напугать. Верю, что отдых твой пройдёт замечательно. И всё же прошу тебя, Егор, если ты, когда будешь там, в Фаррахии, увидишь или услышишь что-то непонятное или подозрительное, лучше пройди стороной и ни во что не ввязывайся! Ладно?

Егор посмотрел собеседнику в глаза, тихонько кивнул головой. Затем он встал и пошёл к двери.

– Передавай привет родителям! Может, загляну как-нибудь к ним, как в старые времена, ― сказал Хабибов на прощание.

– Передам. Спасибо за чай и за… рассказ. До свидания.

Егор вышел на улицу. Тёплый майский вечер сразу принял его в свои объятия. Идя по направлению к проходной, парень осмысливал то, что услышал в кабинете главного врача: «Надо же! Я-то скорее в шутку упомянул про джинна, а получил в ответ такую исповедь! Неужели это правда?! Нет, всё-таки не могу поверить в подобные вещи! Но, с другой стороны, Наджиб Тагирович никогда не врал мне, да и зачем ему врать? Может, решил, зная, куда я направляюсь, подшутить надо мной, чтобы настроить на местный лад? Всё, конечно, может быть, но говорил он так убедительно…»

Егор думал об этом всю дорогу до проходной. Он остановился, чтобы забрать у охранника свой велосипед, который обычно оставлял там. Молодой человек жил от работы ближе, чем многие могут себе позволить в Москве, и всё же пешком выходило приблизительно сорок минут, а, крутя педали, он добирался самое большее минут за пятнадцать. Кроме пользы для здоровья это было выгодно ещё и с точки зрения экономии: не приходилось тратить деньги на проезд в общественном транспорте.

Егор хотел воспользоваться аэроэкспрессом, чтобы избежать пробок, но родители уговорили его поехать в машине. Они всё равно собирались на дачу, так почему бы по пути не подвезти любимого сына в аэропорт? Астафьевы жили раздельно: родители в большой квартире на Патриарших прудах, а Егор снимал квартиру на севере города. Заехав за ним в воскресенье утром, они отправились в путь. Несколько раз случались заторы на шоссе, и тогда серой «Волге» приходилось останавливаться. Это порядком раздражало отца Егора, сидевшего за рулём, хотя он и старался не подавать виду. Однако когда мужчина нервничал, это отчётливо проявлялось в подёргивании века на правом глазу. Егор с матерью не могли этого не заметить.

– Спокойнее, Эдик! Самолёт Егора вылетает ещё только через три часа, ― старалась успокоить его супруга. ― У нас достаточно времени.

Эдуард Константинович рассмеялся.

– Я понял, понял, Валя! Знаешь, сколько раз я призывал других людей к спокойствию! А сам так и не научился до конца быть спокоен. Не понимаю, как я умудрился при этом столько лет заниматься своим делом?!

Он поочерёдно бросил взгляд на сына и на жену, сидящую сзади. Его слова их тоже рассмешили.

Эдуард Константинович был по профессии психиатром, да не просто каким-нибудь, а заслуженным работником медицины и, к тому же, профессором, автором множества научных статей и публикаций. Два года назад он вышел на пенсию, но по старой памяти иногда консультировал бывших коллег при особо серьёзных случаях.

Его супруга, Валентина Игоревна, раньше преподавала уроки игры на фортепиано в музыкальном училище. Однако и теперь, с выходом на пенсию, она не забросила любимого дела, давая по два дня в неделю частные уроки. К тому же она неплохо рисовала, особенно пейзажи, которые в большом количестве окружали их с мужем летом на даче. Художественный дар передался и Егору, у которого, однако, лучше выходили портреты. Впрочем, из-за работы ему редко удавалось посвятить время этому увлечению, к большому сожалению матери. Вклад отца был не менее весом: по его настоянию сын выучил французский язык и мог вполне свободно изъясняться, а так же читать и писать на нём.

Егор был их младшим, не совсем запланированным, но от этого не менее любимым ребёнком. Старший сын Астафьевых Павел был на девять лет его старше. Окончив Московский Университет, он проявил неплохие организаторские способности и через несколько лет смог создать весьма успешный бизнес. А через десять лет мужчина уже владел сетью ресторанов в Москве, Петербурге и ещё нескольких городах. Родители, естественно, гордились им, гордились тем, чего он смог достичь в жизни. Егор же считал, что бизнес плохо повлиял на брата, сделав его более жёстким и чёрствым в противоположность ему, скромному хирургу и сентиментальному романтику-идеалисту. Павел же предсказуемо отвечал на это, что никогда бы не стал тем, кем стал, если бы был «размазнёй». Он вкладывал в это слово определённый смысл, хотя никогда прямо не употреблял его по отношению к младшему брату. Словом, отношения у них были несколько натянутыми, что не мешало, однако, Павлу материально помогать брату, который, работая в больнице, получал не самые большие деньги, и что, в свою очередь, не мешало тому принимать эту помощь, хотя и с неохотой. Деньгами Егору помогали и родители.