– Я в этом не сомневаюсь. – Флейм улыбнулась, тронутая такой любовью к родному очагу. – Правда, вряд ли я его когда-нибудь увижу.

Хэтти, казалось, испугалась.

– Что значит, вряд ли? Непременно увидите. После моей смерти Морганс-Уок перейдет к вам.

На мгновение Флейм остолбенела.

– Что вы сказали? – наконец произнесла она, уверенная, что ослышалась.

– Морганс-Уок перейдет к вам, когда…

Этого было достаточно.

– Неужели вы это всерьез? Вы ведь меня даже не знаете, – запротестовала она.

– Вы из рода Морганов. Я поняла это, как только вас увидела. Рыжие волосы и высокие скулы – не единственное тому свидетельство. Узнаю в вас эту моргановскую гордость и волю к успеху.

– Это ничего не объясняет. – Флейм нахмурилась. – К тому же это не имеет никакого смысла.

– Вовсе нет. Морганс-Уок должен достаться Моргану. В случае отсутствия прямых наследников земля должна перейти в собственность штата. Вот почему для меня было так важно разыскать вас. Некоторое время тому назад… – Она осеклась и помотала головой, не докончив фразу. – Но сейчас мне не о чем беспокоиться. Я нашла вас.

Звучало вполне убедительно. Даже слишком. Однако Флейм не могла побороть скептицизм.

Так не бывает – вдруг раздался звонок в дверь и тебе объявляют, что ты наследуешь ранчо в Оклахоме или где-нибудь еще.

– Это что, хитроумная уловка, чтобы выманить деньги? – повысила голос Флейм. – Если так, то вы зря теряете время.

– Вы недоверчивы по натуре. Это хорошо, – заявила Хэтти, ее глаза сияли от удовольствия. – Морганс-Уок попадет в надежные руки. Вы… никому не позволите его у вас отнять.

От Флейм не ускользнуло это секундное колебание.

– А разве кто-нибудь пытается отнять его у вас?

Наклонившись вперед, Хэтти поставила на столик чашку с блюдцем.

– Как я уже сказала, это богатая земля. Всегда кто-нибудь да будет ее добиваться. Люди боролись за землю со времен Моисея, не так ли? – Она невозмутимо улыбнулась. – Что касается денег, не стану вам лгать, будто Морганс-Уок сейчас процветает так же, как в былые времена. Нет. В лучшем случае после всех расходов у вас будет оставаться микроскопическая прибыль. Разумеется, вам придется платить налог с наследства, но это будет ваше наследство. Может быть, вам стоило бы выяснить, во что он выльется.

Она продолжала говорить так, будто дело уже слажено. Неужели ей невдомек, как нелепо это звучит?

– Хэтти, я действительно дитя города, – попыталась объяснить Флейм. – И ровно ничего не знаю ни о коровах, ни о ранчо.

– Мне восемьдесят один год. Надеюсь, вы не думаете, что в моем возрасте я пасу коров. Смею вас уверить, я все еще могу сесть верхом и объехать с проверкой свои владения. Однако у меня есть приказчик – назовем его управляющим ранчо, который за всем следит. Чарли Рэйнуотер хороший малый, честный и преданный. Вы оставите его вместо себя, и вам ни о чем не придется беспокоиться. Со временем вы почерпнете у него все необходимые знания. Итак… – Она как-то по-особенному сложила руки, видимо, желая показать, что пора переходить к более насущным вопросам. – Как скоро вы могли бы приехать в Морганс-Уок?

Этого вопроса Флейм ожидала меньше всего.

– Не знаю, получится ли. Ведь у меня…

– Простите, – перебила ее Хэтти. – Я вовсе не имела в виду, что вы должны все бросить и сегодня же со мной вылететь. Я знаю, что у вас есть определенные обязательства, которые вы не можете нарушить. Но наверняка в ваших силах присоединить к выходным пятницу и приехать. Как это ни эгоистично с моей стороны, но мне хочется успеть показать вам Морганс-Уок самой.

Уклоняясь от прямого обещания, Флейм сказала:

– Мне надо будет проверить свое расписание.

– Вы приедете, – с уверенностью произнесла Хэтти. – Вы из рода Морганов. И хотите ли вы этого или нет, но вы накрепко связаны корнями с этой землей. Корни и притянут вас обратно.

– Возможно, – согласилась Флейм, хотя и не слишком во все это веря.

Через несколько минут после того, как Хэтти исполнила свою миссию, она попрощалась и отбыла в аэропорт. Флейм предложила ей вызвать такси, но Хэтти отказалась, так как у входа ее ждала машина с шофером.

Оставшись одна, Флейм вернулась в гостиную. Но от утренней умиротворенности не осталось и следа. Ее охватило ощущение нереальности происходящего. Казалось, что весь последний час – плод ее воображения. Ну, разумеется, обыкновенная галлюцинация от переутомления…

Да, нет же! Вот чайник стоял на подносе рядом с чашкой, из которой пила Хэтти. Правда, это еще ничего не доказывало.

Глупости! Скорее всего эта Хэтти просто сумасшедшая старуха. Вероятно, у нее и ранчо-то никакого нет. И вообще, уж слишком все это притянуто за уши.

И тем не менее… Флейм оглядела комнату, и к горлу подступило одиночество. Все из-за этих разговоров о семье. После некоторых колебаний она подошла к белому лакированному книжному шкафу и достала семейный альбом с фотографиями. Она не заглядывала в него уже несколько лет, с тех пор как… Отогнав от себя воспоминания, она раскрыла альбом.

Флейм улыбнулась, глядя на фотографию четырехлетней девочки, чьи рыжие завитки выбивались из-под новой пасхальной шляпки.

Малышка была слишком поглощена своими глянцевыми черными туфельками из настоящей кожи, чтобы смотреть в объектив. То были более простые и более счастливые времена. Она продолжала переворачивать страницы, время от времени задерживая взгляд то на снимке, где она была вдвоем с матерью, то – с отцом, а порой попадались редкие фото, где они были все втроем. Вот они: на Рождество и в дни рождений, на лыжах в Скалистых горах или в Сьерра-Неваде, под парусом в море, а вот ее первый танец, первое причастие, окончание восьмого класса, вечеринки, прогулки, мальчики. И с каждой фотографии глядят веселые смеющиеся лица.

Ее глаза наполнились слезами, когда она взглянула на последнее фото. Она стоит рядом с отцом перед огненно-красным «транс-аммом» – подарок родителей к окончанию школы. Он доверху набит ее одеждой и тысячей мелочей, которые, как она была убеждена, должны пригодиться ей в университете. Хотя она и отправлялась всего-то на другую сторону залива, в Беркли. Но ей требовалось взять с собой все. Отец хохочет и крепко обнимает ее за плечи. По щеке скатилась слеза. Флейм смахнула ее тыльной стороной ладони, шмыгнула носом и мягко рассмеялась, вспомнив, как в семилетнем возрасте споткнулась и ушибла коленку. Она разревелась, и отец дал ей носовой платок. Высморкавшись, она задала ему один из своих нелепых вопросов:

– Папа, почему у меня всегда течет из носа, когда я плачу?

У него был готов ответ, неизменно, пусть и неправильный, но ответ.

– Наверно, носу грустно от того, что носу больно.

– Тогда почему же изо рта не течет? Ему что, не грустно?

– А рот-то у тебя никогда не закрывается. Болтает, болтает, болтает.

Она долго-предолго смеялась. Вечно он ее смешил…

С ее губ слетел легкий вздох сожаления о тех временах, когда она была счастлива, любима… и так надежно защищена. Хотя тогда она этого не ценила.

Нескольких страниц не хватало – когда-то, в приступе обиды и гнева, она выдрала их из альбома. Кончиками пальцев она ощупала неровные края плотной бумаги, вовсе не сожалея о недостающих страницах. Ни к чему ей фотографии, служившие напоминанием о Рике.

Трагическая гибель родителей была тяжелейшим потрясением. После двух подряд похорон она еще долго находилась в оцепенении, ничего не чувствуя. Затем пришли горе, боль, жуткое одиночество. Это ощущение затерянности, бесприютности было невыносимее всего.

Она лишилась родительской любви так внезапно, что вокруг нее образовалась ужасная, зияющая пустота.

Она отчаянно нуждалась в новой любви. И принялась искать ее. Малейшее проявление внимания и нежности, от кого бы оно ни исходило, находило в ней живой отклик. В университете стали поговаривать, что она ведет себя легкомысленно. Возможно, все так и выглядело со стороны, но в действительности ничего похожего не было.