Одна из выгод переводческой профессии в том, что она заставляет тебя все время выведывать и узнавать новое. А узнав, хочется этим поделиться. Исторический фон, судьбы поэтов, обстоятельства создания стихотворений и так далее – делают наше понимание глубже и качественней, тем самым умножая удовольствие от прочитанных строк. Мне нравится вести за собой читателя в эти обширные пространства за стихами, предлагать ему не только переводы, но и свои рассказы о любимых поэтах. Многие из них собраны в книгах: «Ностальгия обелисков» (2001), «Лекарство от Фортуны» (2003), «Пироскаф» (2008), «Очерки по истории английской поэзии» в 2 томах (2015; 2016), и последняя: «Ветер с океана: Йейтс и Россия» (2019). Моя основная область – английская поэзия (а также ирландская и американская); но были у меня вылазки и за пределы англоязычных стран, во французский и испанский огород, и не только. Всё связано со всем. Без Пьера Ронсара и других поэтов Плеяды трудно понять сонетный бум в ренессансной Англии, начавшийся с «Астрофила и Стеллы» Филипа Сидни; эта та самая малина, которая «проросла в наш сад». И конечно, без Верлена и «прóклятых поэтов» не было бы Эрнста Даусона и его друзей-декадентов. Особое место в этой книге занимает средневековая ирландская поэзия, которую также называют монастырской лирикой, потому что авторы по большей части были монахи. Это самая ранняя рифмованная поэзия в Европе (не считая арабской андалузской) и во многих отношениях уникальная. Уже в VIII–IX веках ирландские поэты разработали весьма изощренную систему стихосложения – силлабическую в своей основе и сложно зарифмованную. Не зная древнеирландского языка, я переводил по подстрочникам, но при этом смотрел в оригинал и старался сколько можно сохранить звучание и формальную структуру стихов. В заключение хочу процитировать сонет Джона Китса. Предварю его только одним примечанием: в самом начале у Китса, по-видимому, аллюзия на слова Филипа Сидни из его знаменитого трактата «Защита поэзии»: «Природа – бронзовый истукан, лишь поэты покрывают его позолотой». Как много славных бардов золотят Чертоги времени! Мне их творенья И пищей были для воображенья, И вечным, чистым кладезем отрад; И часто этих важных теней ряд Проходит предо мной в час вдохновенья, Но в мысли ни разброда, ни смятенья Они не вносят – только мир и лад. Так звуки вечера в себя вбирают И пенье птиц, и плеск, и шум лесной, И благовеста гул над головой, И чей-то оклик, что вдали витает… И это все не дикий разнобой, А стройную гармонию рождает. Из древнеирландской поэзии Песнь Амергина Я сохач – семи суков Я родник – среди равнин Я гроза – над глубиной Я слеза – ночной травы Я стервятник – на скале Я репейник – на лугу Я колдун – кто как не я Создал солнце и луну? Я копье – что ищет кровь Я прибой – чей страшен рев Я кабан – великих битв Я заря – багровых туч Я глагол – правдивых уст Я лосось – бурливых волн Я дитя – кто как не я Смотрит из-под мертвых глыб? Я родитель – всех скорбей Поглотитель – всех надежд Похититель – всех быков Победитель – всех сердец Монах и его кот
С белым Пангуром моим вместе в келье мы сидим; не докучно нам вдвоем: всякий в ремесле своем. Я прилежен к чтению, книжному учению; Пангур иначе учен, он мышами увлечен. Слаще в мире нет утех: без печали, без помех упражняться не спеша в том, к чему лежит душа. Всяк из нас в одном горазд: зорок он – и я глазаст; мудрено и мышь споймать, мудрено и мысль понять. Видит он, сощуря глаз, под стеной мышиный лаз; глаз мой видит в глубь строки: бездны знаний глубоки. Весел он, когда в прыжке мышь настигнет в уголке; весел я, как в сеть свою суть премудру уловлю. Можно днями напролет жить без распрей и забот, коли есть полезное ремесло любезное. Кот привык – и я привык враждовать с врагами книг; всяк из нас своим путем: он – охотой, я – письмом. Рука писать устала Рука писать устала писалом острым, новым; что клюв его впивает, то извергает словом. Премудрости прибудет, когда честно и чисто на лист чернила лягут из ягод остролиста. Шлю в море книг безбрежно прилежное писало стяжать ума и блага; рука писать устала. Король и отшельник Отшельник Морбан, молви: зачем бежишь из келий? зачем ты спишь в лесу один среди осин и елей? Моя обитель в чаще, несведущим незрима; ее ограда с двух сторон — орешня и рябина. Столбы дверные – вереск, а жимолость – завеса; там по соседству дикий вепрь гуляет среди леса. Мала моя лачужка, но есть в ней всё, что надо; и с крыши песенка дрозда ушам всегда отрада. Там дни текут блаженно в смиренье и покое; пойдешь ли жить в жилье мое? Житье мое такое: Тис нетленный — мой моленный дом лесной; дуб ветвистый, многолистый — сторож мой. Яблок добрых, алых, облых — в куще рай; мних безгрешен, рву с орешин урожай. Из криницы ток струится (свеж, студен!); вишней дикой, земляникой красен склон. Велий заяц вылезает из куста; скачут лани по поляне — лепота! Бродят козы без опаски близ ручья; барсучаты полосаты мне друзья. А какие всюду снеди — сядь, пируй! — сколько сочных гроздий, зелий, светлых струй! Мед пчелиный из дуплины (Божья вещь!); грибы в борах, а в озерах язь и лещ. Все угодья многоплодье мне сулят, терн да клюква (рдяна, крупна!) манят взгляд. Коноплянка тонко свищет меж ветвей; дятел долбит — абы токмо пошумней. Пчел жужжанье, кукованье, гомон, гам: до Самайна не утихнуть певунам. Славки свищут, пары ищут допоздна; ноша жизни в эту пору не грузна. Ветер веет, листья плещут, шелестят; струйным звоном вторит в тон им водопад! |