Яркое, почти белое солнце заливало бесконечную пустыню внизу. Небольшой двухместный самолётик летел на запад уже больше часа, и с того момента, как под ним впервые показалось песчаное море, пейзаж не менялся: там, внизу, не было даже намёка на жизнь, который обычно присутствовал в других подобных местах.

Клара разочарованно вздохнула и коснулась плеча пилота.

- Давай возвращаться, - сказала она. – Тут и вправду нет ничего интересного… сплошной песок.

- Можем спуститься пониже, - предложил Поль.

- Там даже не живёт никто, - немного нетерпеливо поморщилась она. – Ты был прав… не стоило сюда лететь. Пляж и пляж… скучно. Давай, поворачивай.

Пилот кивнул и развернул самолёт.

Слишком резко развернул – ему так хотелось произвести впечатление на свою спутницу.

То, что произошло потом, показалось Кларе то ли дурной шуткой, то ли кадрами из бездарного фильма ужасов, в который они по какому-то невозможному недоразумению вдруг попали. Она только успела понять, что они падают, и увидеть словно в замедленном кино, как самолёт касается песка… но почему-то не взрывается, как это должно было бы произойти, а словно бы проходит через него – а потом стало темно, и Клара отключилась, успев подумать, что ад, оказывается, всё-таки существует.

- Такого здесь давно не случалось.

- Это что-то меняет? – неприязненно спросил сидевший за столом невысокий мужчина с густыми вьющимися волосами, одетый в нечто вроде тяжёлой судейской мантии или сутаны тёмно-коричневого цвета. – Ночью нужно заделать провал. Это несложно, - он нахмурился. – Что-то ещё?

- Ты станешь участвовать в Дележе? – его собеседник, совсем юный на вид, восточного вида юноша с излишне, может быть, большим носом, но в целом весьма привлекательный и даже красивый, в обыкновенной современной одежде, глядел на мужчину с явным нетерпением.

- Нет, - поморщился мужчина, выразительно сплюнув тому прямо под ноги. – Всё, ступай.

Юнец, выходя, лишь скрипнул зубами, и его длинные белые клыки неярко блеснули в отсвете свечей, освещавших часть почти пустого зала, пол которого был выстлан слегка неровными от старости глиняными плитками. Здесь не было ничего, кроме нескольких массивных столов и стульев, тяжёлых, деревянных и пустых. И лишь на том, за которым сидел собеседник юноши, лежали бумаги и книга.

- Зубы обломаешь, - бросил ему вслед мужчина, мрачновато усмехнувшись, и вернулся к старинной книге, лежавшей раскрытой на столе.

Юноша, хотя и успевший уже практически выйти на улицу, услышал его замечание, но лишь в ярости хлестнул по стене ладонью. Всё равно ни спорить, ни даже возразить он не мог: слишком был юн, чтобы рассчитывать хоть на что-то в случае драки – а оставшийся в том зале мужчина, как и большинство достаточно старых вампиров, не отличался ни снисходительностью, ни терпением.

Выйдя из дома, молодой вампир почти побежал, едва не поскальзываясь на некоторых поворотах – там, где большие плиты, выстилавшие мостовую, были особенно отполированы миллионами и миллионами коснувшихся их шагов. Он пронёсся по улице, очень похожей на улочки средневековых европейских городов, и выскочил на площадь, в центре которой находился колодец, окружённый невысокими бортами. Сидевшая на нём закутанная в широкий тёмный плащ фигура поднялась ему навстречу.

- Итак? – спросил вставший. Его голос был низким и чуть хрипловатым, и в нём отчётливо слышалось нетерпение.

- Нет! – почти ликуя воскликнул пришедший. – Он не станет участвовать!

- Превосходно. Чем он тебя разозлил на сей раз? От тебя только что молнии не летают.

- Когда-нибудь, - угрожающе произнёс юноша, - я оторву его мерзкую голову и проткну сердце…

- Тише, - беззвучно рассмеялся его собеседник, сдвигая капюшон немного назад и слегка приоткрывая выразительное, но уже не очень молодое лицо. – Не так громко. Иначе ты просто не доживёшь до этого славного дня. Идём, - позвал он, беря его под руку. – Стоит поторопиться – времени не так много.

- Тебе-то что, - буркнул мальчишка, впрочем, подчиняясь. – Тебе не откажут в участии…

- Зато откажут тебе, если мы не поторопимся.

Этот вампир был с виду куда старше: так выглядел бы человек далеко за сорок. Впрочем, если бы кто-нибудь пригляделся к его спутнику, то понял бы, что его юная, едва не мальчишеская внешность обманчива – потому что не бывает у юности таких глаз. И оказался прав: тот, кто казался почти ребёнком, на деле родился много больше столетья назад. Вампир же, что поджидал его у колодца, пришёл в этот мир ещё раньше, и уже успел даже однажды уснуть – и потому, в отличие от первого, мог не спешить внести своё имя в список претендентов.

Каждый вампир время от времени засыпал. Сон этот имел мало общего с обычным, в который молодые вампиры впадали с появлением солнца, а старшие, уже умеющие существовать и при свете, могли делать это по собственному желанию, но не реже раза в несколько суток. Этот особенный Сон внешне напоминал летаргию (тогда как регулярный больше всего походил на обыкновенный, человеческий, просто очень глубокий и крепкий) – случался раз в сотню-другую лет. В первый раз спали вампиры обычно год, может быть, полтора, второй сон продолжался уже два года, третий – три… Впрочем, дольше шести лет вампиры спали довольно редко и, в целом, обычно количество «сонных» лет совпадало с порядковым номером самого Сна, однако    исключения бывали настолько часты, что подобная зависимость даже не считалась правилом: бывало, что вампиры и в второй раз засыпали на все пять лет, иногда же и седьмой сон длился всего лишь один год.

Каждый такой сон был, по сути, небольшим перерождением, изменяя как психику, так и физиологию вампира: так, после первого сна возвращалось человеческое, цветное зрение, которое исчезало сразу же после инициации, заставляя новообращённого проводить своё первое столетие в чёрно-белом мире, лишь в моменты ярости приобретающим ещё оттенок красного. Ещё первый сон приносил с собой определённую свободу от солнца: после него вампир уже мог некоторое время переносить неяркий дневной свет, правда, теряя при этом большую часть своей силы, и приобретал определённый контроль над засыпанием, которое теперь хотя и по-прежнему накрепко было связано со световым днём, но уже не было столь же неотвратимо, как прежде, привязано к рассвету. И, наконец, только после первого сна вампир становился по-настоящему бессмертен, теперь во время длительного отсутствия пищи впадая в специфическое состояние, близкое к анабиозу – тогда как юные, неспавшие, как их называли, вампиры в таком случае просто гибли.

Второй сон обычно возвращал способность различать вкус: до него вампир хоть и мог по-прежнему есть любую пригодную для людей пищу, но вкусовых ощущений был начисто лишён, так что всё, за исключением крови, напоминало ему размоченную в воде бумагу. При этом и без того острое обоняние совершенствовалось, позволяя вампиру теперь лучше любой ищейки «идти по следу», хоть собрата, хоть человека. Также этот сон приносил способность к левитации – правда, случалось, что это происходило позднее, но так не везло немногим.

Третий сон резко уменьшал потребность в человеческой крови: если до него вампиру ежедневно требовалось около стакана в сутки, то теперь такого количества хватало на три дня. К тому же при известной сноровке вампир теперь мог, при желании, имитировать собственное старение, что в сочетании с возможностью уже вполне свободно находиться на дневном свету (хоть и не под прямыми солнечными лучами, опасность которых хотя и уменьшалась с возрастом, но никогда не исчезала до конца), давало ему возможность долгое время незамеченным жить среди людей и даже обзаводиться вполне человеческой семьёй. Достигался такой эффект тщательным дозированием крови, которой бралось меньше, чем необходимо было для обычного комфортного существования. Говорили, что подобная способность возникала уже после предыдущего сна, но такие действия стоили куда больших усилий и намного чаще заканчивались неприятными срывами.