— Слышал, у вас квартирант без прописки проживает? — Начал издалека участковый.

— А я тебе про что говорю, — отозвалась Марина, хлопоча с чайником, — и я говорю про квартиранта своего, козла Гундукина. Ну и фамильице, должна заметить, у него… Какая-то гундосая. Как и сам он: гундит, гундит, а толку никакого. Ни денег нет, ни мужика! И куда только мои глаза глядели, когда этого козла с улицы подбирала!

«Ох, и говорлива мадам! — подумал Паромов. — Надо как-то в нужное русло выводить ее… А то она мне тут полдня будет песню петь, из пустого в порожнее переливать… Все уши прожужжит».

А та продолжала.

— Если ты пришел, чтобы протокол на меня составить, что без прописки живет, то опоздал. Сегодня ночью, а точнее, рано утром выгнала его. Представляешь, где-то блудил с самого вечера, а под утро заявился, пьяный и какой-то встрепанный, словно его чужой мужик на своей бабе застукал и дал трепки. Я спрашиваю, где был? Молчит. С кем был? Опять молчит. Видите ли, спать пришел. Да не на ту напал, козел безрогий! Раньше все прощала. Собиралась к вам сходить, чтобы поговорили, припугнули за загулы его проклятые. Да все жалела. Все думала, что одумается. А тут вывел. Ну, думаю, достал вконец. Дала пинка под зад и документы следом через форточку выбросила. Пусть катится на все четыре стороны, козел вонючий! Пусть другую дуру такую ищет. А с меня — достаточно! Так что, товарищ участковый, опоздал ты с протоколом.

— Знать, не судьба, Марина, составить сегодня на вас протокол, — картинно развел руками старший участковый инспектор, впрочем, довольный тем, что Потаскаева сама, без наводящих вопросов, рассказала суть. Оставалось только уточнить некоторые детали.

— Так, говорите, во сколько он пришел?.. — как бы переспросил время прихода Паромов, словно Потаскаева время назвала, а он, участковый, уже подзабыл.

— Где-то около четырех часов… Правда, на часы не смотрела… — уточнила Потаскаева.

— И пьяный был сильно?

— Пьяный, но не очень. Больше было самогонного запаха. Где-то, гад, самогон хлестал. Никак не подавится! Не нажрется! А вы, милиция, где шустры, а где словно слепые бродите… Вот, например, самогонщиков развелось, как поганок в лесу, а вас и нет, чтобы их приструнить! Или сами там нос мочите? А?

— Ну, вы скажете!

— А что?

Ввязываться в бесперспективный спор с Потаскаевой было нерезонно, бесперспективно и бессмысленно. Паромов об этом уже хорошо знал, поэтому следующим вопросом постарался возвратить беседу в нужное русло.

— А где он работает? — словно не знал место работы Гундукина, спросил он..

— Да на заводе РТИ, во втором цехе…

— Да там же хорошие деньги зашибают, — удивился участковый, а вы говорите, что никаких денег от него не видите.

— И не вижу. Он таится, но я-то знаю, что в картишки проигрывается. Последний месяц совсем ни копейки не принес. Все продул подчистую. А уж эту неделю не жил, а дергался весь, словно на иголках. Видно, деньги с него требовали… А тут ночевать не пришел. Я и решила — все! И выгнала. Но думаю, придет… Тогда уж я к вам за помощью… Вот и чай поспел. Вам покрепче или как?

— Покрепче и сахарку пару ложечек.

— Заварка у меня знатная. Индийская, да еще травками сдобрена… — потеплел голос у Потаскаевой.

Сразу видно: женщина была неплохой хозяйкой, да к тому же, и любительницей чая.

— А с кем сожитель ваш дружил? С кем в карты играл? — делая маленькие глотки обжигающей горло и язык ароматной и парящей жидкости, не переставал расспрашивать словоохотливую женщину Паромов. — Я вижу, вы женщина наблюдательная. — И пошутил. — Случайно, не в разведке работаете?

— Случайно на КТК работаю, — усмехнулась собеседница. — Мастером, если вас это интересует. Что же касается Гундукина, то последнее время несколько раз видела его с бородатым мужиком. Говорил, что земляки. А земляки они или нет, не ведаю. И с кем в карты играет, не знаю. В карты разные люди играют, как слышала от сведущих людей.

— А сегодня, когда к вам пришел, никаких чужих вещей у него не видели? — стал закругляться с расспросами Паромов.

— Не видела. Я его и на порог не пустила. Выгнала. Уже говорила… — ответила Потаскаева, настораживаясь. — А что случилось, что мне вопросы задаешь? Во что козел этот вляпался?..

— Да ничего плохого, по крайней мере, с вами. Я же участковый! И должен интересоваться, кто у меня на участке живет.

— Знаю, что со мной пока ничего… Значит, что-то с Русланом… Просто так милиция не приходит…

— За чай — спасибо, и разрешите позвонить, — встал Паромов.

— Позвоните. Телефон на тумбочке в коридоре.

Паромов подошел к телефонному аппарату, набрал номер старшего оперуполномоченного Черняева.

— Слушаю! — раздался после долгих гудков вызова недовольный голос Черняева.

— Петрович, это я. Звоню из квартиры Потаскаевой Марины. Что у вас?

— Полный ажур. Сидит передо мною, исповедуется. Приходи, послушаешь.

— Потаскаеву в отдел доставлять? — приглушил голос участковый, чтобы не слышала хозяйка квартиры.

— Не стоит. Он и так колется. Следак потом, если понадобится, вызовет на допрос. А пока не нужна.

— Еще раз спасибо, Марина, — опустив трубку, — громко сказал Паромов. — По-видимому, Бог твои молитвы услышал и теперь надолго избавит тебя от такого сожителя…

— Я так и знала, что что-то случилось? Где он? — все же задала вопрос.

— В отделе. Больше я вам сказать ничего не могу. Если вас вызовут в отдел или еще куда, то будьте добры, придите. А пока — до свидания!

Паромов покинул квартиру разговорчивой женщины, оставшейся одиноко и растерянно стоять посреди коридора. И было неизвестно, какие мысли бродят в голове молодящейся дамы. Скоре всего что-то о непонятном раскаянии и о сострадании. Ведь, то была русская баба! Способная в праведно гневе и покарать, но еще больше способная бесконечно прощать! Даже недавнего врага своего.

Было около семнадцати часов, когда Паромов, побыв немного времени в опорном пункте, где предупредил участкового инспектора Астахова, чтобы тот съездил на развод в УВД и помог начальнику штаба ДНД провести инструктаж дружинников при направлении их на маршруты патрулирования, вновь вернулся в отдел милиции.

Старший оперуполномоченный Черняев Виктор Петрович в своем кабинете сидел один. И не просто сидел, а занимался разборкой бумаг, скопившихся за несколько дней в ящиках стола. Те, которые считал нужными, аккуратно подшивал к толстому делу, а те, в которых отпала нужда, рвал на мелкие клочья и выбрасывал в корзину, чтобы потом сжечь.

— Чем порадуешь, господин Шерлок Холмс? — спросил шутливо Паромов, присаживаясь на старенький и обшарпанный стул, напротив опера.

— Убийство раскрыто, убийца задержан, — последовал лаконичный ответ.

— Это я уже слышал. Интересует мотив преступления и обстоятельства.

— Как мы и предполагали, выдвигая версию сексуальных дрязг.

— А поподробнее…

— Поподробнее… пожалуйста! Выпили, причем Басов почти не пил, а все спиртное перепало на душу Гундукина. По крайней мере, так повествует сам Гундукин. Потом Басов предложил Гундукину свою задницу для сексуальных утех. Опять же со слов Гундукина, такое уже между ними бывало и не раз. Гундукин согласился и отымел деда по полной программе. Но когда Басов предложил поменяться ролями, то Гундукин не захотел. Басов стал настаивать. Гундукин, с его слов, послал дедка подальше. Тот в ответ Гундукина кулаком в фейс. Гундукину попался под руку нож, и он ножом саданул Басова в грудь. Как по Есенину: «…Саданул под сердце финский нож», — усмехнулся опер. — Испугался содеянного и убежал. Рванул к сожительнице. Та, заревновав, выгнала. Пошел на работу, где мы с Василенко его и взяли. Раскололся практически сразу, как только увидел нас. Все! Подробности добавит следствие.

— А насчет второй версии не пытался крючок забросить?

— Это ты о заказном?

— Да.

— Знаешь, — признался опер, — забыл! Закрутился и упустил из виду. А потом еще начальники набежали: каждому интересно убедиться, что преступление раскрыто и преступник дает расклад. Сам знаешь, как бывает в таких случаях…