— А если обстоятельства?

— Приказы, товарищ капитан, не обсуждают.

— Теперь понял, — Костерной встал и деланно вытянулся по стойке смирно.

— Пересядь на подоконник, — вдруг попросил Ченцов.

— Это зачем? — некстати спросил Костерной.

Подполковник вышел из-за стола, подвинул к себе кресло, с которого поднялся капитан, и ласково погладил его потертую спинку.

— Одно кресло на весь отдел, — почти искренне вздохнул он. — Раздавишь, как я тогда посетителей принимать стану?

— Один ноль, — осклабился капитан.

— Два ноль, — не согласился Ченцов.

— Это почему?

— Потому что поверил, будто я тебя разыгрываю. А мне казенное имущество и в самом деле жалко. Наверное, потому, что собственного никогда не имел.

Костерной неуклюже переминался с ноги на ногу.

— Что, Иван Петрович, озадачил я тебя?

Костерной и вовсе сконфузился, раздул от обиды щеки.

— Так-то, брат! — Ченцов погрозил ему пальцем. — Впредь не дерзи начальству.

А вернувшись за стол, как ни в чем не бывало сказал:

— Послушай, как бы ты на месте Сидора подстраховал себя в деле с Боярчуком?

Костерной посопел еще с минуту и неохотно проговорил:

— Они только одно средство применяют: берут заложников: От гитлеровцев научились.

— Старики в опасности?

— Да, — не задумываясь, подтвердил капитан. — Надо ставить охрану.

— Не годится.

— Хотя, конечно. Сразу догадаются, что нам все известно. Может, арестовать после встречи?

— Родственники у них где живут?

— В Киеве.

— Сегодня же отправишь Боярчукам телеграмму о болезни родственников и сегодня же посадишь мать Бориса на поезд. Ребята помогут. В Киев я сообщу. Там встретят.

— А Григорий Семенович?

— Надо подумать, как сделать, чтобы он был нужен бандитам до конца операции именно на работе.

— Постараемся.

К обеду предложения по встрече Бориса на предполагаемой явке были обговорены в деталях. Капитан Смолин добивался, чтобы именно его послали на квартиру Тышко, но Ченцов приказал ему устроить засаду в доме Игната Попятных. В душе подполковника еще не улеглась обида на беспрецедентную выходку подчиненного. И хотя рапорт на капитана Ченцов все еще держал в ящике стола, в отделе не могли не заметить, что Смолин постепенно отстраняется от оперативной работы. Большей обиды для чекиста не выдумать Но Юрий Яковлевич демонстративно выказывал свое смирение и брезгливо посмеивался, если ему выражали сочувствие.

Ченцов сам хотел встретиться с Григорием Семеновичем Боярчуком, но срочный вызов в областное управление перепутал все планы. За стариком уехал лейтенант Волощюк, переодетый в форму железнодорожника. Для большей убедительности срочно вызывался на работу и помощник машиниста — живший на разъезде Иван Криворучко. Его крикливая жена лучше всякого радио разнесет по селу весть о сверхурочной работе на железке, за которую опять заплатят керосином да селедкой.

В город «эмка» подполковника въехала уже в сумерках. Сашка включил ближний свет, и от этого улицы провалились в еще большую темноту. Высвечиваемые фарами серые булыжники мостовой, серые цоколи каменных зданий, серые тени редких прохожих словно заранее готовили гнетущую атмосферу предстоящей беседы. Ченцов знал, что полковник Груздев был в отъезде, и, следовательно, многие детали и мотивы своих решений придется объяснять заново. Но больше всего Ченцов не любил в таких докладах не повторений, а бесполезность самих объяснений, ибо все равно, кроме полковника, никто не рискнет отдать ему конкретный приказ. Значит, будут опять либо поучать, либо снимать стружку для профилактики, чтобы почаще вспоминал о службе. Работать научиться не мудрено, а вот служить не каждому Дано. Опять же — хорошего работника всяк заметит, а служаку выделит только начальство.

С этими игривыми, но невеселыми мыслями и вошел Василий Васильевич в приемную управления. Дежурный по управлению майор Васильев предложил пройти ему к начальнику отдела кадров.

— Уж не на пенсию ли меня оформляют? — пошутил Ченцов.

Майор бесстрастно пожал плечами.

— Когда вернется Павел Егорович? — как можно дружелюбнее спросил Василий Васильевич, памятуя, что майор всегда благосклонно встречал его и готов был оказать маленькие услуги.

На сей раз Васильев вместо ответа сухо напомнил:

— Вас ждут в отделе кадров, товарищ подполковник.

И только когда Ченцов направился к выходу, чуть слышно с явным подтекстом проговорил:

— Полковник Груздев задерживается в Москве.

Борис по солнцу определил, что Кудлатый повел группу в сторону от города. Шли такими лесными дебрями, что приходилось удивляться, как они до сих пор не сбились с пути. Оказалось, вел всех охотник Илья, до войны промышлявший с братьями зверя в этих пущах. Жили они на хуторе Хощеватый и свое отношение к властям проявляли соответственно отпускаемым теми дробью и дымным порохом в обмен на охотничьи трофеи. О начале войны Илья узнал лишь через месяц, когда на его глухое становище вышли голодные окруженцы. Потайными тропами он вывел солдат из леса, проведал в хуторе, что братья его мобилизованы в армию, а военкомат вместе с другими советскими учреждениями эвакуирован из района, собрал все охотничьи припасы в родительском доме и смиренно переселился на семейную лесную заимку.

Немцев Илья за всю войну не видел ни разу, зато партизаны и бандеровцы столовались у него часто. Простоватый охотник без всякой задней мысли охотно помогал и тем, и другим. Так длилось, пока на заимку не наткнулся Гроза. Бандит расстрелял у избушки охотника раненого партизанского связного. За это партизаны обещали повесить отшельника. Илья вынужден был укрыться в схронах. Но и там он занимался только одним; добывал пропитание для общего котла голодных бандеровцев.

Кроме Ильи, неразговорчивый Кудлатый взял с собой двух погодков-хлопцов из дезертиров-черносвиток. Раньше Борис не слышал такого слова. Из расспросов понял, что черносвитками окрестили в народе призывников из освобожденных Красной Армией областей Украины. Недоверие Верховного ко всем оставшимся на оккупированной территории незримо накладывало на них черное табу предательства. Необученные, плохо экипированные формирования черносвиток уничтожались под прикрытием железного молоха войны. Уцелевшие в кровавой бойне, изверившиеся, они бежали в леса.

В банде Михась и Панас усердия не проявляли, больше пьянствовали. Но чем злее горел самогон в стакане, тем горше делалось на душе у обоих. Знали, что и жизни их также сгорят без остатка синим холодным пламенем, так и не принеся никому радости и тепла. В пьянстве и молчаливой тоске сошлись они с Кудлатым, чувствуя последнюю возможность заслониться им от жестокой своры Сидора.

Борис разу понял, что кроме Кудлатого, о задании, на которое они шли, никто не знает. Значит, на явочной квартире их ждут вдвоем. Остальные будут обеспечивать лишь охрану ночлега и подстраховывать их выход из города. Кудлатого Боярчук не боялся. В этом молчаливом, заросшем густым волосом человеке он успел понять главное: давно переступив черту страха за собственную жизнь и осудив ее бесполезность, Кудлатый смиренно ждал расплаты за содеянное почти как великого блага. И только сила инерции и неумение искать себе иной доли все еще удерживали его в банде.

На коротком привале в сыром темном овраге Боярчук подсел к нему и тихо, чтобы никто не слышал, спросил:

— Куда мы идем? Город в другой стороне.

— Идем в Хощеватый, — безразлично промычал бандеровец.

— Зачем?

Кудлатый, сопя, пожевал табак, сплюнул себе на яловые сапоги. Лениво предложил:

— Объясни ему, Илья.

— Брат мой старший, Ахрим, возвернулся, — рассудительно, как о само собой разумеющемся деле, заговорил охотник. — После немца он с японцем воевал. Сверхсрочил. Теперь домой отпустили. На хуторе нынче празднуют.

— Откуда же ты узнал? — удивился Боярчук. От лагеря до хутора было километров тридцать с гаком.