Сегодня она задержалась в бургомистрате, переписывала коренных жителей города, а вернувшись домой, допоздна стирала и мыла полы. Несмотря на усталость, сон не шел, в голову лезли всякие мысли, одна тяжелее другой. Кто-то тихо прошел под окнами и остановился. «Опять проверка, — подумала Лариса, — совсем замучили людей проверками. — Она подошла к окну, но в темноте ничего не разглядела. — Странно, если патруль, то они не церемонятся: топают, орут, стучат».

— Открой, Лариса.

— Кто там?

— Открой, это я, Леся.

Лариса бросилась к дверям, набросив на ходу пальто, застучала задвижкой, а когда открыла, то застыла в недоумении. В такой поздний час, когда на каждом шагу патрули, через весь город да притом не одна! Рядом с Лесей стоял незнакомый мужчина.

— Кто это? — вырвалось у Ларисы.

— Потом, потом, — тихо сказала Леся и, взяв мужчину за руку, как маленького, потащила в дом. Лариса зажгла лампу. Посреди комнаты стоял обросший, в ватнике, Аркадий, рядом с виноватым видом — Леся.

— Не ругайся, Лара, — сказала Леся, — другого выхода не было, у меня, сама знаешь…

— Откуда вы? — Лариса не могла прийти в себя. — Аркадий, а ты как здесь оказался?

— Потом, потом, — Аркадий тяжело вздохнул, поставил табуретку у самой двери и сел. Посмотрев на свои облепленные грязью сапоги, сказал:

— Наследил я тебе, Лариса, у тебя чисто, а я… Между прочим, я уже второй раз прихожу на твою улицу. Прошлой ночью лазил тут. Знал ведь, где живешь, а сейчас пришлось — не могу найти, хоть убей. Да еще темень, хоть глаз выколи. Даже вот с ней еле нашли…

— Но все же, как ты оказался здесь? — Смешанное чувство удивления, беспокойства и радости не покидало Ларису. Аркадий достал папиросы, которые оказались совсем отсыревшими, и, повертев их в руках, отдал Ларисе:

— Положи, пожалуйста, на печку, пусть подсохнут.

Надеюсь, до утра не выгонишь. Лесе тоже, между прочим, сейчас не пробраться домой… А я вернулся, как видишь. Один, остальные погибли. Вернее, погибли четверо, Костя — тяжело ранен. Оставил его в одном селе, у старухи. Километра три тащил на себе.

— Что же с вами случилось? Вы, наверное, голодные, ребята? Сейчас я чай поставлю. — Лариса начала хлопотать с чайником, Аркадий уже стаскивал сапоги.

— Извините, девчата, за бесцеремонность, но больше не могу. Сапоги совсем расползлись, портянки не просыхают. Ноги все время мокрые и закоченели, порой не чувствую пальцев. А эту вот фуфайку в госпитале, в подвале нашел. А то, представляете, в гимнастерке. Когда возвращался сюда, думал пропаду. Днем дождь, а утром подмораживает…

— Давай сюда, ближе к печке, она еще теплая. Снимай гимнастерку, умоешься. — Когда сели пить чай, Аркадий продолжил свой рассказ:

— В Огарьском лесу партизан мы не нашли, не встретили их и потом. Решили идти прямо на восток, к своим выходить. Подошли как-то к вечеру к небольшому селу. На окраине зашли в хату. Спросили: в селе немцев нет. Ну, думаем, переспим ночь, а рано по зорьке двинемся. Промокли, проголодались. Было у нас по сухарику на брата, остатки госпитального провианта. Хозяйка оказалась доброй, картошечки сварила, достала крынку молочка. Здорово поужинали, расположились на полу, около печки, на свежей соломе и уснули. Вроде никто не видел, как мы пришли. К тому же дождь моросил, ночь темная. Все чин-чинарем. А на рассвете женщина вышла из хаты по хозяйству, я тоже проснулся и хотел поднимать хлопцев, вдруг женщина вбегает и в голос: «Бегите, немцы!» Мы за оружие и во двор. А по дороге мотоциклы с автоматчиками прут прямо сюда, уже метров двести от нас. Может, и проехали бы мимо. Но, когда мы побежали к лесу, кто-то нечаянно выстрелил. Автоматчики открыли огонь. Мы начали отстреливаться, отошли к лесу. — Аркадий взял с печки папиросу, закурил и, показав глазами на занавешенную дверь в другую комнату, спросил: — Мы никого не разбудим?

— Нет, нет, не беспокойся, там мама.

— Силы, конечно, были неравные. Держались около часа, а может, и больше. Патроны кончались, гранат не было, так что надо было уносить ноги. Оказалось, что отходить некому. Остались мы с Костей. Уже когда вскочили в лес, какая-то шальная пуля задела и его выше колена. Он вначале еще бежал, а потом упал и дальше идти не мог. Много крови потерял. Пришлось тащить на себе. Сутки мыкался по лесу. Спасибо одной женщине, оставила у себя. Не знаю, как он там. С ногой у него, видимо, хана: опухла и посинела…

Лариса постелила Аркадию на полу, а с Лесей они разместились на узенькой кровати. В тесноте, да не обиде. Аркадий еще долго ворочался, не мог уснуть. То ли сказывалось пережитое, то ли он уже привык бодрствовать ночью. О переживаниях сегодняшнего дня и о том, как мог окончиться для него этот день, Аркадий, конечно, не говорил, хотя Леся не могла не заметить его состояния и постаралась увести его из подвала. Встреча с Лесей и особенно с Ларисой была лучиком, высветившим хоть временно, хоть на короткий срок его жизненную тропу, которая вот-вот могла оборваться.

Что будет завтра, что они предпримут дальше — никто еще не знал и даже не предполагал. Все трое ложились спать с одной мыслью: утро вечера мудренее.

Они собрались у Гали. Аркадий явился первым, смущенно произнес:

— Извини, я, кажется, поспешил?

— Проходи, — ответила Галя весело. — Ты с каких это пор стал такой стеснительный?

— Не мог дождаться вечера, надоела вся эта волынка, безделье, неизвестность.

Кое-какие документы для Аркадия Ларисе удалось достать, но он пока старался не показываться в городе, проживал на окраине у каких-то стариков, дальних родственников Леси. Прошла всего неделя, как он там поселился, а ему так уже опостылело, не знал, куда себя деть.

Галя заканчивала уборку. Аркадий ходил, разговаривал, рассматривал фотокарточки на стене. Он бывал здесь и раньше, давно, еще до войны, перед тем как пошел в училище. Всего-то два с лишним года, а кажется, вечность прошла. Все тут у Гали, как было тогда, когда они готовились к экзаменам. Из сенцов через кухню ход в столовую. Занавешенная дверь в спальню. Большой стол, стулья, комод, фотокарточки на стене. Пахло уютом и чем-то еще из полузабытого прошлого.

Вскоре появились Леся и Лариса. Занавесили плотно окна, приготовили чай. Пришли младший брат Гали — он в этом году перешел в девятый — и Миша Семикоп, которого Аркадий смутно помнил, Миша учился в 56-й железнодорожной школе. Галя успела шепнуть Аркадию, что Миша их однокурсник, был членом комсомольского бюро, в армию его не взяли из-за близорукости. Миша носил очки, сутулился и говорил хорошо поставленным голосом, как и положено комсомольскому вожаку.

Потом пили чай с вишневым вареньем, вспоминали школу, институт и вообще прошлое, конечно, шутили, но говорили и смеялись негромко, чтобы не привлекать внимания. Потанцевали под патефон.

— А гитары не найдется в этом доме? — как бы между прочим спросил Аркадий, девчонки вспомнили, что он в самом деле недурно играл когда-то на гитаре.

— Счас, — сказал Галкин брат и спустя несколько минут появился с гитарой. Аркадий повертел ее в руках, побренчал и вдруг тихо запел под грустный перебор:

Все притихли. Немудреные слова брали за душу. А когда Аркадий, спев два куплета, сказал про себя: «Хватит, а то совсем носы повесили» — все загалдели, начали просить спеть еще.

— Ну что ж, я не гордый, — сказал Аркадий и снова запел:

Леся не удержалась и расплакалась. Аркадий, увлекшись, продолжал: