Сегодня она возвратилась с базара поздно. Очень устала и продрогла. Бросив у дверей кошелку, тяжело опустилась на стул и беззвучно заплакала.

— Раздевайся, доченька, озябла, наверное. Будем чай пить. — Мать хлопотала на кухне.

— Не хочется, мама. — Лариса поднялась и стала медленно стаскивать с себя пальто.

Вид у нее нездоровый, измученный, голос простуженный.

— Заходила на биржу. Господи, слово-то какое… Раньше встречалось только в старых да иностранных книжках.

— Ну и что там? — нетерпеливо спросила мать.

— Что! Народу полно, а работы нет. Мам, схожу я к этому проклятому голове, может, все же возьмет в горуправу или, как его там, бургомистрат, что ли?

— Сходи, милая, не пропадать же нам с голоду. Ведь все уже отнесла на рынок, больше нести нечего. Да и с бумагами все же легче, чем лопатой или ломом ворочать.

Разговор об устройстве на работу в горуправу возник не случайно. У Марии Николаевны, матери Ларисы, была старая знакомая — Серафима Петровна. Одно время они вместе работали в райвоенкомате. Серафима Петровна служила у бургомистра в канцелярии машинисткой и обещала помочь устроить Ларису. Вчера она сообщила Марии Николаевне, что у нее был разговор с бургомистром. Тот якобы согласился принять Ларису. Надлежало сходить к нему и попросить как следует, сославшись на нее, Серафиму Петровну. Зная характер дочери, Мария Николаевна не решалась настаивать, выжидала момент, когда дочь заговорит сама. Раньше Лариса и слушать не хотела о том, чтобы работать на оккупантов. Из-за этого она ненавидела и Серафиму Петровну, считая ее предательницей. Но время и обстоятельства делали свое дело. Лариса пришла к выводу, что в данной ситуации другого выхода нет…

Бургомистр — длинный, сухопарый старик, с небольшой бородкой, в пенсне с золотой оправой, одетый в старомодный черный костюм-тройку, — принял ее в своем кабинете, похожем на антикварный магазин. Лариса, когда вошла и увидела бургомистра, растерялась — до того он показался ей знакомым. А потом поняла, что никакой он не знакомый, а просто часто видела таких типов в кино: это были старорежимные чиновники. Она еще подумала: наверное, со всего города стащил старую рухлядь в свой кабинет. Бургомистр сидел в кресле важно и говорил «благородным» баском, покровительственно. Но в его облике и движениях было что-то птичье: слушая собеседника, он вытягивал длинную изможденную шею, словно был туг на ухо. В конце беседы он сказал:

— Идите, сударыня, к господину э-э… секретарю управы. Будете работать у него. Я распоряжусь. Великой германской армии и нам нужны преданные работники. Но помните: старание, еще раз старание и прилежность.

Ларисе вдруг стало смешно, едва удержалась, чтобы не прыснуть. Она выдавила из себя: «Спасибо, господин…» и вышла из кабинета.

С приходом оккупантов жизнь в городе практически замерла. Театр, Дворец пионеров, библиотеки закрыты, в бывшем кинотеатре немцы крутили свои фильмы, но горожане туда не ходили. Там же иногда устраивали танцы, но опять же, кто туда пойдет танцевать с пьяной солдатней? Все сидели по домам. Даже соседи и знакомые не ходили друг к другу. На улице появлялись только днем, и то по крайней необходимости. С вечера ставни и калитки закрывались, город погружался в тишину, настороженную и тревожную, которую время от времени нарушали выстрелы или шум проносившихся по пустынным улицам автомашин.

После той ночи, когда проводили Аркадия и его бойцов, Лариса не раз собиралась навестить подруг, да так и не смогла.

Было воскресенье, в горуправе — выходной, и Лариса, проснувшись пораньше, принялась за стирку и уборку. Когда на стук она открыла калитку, то увидела Лесю и Галю. Они стояли притихшие и словно растерянные. Беспокойство передалось и Ларисе, она застыла в недоумении. Потом они бросились друг к другу, разом заговорили:

— Ты, наверное, знаешь уже?

— Что же это такое творится на белом свете?

— Ну что ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь…

Лариса ничего не понимала, молча глядя на подруг.

— Вы толком можете сказать, что случилось? Врываются ни свет ни заря и еще говорят загадками. Так и заикой можно стать.

Но подруги шутку не приняли.

— Расскажи ей, Галь. Ты же видишь, она ничего не знает, — Леся, не очень разговорчивая, когда нужно было что-то объяснять, предоставляла эту возможность Гале.

…Случилось это вчера. Во второй половине дня многим горожанам в связи с обострением обстановки на фронте было предписано властями явиться на сборный пункт для временной эвакуации из города в неглубокий тыл. Нужно было взять с собой самое ценное, самое необходимое и собраться во дворе четвертой школы. Во дворе школы собралось много народу — женщины, дети, старики. С узлами, чемоданами, кошелками. Они обеспокоенно оглядывались, искали знакомых, тихо переговаривались. Ничего худого не подозревали.

Осенний день короток. Вскоре начало темнеть. Пошел дождь. Люди забеспокоились. Некоторые попытались уйти, но не тут-то было. Появились солдаты с автоматами и собаками, никого не выпускали. Затем стали приводить новые партии горожан, загоняли во двор. Вскоре последовал приказ построиться в колонну. Подгоняемая гитлеровцами колонна вытянулась и двинулась к Корольскому спуску. Впереди, сзади и с боков шли вооруженные охранники с собаками, Волнение нарастало, слышался плач, стоны и причитания, но их заглушали грубые окрики, гортанные команды, а когда вышли за город, то там, то здесь загремели выстрелы. Людей охватил ужас. Женщины, обезумев от надвигающейся беды, заметались, закричали, умоляя отпустить их. Тех, кто падал в обморок или от быстрой ходьбы в изнеможении садился на землю, хватали охранники и волокли в сторону. Раздавалась короткая очередь — и охранники с пьяным хохотом догоняли колонну.

Город остался далеко позади, а несчастных людей гнали все дальше и дальше.

Далеко в степи, где в июле копали противотанковый ров, всю ночь трещали автоматные очереди, бахали одиночные выстрелы, слышались крики о помощи.

А наутро по городу разнеслась страшная весть. Расстреляли не только тех, кто добровольно или насильно попал на сборный пункт в школьном дворе. Всю ночь возили заключенных из тюрьмы и подозрительных из лагеря военнопленных. Шли облавы и аресты по всему городу и в окружающих селах. Всех направляли в степь, к противотанковому рву, и там уничтожали. Только под утро стихла стрельба, была выставлена охрана, всякие попытки проникнуть к месту казни пресекались стрельбой без предупреждения…

— Говорят, видели там в колонне Эмму…

— Какую? Из нашей школы? — взволнованно спросила Лариса.

— Да… Такая шла красивая, гордая, в голубом шелковом платье… — закончила свой грустный рассказ Галя.

— Вот и снова мы вместе, — нарушив затянувшееся молчание, сказала сквозь слезы. Леся. — Сколько же мы не виделись?

— Ты-то где пропадала? Все сидишь дома?

— Работаю, — ответила Лариса задумчиво. Она никак не могла прийти в себя после сообщения подруг. — Пришлось в ножки поклониться его величеству бургомистру.

— Что-что?! Не тяни ты, говори толком, не до шуток.

— А я и не шучу. Работаю в горуправе.

Галя и Леся переглянулись.

— А что я могла сделать? Мама болеет, продавать и менять больше нечего.

Разговор не клеился. Девушки сидели растерянные, притихшие.

— Недавно ходила — к лагерю военнопленных, — сказала Галя, — туда многие ходят, носят продукты, махорку. Ой, девочки, в каких ужасных условиях там военнопленные! Их не кормят. Раздетые, под открытым небом.

— А пускают к ним? — спросила Лариса.

— Охранники злые, как собаки, стреляют, бьют прикладами. Но иногда удается прорваться к проволоке и кинуть туда кусок хлеба или картошку.

— А бежать оттуда нельзя?

— Попробуй! Не знаю. Как оттуда убежишь?

— Ну бывают же случаи, убегают, — заметила Леся и спросила: — Послушай, Лара, а ты что там делаешь в этой управе?

— Сначала сидела на регистрации населения. Сейчас веду разную переписку, иногда готовлю пропуска, спецудостоверения — аусвайсы. Никогда не думала, что буду писарем.