— Сейчас, сейчас…— приговаривал он, ища рукой выключатель. Вспыхнул свет. Алексей Иванович улыбнулся.— Снимай пальто. Вешай сюда.— Он быстро стянул с себя дубленку, кинул на маленький столик шарф, шапку.

Девушка словно оцепенела,.стояла, не шелохнувшись, не расстегнув пуговиц пальто.

— Ну что ж ты? — Алексей Иванович понял, что гостья намерзлась и боится пошевелиться, боится снять пальто.— Раздевайся, раздевайся! Сейчас вскипячу чай, поесть подогрею.— Алексей Иванович расстегнул пуговицы ее пальто. Оно было совсем легонькое.— И платок снимай. Все же холодное! Сейчас укутаю потеплее

На девушке было красивое, вишневого цвета, шерстяное платье. Словно она только пришла с вечеринки или праздничного бала. Только на груди, от самого ворота до талии платье было разорвано. Девушка подняла руку, стянув ворот в горсть, и всхлипнула. Рука ее бессильно опустилась. В вырезе виднелся уголок тела, покрытого гусиной кожей.

Алексей Иванович принес из ванной толстый махровый халат, накинул ей на плечи.

— Пойдем, милая, в комнату.— Он легонько подтолкнул девушку к двери. Зажег свет.

Стол был заставлен тарелками с недоеденными закусками, недопитыми рюмками, початыми бутылками. Скользнув по нему равнодушным взглядом, девушка подошла к окну и с каким-то стоном лихорадочно прижала руки к батарее.

Рукавишников подвинул к батарее кресло, усадил свою необычную гостью.

— Сними туфли, ноги погрей! — скомандовал он и дотронулся до батареи. И тут же отдернул руку. Батарея была раскалена. Пока стояли сильные морозы — топили на совесть.— Да как же ты не обожжешься? — изумился Алексей Иванович. И в первый раз увидел улыбку на ее лице.

— Н-не-е обож-ж-гусь, н-нн-е беспокойся.— У нее зуб не попадал на зуб.

— Ну и хорошо, ну и хорошо! — обрадовался Рукавишников.

У девушки была добрая улыбка. Да и лицо, хоть и посиневшее, хоть и с размазанной тушью под глазами, было красивое и доброе. Она сбросила прямо на пол платок, и густые черные волосы рассыпались по плечам.

Алексей Иванович пошел на кухню, поставил чайник. «Вот так штука, вот так штука! — шептал он, вытаскивая из шкафчика сковородку, кидая на нее холодный картофель.— Откуда она свалилась на мою голову? А хороша-то как! Правда, хороша…»

Ему понравилось, что девушка обратилась к нему на «ты». Было в этом «ты» что-то такое, от чего сердце у Рукавишникова екнуло, словно сбилось с привычного ритма.

Когда он вернулся в комнату, она уже скинула туфли и прислонила ноги к батарее. Сквозь нейлон краснела схваченная морозом кожа. Алексей Иванович принес теплые войлочные тапки и сел на стул рядом с девушкой. Она смотрела на него благодарно и снова улыбнулась.

— Как тебя зовут?

— Лариса.

— А меня Алексей Иванович. Можешь звать Алексеем.

Лариса кивнула. Он увидел, что девушка смотрит на стол с остатками ужина.

— Сейчас пожарится картошка. Может быть, дать пока бутерброд?

— Ага.

Он взял кусок хлеба, густо намазал маслом, положил обветрившийся уже ломтик ветчины. Потом в нерешительности посмотрел на бутылку с водкой. Лариса заметила его взгляд.

— Налей, быстрее согреюсь.

Из того, как ее передернуло после глотка водки, Алексей Иванович понял, что этот напиток Лариса употребляет нечасто.

Ела она медленно, не жадно и постепенно приходила в себя. От тепла и от водки на бледных щеках проступал румянец. Глаза заблестели.

— Хорошо-то как! Я думала, совсем замерзну.— Она встала, сунула ноги в тапки. Халат скользнул с плеч на пол. Разорванный ворот платья повис, открыв красивый кружевной лифчик. Лариса нагнулась за халатом, и Рукавишников подумал о том, что ей уже лет восемнадцать. У нее была большая грудь.

— Как это тебя угораздило? — спросил Алексей Иванович и кивнул на разорванный ворот платья.

— А-а…— Лариса болезненно сморщилась.— Знаешь, мне бы сейчас под горячий душ. Согреться как следует.

— А ужин?

— Я уже не хочу есть.— Она обвела глазами комнату, на секунду задержала взгляд на стенке с книгами.

— У тебя однокомнатная?

— Да.

— А где же мне лечь?

— Да вот же, диван.

— А ты?

— У меня есть раскладушка.

Лариса как-то совсем по-бабьи, по-взрослому усмехнулась и вздохнула:

— Покажи, где ванна…— Она упорно не называла его по имени.

Алексей Иванович провел девушку в ванну, показал, где взять мыло, шампунь. Когда он принес из комнаты большую махровую простыню, Лариса была уже без платья и снимала колготки.

— Прости,— сказал Рукавишников хрипловатым голосом.— Вот тебе вытираться.— Лариса протянула руку за простыней, и он заметил у нее на руке, на груди ссадины и кровоподтеки.

Алексей Иванович осторожно притворил дверь ванны и прошел в комнату. «Вот так штука! — опять прошептал он и улыбнулся.— Неужели она… нет. Кажется, скромная девчонка. Наверное, попала в переплет. Может быть, поссорилась с мужем? А хороша…»

И снова у него заныло в груди.

Он собрал со стола грязную посуду, унес в кухню. В ванной лилась сильная струя воды, и Алексей Иванович представил, как стоит под душем его стройная молодая гостья. И тут же отогнал эту мысль. «Ну-ну, старый конь, без иллюзий. Решил быть добрым христианином, так уж и будь им до конца». Но мысль эта не ушла совсем, а только отодвинулась куда-то глубоко-глубоко. Он чувствовал ее присутствие, как чувствует роговица глаза недавнее присутствие уже вынутой песчинки.

Расстелив постель на диване, Рукавишников достал с антресолей раскладушку, расставил ее у книжных шкафов, подальше от дивана. Потом пошел на кухню, заварил чай и стал мыть посуду.

«Долго же Лариса отогревается,— подумал он, прислушиваясь к мерному шуму воды в ванной.— Намерзлась». Что-то насторожило его в шуме воды. Шум был слишком равномерный и жесткий, совсем не такой, как если бы вода лилась на человеческое тело. И не слышалось плеска, звуков моющегося человека. «Может быть, она уже одевается?» Но шли минуты, а вода лилась так же ровно и монотонно.

Обеспокоенный, Рукавишников подошел к двери, позвал:

— Лариса? Ты скоро? Чай заварен…

Может быть, она там заснула?

— Лариса!

Никакого ответа. Алексей Иванович постучал громче. Еще громче.

Монотонный шелест дождя, падающего на озеро…

Дверь была не заперта. Вода, заполнившая ванну до краев, тоненькой струйкой бежала по черному кафелю на пол. Черные волосы, словно водоросли, колыхались на поверхности воды, скрывая лицо девушки. На какую-то долю секунды Алексей Иванович замер, как будто его разбил внезапный паралич. И в эту долю секунды — не подумал, нет, просто не успел бы подумать, а сразу осознал и умом, и сердцем, каждой клеточкой своего существа: случилось непоправимое. Это было как падение с огромной высоты, когда времени хватает лишь на то, чтобы понять: обратной дороги нет.

…Он кинулся к ванне, выхватил ее тело из воды. «Искусственное дыхание, искусственное дыхание»,— шептал он, словно хотел успокоить и себя, и Ларису, но уже понимал, что все это бесполезно: и по тому, как повисли ее руки, и по тому, каким неподатливым было ее горячее тело. Бегом он принес девушку в комнату, положил на постель. «Искусственное дыхание…— снова пробормотал он, еще не представляя, как его нужно делать.— Кажется, сначала положить на живот, чтобы вылилась вода…» Ничего не помогало. Рукавишников начал щупать ее пульс и от волнения хватал то за одну, то за другую руку. Наконец он сообразил, что надо вызвать «скорую помощь»…

Позвонив, он пошел в ванную комнату, закрыл душ. На полу плескалось море воды, но Алексей Иванович не обратил на это внимания. Он и сам промок насквозь, пока вытаскивал Ларису.

Рукавишников накрыл девушку одеялом, подложил под голову подушку. Ему вдруг показалось, что она жива, приходит в себя. Он начал трясти ее, повторяя, как в бреду:

— Лариса, Ларисочка, ну очнись же, очнись!

…«Скорая» приехала минут через десять. Врачиха и сестра, обе молоденькие, усталые, медленно, как показалось Рукавишникову, очень медленно разделись.