«Даже перед лицом смерти люди хотят выглядеть лучше, чем они есть на самом деле»,— подумал Фризе, вспомнив записку Лиса.

Все последующие дни — пожалуй, такого напряженного времени еще не было в его жизни — Фризе допрашивал свидетелей, ездил на задержания, проводил утомительные часы в кабинете над протоколами допросов и составлением обвинительного заключения. И все это время его сознание разъедала одна мысль. Угнетающая мысль о том, что ему приходится служить вместе с бесчестным человеком, и не только вместе служить, но и находиться в прямой зависимости от него, быть под началом благообразного прокурора-взяточника. С этой мыслью Фризе засыпал и просыпался. Засыпал в том случае, если бессонница не заставляла его промучиться до рассвета.

И однажды вместо того, чтобы глотать снотворное, Владимир даже не стал расстилать постель. Он сварил крепкий кофе, достал из старых запасов бутылку «Двина» и провел ночь за составлением прошения об отставке. К шести утра гора родила мышь — прошение было готово.

«Районному прокурору.

По причине того, что мои нравственные принципы и взгляд на законность противоречат Вашим, прошу освободить меня от работы в прокуратуре.

Младший советник юстиции Фризе В.П.»

И приписал еще одну строчку: «Копия — прокурору города Москвы». Это на тот случай, если у Олега Михайловича появится соблазн порвать заявление и бросить в корзину для мусора. Городской прокурор производил на Владимира впечатление честного, порядочного человека.

«Шедевр канцелярской переписки! — самодовольно усмехнулся Фризе, сгребая со стола бесчисленное количество черновиков — пространных и покороче — и торжественно препровождая их в мусорное ведро.— Бывший младший советник поработал на славу!»

Владимир заснул, едва прикоснувшись к подушке. Он даже не откинул одеяло, свернулся клубком под своим любимым махровым халатом. Единственно, на что у него хватило энергии,— вытащить телефонный шнур из розетки.

Когда в двенадцать часов дня он ехал на автобусе в прокуратуру и еще раз, теперь уже на свежую голову, обдумывал свой шаг, его огорчала только разлука с Димой Ерохиным. «Почему разлука? — оспорил он тут же свое суждение.— Не будем больше вместе заниматься служебными делами — больше будем общаться в свободное время». Но этого-то, свободного, времени у Ерохина никогда не было. Как не было его у самого Фризе на этой проклятой следственной работе. Проклятой и прекрасной.

Не заходя в свой кабинет, Фризе устремился в приемную. Несколько хмурых посетителей дожидались встречи с прокурором. Владимир уловил настороженные взгляды: люди почувствовали в нем конкурента, который может нарушить очередь и продлить их утомительное ожидание в унылой приемной. Владимир демонстративно поцеловал Маргариту и положил перед ней заявление:

— Зарегистрируй входящий документ, красавица.

— Володя…— бросив взгляд на бумагу и мгновенно уловив смысл, испугалась девушка.— Владимир Петрович!

— Без паники! Регистрируй четко и доходчиво,— улыбнулся Фризе.— Надлежащим образом. Я в городскую прокуратуру продублирую. Нельзя допустить, чтобы эпохальные документы подвергались риску утраты.

Скука и обреченность на лицах томящихся посетителей в одно мгновение сменились на выражение неподдельного интереса. Можно было подумать, что каждый из них ожидает от «эпохального документа», принесенного симпатичным верзилой, разрешения собственных проблем.

Три последовавшие дня напоминали кошмарный сон. Штурм унд дранг. Объектом бури и натиска, естественно, был младший советник юстиции Фризе. Задача, которую ставили перед собой руководители прокуратуры различных рангов — добиться, чтобы он забрал назад свое заявление. Атаки следовали одна за другой и каждый раз атакующие пытались решить хотя бы одну из ограниченных задач: придать заявлению благопристойный вид, сохранить статус-кво, оставить заявителя в своей прокуратуре, но на более высокой должности, перевести в городскую прокуратуру, в прокуратуру республики, подобрать службу в любой из стран СНГ. Отличная характеристика и достойное место гарантировались.

Самым суровым испытанием была беседа с Мишиным.

— Фризе! Ты ведь обещал, что не проговоришься.— В печальных глазах Вилена затаилась обида.

— Я нем, как рыба.

— А это? — Мишин щелкнул по плотному листу бумаги. Фризе удивился: он писал и заявление и копию на обычном листке. Плотный лист оказался ксерокопией.

— Интересно,— повертел он в руках бумагу.— Выдали по экземпляру каждому сотруднику?

— Не смешно. Генеральный сразу набросился на меня. Считает, что я выдал служебный секрет.

— В моем заявлении нет и намека на взятку.

— Люди не идиоты. Что стоят твои слова о нравственных принципах!

— А может, шеф сделал гнусное предложение моей невесте?

— Правда?

— Нет. Я бы не успел вмешаться. Невеста послала бы шефа в нокаут. Если по правде,— он не дает мне отпуска в сентябре уже третий год, а при поступлении на службу я специально оговорил этот пункт. Ты не считаешь, что это безнравственно?

— Пять лет назад тебя бы засадили в психушку! — печаль в глазах собеседника уступила место ярости. Словно испугавшись, что Фризе обнаружит ее, Мишин прикрыл глаза.— А если без шуток? Ты же подставил меня!

— Тебя подставил прокурор. Коллегия. Все те, кто решил не привлекать взяточника к суду. Ты сам себя подставил.— Фризе перевел дух.— Извини. Дал себе слово молчать, но сорвался. Плевал я на все ваши должности. Можешь доложить своим боссам. А мое нежелание работать с Олегом Михайловичем можешь объяснить им любой причиной. Я возражать не стану.

— Может, ты решил уехать в Германию? — спросил Мишин.— Вернуться на землю предков?

— У меня предки похоронены в России. На Смоленском православном кладбище. Даже не на Лютеранском…

— Если решил,— не слушая возражений, продолжал Мишин,— то сам знаешь! С моими шефами лучше не ссориться.

— И ты с ними продолжаешь работать? — Фризе встал. Вопрос прозвучал риторически. На ответ рассчитывать было нечего и Владимир, не оглядываясь, пошел к двери.

Вместо автомата Берта привезла Фризе из Женевы золотой «Роллекс». Денег, полученных за выигрыш в чемпионате, хватало теперь и на такие дорогие подарки: государство перестало обирать спортсменов до нитки.

Состояние легкой эйфории, разнеженности не покидало Берту все эти дни — она даже из постели редко выбиралась. Часок-другой погулять по Москве. Отпуская Владимира на службу, где он готовил к сдаче свои дела, брала с него клятву: при первой же возможности улизнуть оттуда. Фризе не хотел портить ей настроение и на ее расспросы отвечал уклончиво и односложно. Но долго водить за нос свою подругу Владимиру не удалось. Даже у такой молодой женщины, если она не стопроцентная дура, интуиция развита много лучше, чем у мужчины.

Жили они в квартире Фризе — Владимиру не хотелось ненароком встретиться с прокурором. И не было у него уверенности в том, что Олег Михайлович не предпримет попытки поплакаться Берте на его несговорчивость. Поэтому он уговорил Берту временно обосноваться у него. Так бывало и раньше, только на этот раз Берта предупредила:

— Смотри, Володька! Если мне не будет очень скучно, я, может быть, останусь здесь насовсем.— Но Фризе, так решительно настроенный на женитьбу месяц назад, сейчас никак не отреагировал на ее намек. Тянул. Никак не мог избавиться от наваждения по имени Нина.

Однажды, среди ночи, приготовив по сочному бифштексу с жареной картошкой — путь домой из прокуратуры проходил теперь для Фризе через Центральный рынок — и глядя, с каким удовольствием Владимир управляется с ним, Берта сказала:

— Похоже, без меня ты сильно оголодал. Неужели она тебя так плохо кормила?

— Не кормила вовсе!

— Стерва.— Берта осуждающе покачала головой.— Превратила тебя в выжатый лимон и выбросила. Давай-ка, рассказывай, кто тебя заездил! Так могут затравить человека только друзья или коллеги. У тебя же веко дергается не переставая!