— Целую,— ответил ошеломленный Фризе и Берта дала отбой.

Сначала он не осмыслил тот факт, что его обвиняют во взятках. Наверное, из-за астрономической, по его мнению, суммы. Он стал вспоминать знакомых ему Романовых. Но кроме одного подследственного, который сидел в тюрьме и по этой причине не мог ему протежировать и партийного босса из политбюро, никого не мог вспомнить.

«Ситуация,— невесело думал Фризе.— Взятки меня не украсят. И шеф расстроится». Но вспомнив про сумму, он повеселел. «Младшему советнику юстиции миллион не дают! Этот идиот хватил через край. Придумал бы что-нибудь более правдоподобное».

Фризе задумался: кому позвонить и узнать про Романова? Если бы он ночевал дома, то заглянул в энциклопедический словарь. Берта словарей в своей маленькой библиотеке не держала.

Владимир набрал номер Ерохина. Тот долго не брал трубку, оказалось — мылся в душе.

— Дима, ты каких-нибудь Романовых знаешь?

— Может, и знаю, только ночью у меня память плохая.

— Напрягись. Мне нужен не просто Романов. А Романов — большой начальник. Который мог бы мне протежировать.

— Моя протекция тебе не сгодится? — пошутил Ерохин.

— Нет. Только Романов. Меня обвиняют в том, что я его ставленник. И знаешь кто? Грачев из «Харона». Он теперь Грачев из Женевы. Остался там. И еще. Говорит, что я беру по миллиону.

— Молодец. Высоко тебя ценит.

— Как насчет Романовых? Вспомнил кого-нибудь?

— Цари не подходят? Хотя постой! Владимир Кириллович, великий князь…

— Мимо. Давай еще…

— Был Григорий Романов, член Политбюро.

— Тоже мимо.

— Не знаю больше. Может, Роман Романов?

— Кто это?

— Точно не скажу. Кажется, деятель искусств.

— Ладно. Спи спокойно.

— Кто тебе про Грачева сказал?

— Берта только что из Женевы звонила.

— Транжирка,— сказал Ерохин и повесил трубку.

Утром Фризе сразу же вызвал шеф. Владимир думал, что он узнает об интервью Грачева значительно позже. Но плохие новости распространяются молниеносно.

— Знаешь, что заявил Грачев в интервью женевским газетам? — прокурор встал с кресла, но из-за стола не вышел. Когда он отчитывал подчиненных, он всегда вставал. Считал, что тогда экзекуция выглядит более убедительно.

— Наслышан. Берта звонила.

— Вот! Еще и Берта! Хороший сюрприз для нее.— Он произнес это так, как будто Берта была его дочерью.

— Ну, Берта знает, что я старый взяточник. Меньше миллиона не беру.

Прокурор вдруг побагровел и заорал:

— Тебе все шуточки! Обвинение во взятках — это, это…— казалось, у него не хватит воздуха в легких, чтобы выдавить из груди проклятое слово.— Это позор! Черт знает что! За всю жизнь не отмоешься.

— Кто поверит глупой болтовне? Когда жулику грозит тюрьма, он сбрехнет и не такое!

— Жаждущих поверить у нас пруд пруди,— стихая, сказал прокурор. Фризе мысленно с ним согласился, но из упрямства продолжал отбрехиваться.

— А я, Олег Михайлович, останусь где-нибудь в Габоне и заявлю, что вы в детские годы убили бабушку лопатой и съели. Поверят?

Прокурор посмотрел на Владимира с ненавистью.

— И этому поверят, когда прочитают в газете или услышат по телеку. Можешь не сомневаться. А сейчас иди и пиши объяснительную записку. Могут потребовать в прокуратуре города. Или в Российской.

— Объяснительную записку, что взяток не брал?

— Записку о том, что ты допрашивал Грачева в связи с убийством двух сотрудников «Харона»! — опять заорал шеф.— И о том, что никаких претензий по деятельности самого малого предприятия у районной прокуратуры нет.

«А если есть? — хотел спросить Фризе, но побоялся, что прокурора хватит удар.— Напишу, что считаю нужным, а ты уж решай».

Он молча вышел из кабинета.

Весь день Владимир промаялся, придумывая, как половчее написать объяснительную записку. И понял, что никаких объяснений шеф от него не дождется, что интуитивное решение, которое он принял, выходя от прокурора, самое правильное.

Съестные запасы, которые оставила Берта, подходили к концу. Владимир зажарил огромный эскалоп на ребрышках, с сожалением убедившись, что он последний. Оставались еще пельмени, но Фризе всегда мерещился в них слабый запах тухлятинки, обильно приправленный специями.

«Ничего. До приезда Берты дотяну,— думал Владимир, уничтожая сочное мясо с жареным картофелем и соленым огурцом.— Есть яйца, тушенка. Буду варить каши».

Даже мысль о кашах не испортила ему настроения. Он радовался, что, отбросив сомнения, решил писать докладную записку Генеральному прокурору. Фризе даже придумал для нее название: «О мафиозных структурах при органах власти столицы» (Малое предприятие «Харон»).

Поужинав, он вздремнул часок, предварительно отключив телефон. Ровно в девять Фризе сидел у большого кухонного стола за своей запиской — ни письменного, ни обеденного стола у Берты не было, а писать за журнальным столиком Владимир не мог — рост не позволял. Закончил он работу в четыре утра, но, тем не менее, на службу пришел бодрый и в прекрасном настроении. Первой в кабинет заглянула Маргарита.

— Поздравляю с выигрышем! — улыбнулась она. Вчера в Женеве женская сборная по баскетболу выиграла свою первую игру.— Может, по этому поводу пригласишь меня пообедать? — Маргарита плотно прикрыла дверь и присела на край стула.

— Лапочка, это мое заветное желание. Но сейчас — цейтнот. Через пару недель…

— Через пару недель баскетболистки вернутся с чемпионата, а твой цейтнот закончится сегодня.

В словах девушки Фризе уловил тревогу и насторожился:

— Что-то случилось?

— Похоже, что да. Шеф вызвал меня на час раньше. Сам уже сидел в кабинете.— Она понизила голос.— Володя, только никому, ладно?

— Маргарита!

— Знаю. К другому бы не пришла. Олег нервничает, как девица перед абортом, и все по твоей милости. Я дважды перепечатывала приказ об отстранении тебя от дела.

В этот момент засвистел телефон и Фризе поднял трубку:

— Прокуратура.

— Здравствуйте, Владимир Петрович. Вы сейчас один? — спокойным и будничным голосом сказал звонивший. Фризе узнал голос помощника прокурора.

— Да, Виктор Евгеньевич, занимаюсь канцелярскими делами.

— Очень кстати. Загляните на пару минут.— Кладя трубку, Фризе лихорадочно вспоминал — не оставлял ли он копии записной книжки Маврина в сейфе. Кажется, нет.

Маргарита торопливо прошептала:

— В первом варианте приказа отстраняли, «как лишившегося доверия», во втором — «за нарушение процессуальных требований». Понял?

Фризе обнял Маргариту и поцеловал.

— Спасибо,— несколько секунд он стоял посреди кабинета в нерешительности, потом открыл сейф, достал бутылку виски.

— Небось, ключи отберут,— подмигнул он Маргарите.— Зачем добру пропадать? Возьмем с собой в «Макдональдс».— Он положил бутылку в кейс.— Только почему вызывает не сам Олег Михайлович?

— Он же твой друг! — усмехнулась Маргарита.— Ты что, не знаешь Олега? Дважды просил позвонить тебе и тут же давал отбой. А теперь смылся. Сказал, что поехал к городскому прокурору.

Когда Фризе открывал дверь кабинета, Маргарита попросила:

— Посмотри, нет ли кого в коридоре? Не хочу, чтобы меня увидели сейчас.

Узкий унылый коридор прокуратуры, в котором два человека едва могли разойтись, был пуст.

«Что же это, Олег Михайлович, испугался посмотреть мне в глаза?» — думал Фризе, входя в приемную. Телефоны на Маргаритином столе надрывались. Двери в кабинет прокурора были распахнуты — это означало, что хозяин отсутствует. Любой посетитель мог в этом удостовериться — прокурор от него не прячется. Демократично, не правда ли? Зато Маргарите строго предписывалось, при каждой отлучке, оставлять вместо себя кого-то из девушек-машинисток.

— Привет, Володя! — помахал рукой помощник прокурора.— Садись, гостем будешь.

У Виктора Андреева «на вооружении» было десятка три расхожих фраз, которыми он постоянно пользовался, не замечая, а может быть, и не желая замечать насмешливые улыбки сослуживцев. «Садись, гостем будешь» он говорил любому, кто приходил в кабинет. Даже тем, кого приводили под стражей. «Привет вам с кисточкой», «где наша не пропадала!», «везет же людям» — на каждый случай у него находилась присказка. Он был за ними, как за броней. Имелись в его арсенале и более сложные мудрости — «ножки мерзнут, ручки зябнут, не пора ли нам дерябнуть» или «если ты беременна, то это только временно, а если не беременна, то это тоже временно».