— Милости просим.

Блохин провел гостей в большую, опрятно прибранную комнату. Над круглым столом, покрытым клеенкой, свисала лампа под большим оранжевым абажуром. У стенки стояло пианино, напротив широкая кровать с кружевным подзором и горой подушек.

Над ней висели фотографии, а в стороне — гитара с красным бантом на грифе. На другой стене Николай заметил несколько почетных грамот под стеклом.

Дощатый крашеный пол был чисто подметен. На окнах стояли горшки с фикусами и кактусами, в них бугрилась черная, щедро политая земля.

В комнате появилась высокая, под стать хозяину, опрятно одетая старушка с открытым и добрым лицом, но сейчас омраченным какой-то горестной заботой; темный платок прихватывал ее седые волосы.

За ней из соседней комнаты вышла молодая женщина. В ней Николай сразу узнал мать Витьки Блохина, прибегавшую к ним в штаб.

— Хозяйка моя Полина Осиповна, а это Ксеня, невестка, представил женщин Блохин, и те приветливо поклонились.

Но за внешним спокойствием всех троих угадывались тревога и напряженность, царившие в доме.

Невольно вздохнув, Николай сказал:

— Мы к вам насчет внука, Захар Карпович.

Блохин нахмурился и, бросив сердитый взгляд на невестку, зло и как-то мстительно произнес:

— Напрасно стараетесь, товарищи дорогие. Нашелся уже. Отец родной пригрел.

— Нашелся?! — с изумлением воскликнули Николай и Таран.

А Игорь Афанасьевич возбужденно прибавил:

— Боже мой, так почему же они домой не явились? В школу не ходят?

— Почему? — угрожающе переспросил Блохин и неожиданно с силой стукнул кулаком по столу. — А потому, что я подлеца на свет произвел! Такого подлеца, что свет не видывал! Вот я вам, люди добрые, сейчас покажу, какую он мне писульку сегодня подкинул.

Он тяжело поднялся и шаркающей походкой направился в соседнюю комнату. Все молча, не шевелясь, ждали его возвращения.

Через минуту Блохин пришел с письмом, опустился на стул и, хмурясь, стал доставать из конверта небрежно сложенный лист бумаги. Все заметили, как дрожат у него руки.

Развернув бумагу, он поправил очки, секунду всматривался в письмо, потом резко протянул его Николаю:

— Не могу я эту подлость еще раз перечитывать. На, читай сам. Вслух читай!

Николай взял письмо и громко, спотыкаясь на неразборчивых буквах и словах, прочел:

— «Батя, вы меня из родного дома выгнали, поперек жизни и воззрений моих стали. Нрав свой деспота и тирана проявили в отношении родного сына. Уж извините за такую не то рецензию ваших мыслей, не то откровенность с моей стороны. Но этот несчастный случай отложился поучительным уроком в моей жизни. С волками жить — по-волчьи выть. Извольте теперь обеспечить мою поломанную судьбу. Потрясите себя и любезных моих братцев-врагов и достаньте денег, сколько я перед уходом просил, и барахла-вещичек. А без этого я вам Витьку не верну, поскольку он у меня от гнева вашего и сумасбродства скрывается. Ну, а меня вам не найти, хоть всю милицию на ноги ставьте. Остаюсь ваш несчастный сын Семен».

Николай в полной тишине торопливо дочитал письмо до конца, потом поднял голову и со сдержанным негодованием спросил:

— Выходит, он родным сыном торговать решил?

— Ну, знаете… — растерянно проговорил Игорь Афанасьевич.

Старик Блохин вытащил из кармана большой пестрый платок, снял очки и промокнул глаза.

— Нет, вот вы мне скажите, — горестно обратился он к Игорю Афанасьевичу. — Человек вы ученый, молодому поколению воспитание даете. Откуда эдакая… ну, пакость, что ли, в семействе заводится? Три сына у нас, погодки. Вместе росли. Достаток один, и воспитывали одинаково, никого мы с матерью не выделяли, всем поровну и ласка, и забота, и строгость. В школу одну ходили, во дворе одном гуляли. И вот на же тебе! Двое гордостью моей стали, утешением и радостью, а этот позором! Выродком! Проклятьем вечным! Двое в люди вышли; один инженер, коммунист, цехом командует. Вот, между прочим, очки мне эти фасонные зачем-то прислал, — смущенно прибавил Блохин и с прежней болью продолжал: — Второй у нас — сталевар знатный, орденоносец. И люди спасибо мне за них говорят, о них в газетах пишут. А этот честным трудом жить не желает, все налево ловчит, все в мутной водичке ловит. Спекуляцией, темными делишками промышляет. От законной жены к другим бабам бегает…

— Не ловили вы его на этом, батя! — захлебываясь в слезах, перебила старика Ксения. — Со свечой над ним не стояли!..

— Цыц! — прикрикнул на нее Блохин и, как бы извиняясь за ее слабость, прибавил: — Ей, конечно, тяжело такое выслушивать. А мне каково? — грозно спросил он. — Каково этот позор выносить? Так вот я вас и спрашиваю, откуда это берется?

Игорь Афанасьевич минуту молчал, нервно теребя бородку, потом снял очки и, вертя их в руках, с трудом заговорил:

— Это очень сложный вопрос. Признаюсь, я над ним не раз задумывался. На мой взгляд, вот в чем тут дело. Но это только на мой взгляд! Есть еще один фактор, влияющий на формирование человека, который мы не учитываем. Это, извольте видеть, характер, с которым человек рождается. Это не «лист белой бумаги», как утверждают некоторые ученые педагоги. А если и «лист», то разного качества, и «чертить» на нем надо разными способами. А что такое характер, с которым человек рождается? Это наследственность! Она может быть легкой и тяжелой, благоприятной и неблагоприятной, даже опасной. Негодяем человек, конечно, не рождается, но какие-то черты характера, заложенные в нем, если их не учесть при воспитании, могут сделать человека негодяем. А мы детей своих воспитываем одинаково, подсознательно предполагая, что они у нас тоже одинаковые. А ведь они разные. И те, другие двое, оба хорошие, но тоже разные. Верно ведь?

— Ну, ясное дело, разные, — задумчиво ответил Блохин.

— Вот именно, — все больше увлекаясь, говорил Игорь Афанасьевич. — А раз так, то и воспитывать детей, даже в одной семье, надо по-разному, и это, я вам доложу, целая наука. Ведь вот рождаются люди, например, музыкантами или техниками. Спрашивают: «Откуда такие способности?» Говорят: «Or природы». Но ведь бывают люди мягкие, задумчивые, а бывают резкие, жесткие, решительные, деятельные. Откуда они такие? Тоже от природы. То есть рождаются уже с такими задатками. Хотя здесь и воспитание играет роль. Оно может исправить, улучшить характер, может, порой невольно, его ухудшить.

— Выходит, наша это беда — Семен-то? — тихо спросил Блохин.

— И ваша и не ваша, потому что не умеем, не знаем еще многого в этой сложной науке. — Игорь Афанасьевич покачал головой, потом бросил взгляд на Николая и добавил: — У меня вот одна дочь, а и то я ее порой не понимаю.

— Да-а, — тяжело вздохнув, произнес Блохин. — Умные слова вы сказали. Но сейчас думать надо, как Витьку у него отобрать, не дать парню таким же подлецом стать, как отец. О господи!..

Игорь Афанасьевич согласно кивнул головой.

— У внука вашего наследственность сложная. Есть что-то хорошее. Это я, как учитель, заметил. Но я же и многое очень плохое проглядел. Только сейчас вы мне глаза открыли.

— Где теперь ваш сын живет? — решительно спросил Николай. — Мы с ним сами поговорим. Будьте спокойны.

Блохин горько усмехнулся.

— Если бы знать! Я уж через милицию справки наводил. Нигде не значится. Думал, он в другой город подалея. Ан вот тебе…

— А друзей, приятелей его знаете? — продолжал допытываться Николай.

— У него, милый, такие друзья, что их небось только милиция знает. А честным людям они не открываются. Да и имени у них нет, все клички. И у моего-то, я ненароком слышал, тоже кличка имеется. Дай бог память… — он нахмурился, вспоминая. — Король бубен, вот! Тьфу, пакость какая!

— Король бубен? — не веря своим ушам, переспросил Таран.

Николай покосился на него и, в свою очередь, спросил: А ты что, встречал такого?

— Нет… так, знаешь, слышал, — смущенно ответил Таран, сам внутренне замирая и пугаясь сделанного им открытия.

Николай внимательно, как бы оценивающе, посмотрел на товарища, потом обернулся к Блохину и твердо сказал: