— В четвертом, точнее не скажу. Поплелась домой, не торопясь.

— Вам никто не попался по дороге? Ну, из знакомых, из жильцов?

— В этот день, Саня, как, впрочем, и в другие свои дни я погружена в собственные переживания.

— Понятно. Итак, вы вошли в дом.

— Вошла, задумавшись, как-то присела машинально в кресло… Тут ты с милиционером! Что мне было делать, по-твоему? Опозориться на старости лет?

— Да, понятно.

— И я тебе не поверила — мне так хотелось.

— Я сам себе не поверил. — Саня наблюдал за теткой. — Тетя Май, что значат слова «белая рубашечка, красный чепчик»?

— Как что значат?

— Вы их не слышали, не произносили?

— Мало ли что я за свою долгую жизнь…

— Нет, позавчера.

— Ерунда какая-то.

— Ну а когда вы мне поверили?

— Да я и сейчас еще… не знаю, — тетка замолчала, тень сомнения или страха прошла по лицу, наконец встала, подошла к комоду, выдвинула верхний ящик. — Смотри.

Двумя пальцами она держала венок — проволока, белые цветочки из воска. Маленький, почти кукольный, очень красивый.

— Вот, нашла. Это не мое.

— Где?

— Под столиком, под скатертью на полу.

— Когда?

— В пятницу мы с тобой тут сидели, разговаривали, я случайно глянула вниз… Мне стало плохо с сердцем.

— И я давал вам нитроглицерин?

— Ну да. Ты искал лекарство в сумке, а я подобрала венок и спрятала в кресле за подушку.

— Тетя Май, все это очень странно.

— Странно, — повторила старуха монотонно.

— Странно, что вы от меня это скрыли. Почему?

— Это кладбищенский венок.

— Но почему?

— Мне надо было опомниться и убедиться.

— В чем?

— Что в доме мертвая, как ты говорил.

— Ну и?..

— Нету.

— Где вы смотрели?

Тетка встряхнулась, лицо приобрело осмысленное выражение.

— Я человек, знаешь, здравый. Ну, где? Девчонки дома и подняли бы визг. Анатоль после чая к себе заходил… и тоже нервный. В кабинете все на виду. Остаются чулан и комната Донцовых.

— Их же не было дома.

— Неужели ты думаешь, я не держу дубликаты ключей? Плохо ты представляешь роль хозяйки.

— И у Донцовых ничего такого…

— Ни такого, ни сякого.

— Анатоля вы полностью исключаете?

— Я никого не исключаю. Все-таки посмотрела: и у него, и у девиц, — тетя Май помолчала. — А в чулане кто-то побывал. Ширма сдвинута, занавеска с полок куда-то делась, куколка на полу… Мелочи, но меня не обманешь. Гнать его надо в три шеи, да привязалась за пять лет.

— Тетя Май, он ведь любил вашу бывшую жиличку, балерину, да?

— Он тебе сказал?

— Он. Не мог этот венок принадлежать ей?

— Веночек с могилы? — вскрикнула тетка. — С какой стати?

— Я ее видел в вашем кресле. Тогда в пятницу.

— Через год! — Майя Васильевна откинулась на спинку, тотчас выпрямилась, поежилась. — В моем кресле… Нина? Ты не ошибаешься?

Саня слово в слово повторил описание внешности покойной.

— Да, это она. Та еще штучка.

— В каком смысле?

— Все эти порывы, экзальтация… не доверяю женщинам. Вдруг исчезла. Ночью, тайно. Это нормально?

— Скажем, необычно.

— Что ей нужно в моем доме?

— Тетя Май, она умерла.

— Год назад? Тебя Анатоль своей дурью заразил?

— Она умерла на моих глазах.

— А потом поднялась и скрылась в неизвестном направлении. — Майя Васильевна взяла со столика венок и бросила его Сане на колени. — Забери. Я не позволю издеваться над собой.

— Никто над вами…

— Не позволю!

— Тетя Май, а может быть, Нина Печерская пришла в дом за какой-нибудь своей вещью?

— Все забрала до последней булавочки, — тетка помолчала, справляясь со своим гневом или страхом. — Вышла в сад — двери утром оказались незапертыми — и будто в воду канула.

«Вышла в сад — и будто в воду канула» — слова эти звенели в голове, когда стоял он на крошечной веранде и глядел в сад, уже вечерний, фиолетовый, с пятнами снежного праха на земле. Прохладно и тревожно. Почему нас так тревожит тайна, особенно тайна смерти? «Вышла в сад — и будто…» Неприкаянная душа возвращается на место преступления. Странный символ. Что мне дело до несчастной женщины, которую я никогда не видел и не увижу?.. Ты ее видел — вот в чем дело, вот что не дает покоя: потаенное, но торжествующее зло. За что? Рубашечка и чепчик. Кукла? Ребенок?.. В покое. Анатоль: она должна успокоиться в саду.

Что я видел тогда на столике? Край черной сумки и еще какой-то предмет, тоже густого черного цвета, странной формы. Вероятно, и он был виден не целиком, частично, что-то приглушенно, матово блеснувшее. Призовем на помощь психоанализ. С чем для меня ассоциируется этот предмет? Без колебаний: со смертью. Ну конечно, мертвое лицо и удавка… из крученого шелка, точно! Лицо и шея на фоне тускло-лиловой обивки кресла. Подмешиваются и зеленые тона — колючие листья столетника. В сгустившемся сумраке за креслом стоял убийца. Я его не различил, но почудился словно симметричный взмах крыльев… руки! Ну конечно, он держался за концы удавки и отпустил. Спрятал руки, увидев меня в окне.

Однако! Саня оглядел темнеющий сад, оглянулся на розовый огонек лампы за спиной. Не связывайся, шепнул внутренний голосок, не узнавай, вообще не лезь в это дело, будет только хуже. Почему хуже? — пытался он возражать, а голосок умолял, предостерегал, требовал… Неужели я боюсь? Да нет. Что такое?.. Итак, руки — как крылья… широкие рукава? Или могучий разворот плеч?.. На углу дома возникла тень, язычок пламени озарил лицо…

— Настюш! — окликнул Саня ласково. — Ты ж вроде не куришь? — чувствуя почти признательность к ней за то, что она — единственная — абсолютно вне подозрений… в сиреневой куртке своей, в слезах, в тумане… Ну нет! — приказал себе твердо. — Если уж я решился распутать это дело, нужен подход объективный. У нее есть ключи, она могла задушить женщину и бежать из дому вне себя от волнения. А руки-крылья почудились.

После некоторого молчания Настя ответила — и голос ее, резкий и грубоватый, прозвучал смягченно в ночи, даже нежно:

— Не курю. Так, настроение.

— Так присоединяйся.

— А ты выключи у себя лампу: хочется темноты.

Он так и сделал, сели рядом на ступеньку, Настя спросила:

— Вот скажи: неужели все, все — одна грязь и подлость?

Понятно. Ей уже невмоготу от одиночества.

— Что ты. Настенька, так бы жизнь пресеклась на земле. Но есть и дрянь и подлость. Хочешь — расскажи, не хочешь — не надо.

Она явно колебалась, но не выдержала:

— Понимаешь, мы встречались с одним деятелем, давно, с начала первого курса. Первая любовь, так сказать. Надеюсь, не последняя, — попыталась перейти на прежний разухабистый тон, но попытка не удалась. — Мы любили друг друга.

— Да, понимаю.

— И вот что-то изменилось, почти неуловимо, но… чувствуется. Мы на лекциях всегда сидели втроем. — Юлька, я и Генрих (прозвище, на самом деле он Гришка). Прихожу позавчера на последнюю пару — их обоих нет. А мы еще утром всей компанией — нас шестеро — решили после занятий в кино завалиться. Французский детектив — «Смерть в зеркале». Генрих сам предложил. И вдруг — нет их. Не знаю как, но я сразу почему-то поняла. В общежитии особо не развернешься — четверо в комнате, проходной двор, а Майя Васильевна сегодня весь день на кладбище. Ну, смылась — и сюда. Увидела влюбленных в окне. Да черт с ними! — добавила с горечью и закурила новую сигарету.

— Настенька, — заговорил Саня осторожно, как вдруг услышал шорох за спиной, в кабинете: вроде бы открылась дверь из коридора… Вскочил, прислушался, рванулся в комнату, включил свет… бросился в коридор… Обман слуха? Запер дверь на крючок.

— Настя, ты слышала: кто-то входил в комнату?

— Да, кажется, — отвечала она рассеянно. — Майя Васильевна любит неожиданно… хотя нет, она обычно стучится, правда.

— А тут кто-то тайком… — пробормотал он ошеломленно. — Я что хотел?.. Да! Почему ты так сразу поняла, где твои друзья? Он уже бывал здесь, да?