Оделся.

Застелив кровать, раза три плеснув в лицо водой из установленного во дворе дома рукомойника, с трудом заставив себя проглотить какую-то пищу, продолжая находиться под впечатлением от необыкновенного своего сна (вдобавок – эта непонятная совершенно история с девочкой…), точнее сказать, придавленный сновидением, словно тяжелой каменной глыбой, – я отправился в библиотеку, располагавшуюся в Доме культуры, в угловой стороне здания, на втором этаже, и имевшую отдельный вход.

Войдя в помещение и наспех (забыв об элементарных правилах приличия и о том, что я не был здесь с прошлого года…) поздоровавшись с Надеждой Ивановной – библиотекарем (она же заведующая данным учреждением), едва сдерживаясь от нетерпения, охватившего меня по дороге в библиотеку, или еще дома, я попросил эту миловидную, умную, интеллигентную женщину, с которой я был знаком уже целых двенадцать лет (с первого моего – самостоятельного – прихода сюда – после того, как, поступив в школу, я научился читать и сразу же увлекся книгами…), с не совсем удавшейся личной жизнью (разошлась с мужем, у которого как-то все не получалось вести худо-бедно трезвый образ жизни, с чем Надежда Ивановна какое-то время уживалась, мирилась, но примириться до конца не смогла; воспитывает дочь-школьницу…), подобрать мне литературу с древними сказаниями, поверьями, легендами, где главными персонажами являются русалки.

– Русалки? – переспросила Надежда Ивановна.

Женщина сидела за массивным, продолговатым и широким – рабочим своим столом, стоявшим здесь тоже, как минимум, лет двенадцать.

Она с любопытством посмотрела на меня.

– Да!

– Могу я узнать, для чего тебе это нужно? Насколько я помню, раньше тебя, милый друг, интересовали несколько иные персонажи – героини Толстого, Тургенева… Не забыл: в которую из них ты был влюблен и – только ее хотел бы встретить в жизни? Если бы это было возможно?

– Не забыл. Они и сейчас мне не безразличны, – смутившись, ответил я, вспомнив случай четырехлетней давности, когда мы с Надеждой Ивановной здесь же, в библиотеке, эмоционально обсуждали прочитанную мной, по второму разу, тургеневскую повесть «Ася». Главным образом, говорили о юной героине произведения, в которую я действительно тогда влюбился – по уши втюрился в ее «смугловатое, круглое лицо, с небольшим тонким носом, почти детскими щечками и черными, светлыми глазами. Она была грациозно сложена, но как будто не вполне еще развита», в весь ее своеобразный, непохожий на других девушек (не книжных, а существующих в реальной жизни…), облик. – Просто тут такая история… Сон видел…

Я не стал ломать голову над «отмазкой», то есть отговоркой, которая вряд ли получилась бы у меня убедительной и удовлетворила бы Надежду Ивановну, а решил сказать правду. И, нарушая последовательность событий, перескакивая с одного на другое, – рассказал об увиденном. Я лишь опустил некоторые, слишком уж откровенные, подробности.

– Интересный сон, – словно в раздумье (думая, возможно, о чем-то своем…), негромко произнесла Надежда Ивановна. – Очень интересный! Наверное, здешняя природа этому способствует. Такая красота вокруг! Такая красота! Поразительная красота!

Далее Надежда Ивановна произнесла целую речь! Это была речь – откровение. Ничего подобного раньше из ее уст я не слышал.

– А ведь когда-то и я там бывала. В молодости. В основном, летом. Реже осенью… Однажды даже осмелилась – искупаться. В том самом месте. Долго собиралась с духом, настраивалась – там ведь действительно глубоко, вода непрозрачная, темная. К тому же – спуск неровный. А было это в августе – после Ильина дня, когда «мужик с водой прощается»… И оказалось так, что вокруг меня – ни души! Лишь птицы иногда, пролетая над головой, подадут голос, да теплый ветерок траву колышет. И от всего этого в душе – пьянящее ощущение свободы! Полной свободы! Раскрепощенности… Ощущение – единства с Природой. Словно ты на самом деле одна – не только в видимых и невидимых глазом границах, но и в целом мире… Вот, только лучше бы мне тогда – последовать примеру того «мужика», самой народной мудрости, и не лезть в воду, поостеречься. Но мне – будто приспичило! Так захотелось почувствовать себя – хотя бы на мгновение – первой женщиной на земле, что я не смогла себя сдержать… Плюхнулась в воду – сразу, без подготовки. На воде я держусь, можно сказать, неплохо. Но в тот день вода оказалась очень холодной – не комфортной. И, наверное, от этого холода – у меня скоро на левой ноге свело судорогой пальцы. Боль была такая, что я едва не потеряла сознание. До сих пор мурашки по коже бегут – как вспомню… Бог знает, как мне удалось справиться и выбраться на берег, он ведь, как ты знаешь, в том месте еще и крутой. Как-то выкарабкалась. Согрелась под солнцем. И пока обсыхало тело – все смотрела на воду, которая могла меня поглотить… После случившегося я долго там не была, а затем приходила – только лишь полюбоваться этим прелестным уголком…

Несмотря на испытываемое мною желание – как можно быстрее соприкоснуться с удивительным и непознанным до конца (если в подобном контексте, вообще, уместно вести речь…) миром названных мною существ, – я внимательно и также, не без интереса, прослушал занимательный экскурс Надежды Ивановны в ее прошлое. Тем более, что откровенными, и совершенно невинными, своими признаниями: свобода… раскрепощенность… почувствовать себя первой женщиной на земле…, а более всего – очевидное (вольное, или невольное…) указание на то, что в этой своей раскрепощенности она дошла до вполне очевидного предела – Надежда Ивановна как будто дала мне благодатную (в определенном смысле…) пищу для размышлений, неутомимого и дерзкого моего воображения…

Но на этом Надежда Ивановна не остановилась.

Она встала из-за внушительного своего стола.

Неспешно прошла в центр помещения.

Собралась с мыслями.

И придав голосу пленительные интонации, по всей видимости, интонации той самой, пьянящей свободы (или, может быть, даже вольности…), многозначительности, – заведующая библиотекой начала вдруг читать знаменитую блоковскую «Незнакомку».

Надежда Ивановна пропустила две строфы.

Женщина сделала паузу.

Вздохнула.

Затем медленно приблизилась к широкому окну библиотеки, с распахнутыми настежь бордовыми шторами.

Глубоким взглядом окинула – вероятно, лишь ей одной видимую – простершуюся впереди даль.

После чего продолжила.