(Возможно, я чего-то тут недопонимаю…).

А когда, приблизившись к остановке, я вижу, что рядом никого нет (днем такое случается не часто) – притормаживаю.

Не замечая, как в худую, далеко не атлетическую мою спину – настойчиво, невидимым своим посохом, постукивает Время, отмахиваясь от собственных, настырных, мыслей, что угодил-де в глубокую психологическую ловушку, – словно глупый барашек на новые воротца, таращусь на никчемный этот листок.

Не чувствую я также, как на сморщившемся, от натуги, лбу проступает предательская испарина – помимо прочего, верный признак того, что не все свойства собственной моей натуры мне известны.

Таращусь, с какою-то острой, непонятной себе самому грустью и даже тоской, осознавая, что проведи я здесь хоть полжизни, состарься, – не рискну намаракать полное «слез» и надежд, или отчаяния письмо и не отправлю по указанному на известной бумажке адресу…

Ночь.

Улица.

Вечные звезды над головой.

Самое подходящее время и место для романтиков – если таковые еще остались в нашем…ском …том, или …ном мире (каков именно этот наш мир – каждый может решить для себя сам…).

Наверное, я – не романтик.

Нет…

Потому что какой-то особой предрасположенности к ночному времяпрепровождению – я в себе не нахожу.

Да и не особой тоже.

Я ее разлюбил.

Эту таинственную ночную пору.

Шестнадцать лет назад.

К тому – чрезвычайно важному в моей жизни периоду – третья по счету планета Солнечной нашей системы по имени Земля совершила вокруг могущественного Светила – за всю свою сверхдолгую эру существования (по человеческим, а может быть, и по космическим меркам…)… плюс еще девятнадцать стремительных оборотов.

Именно столько – девятнадцать весен и зим – я вполне, себе, благополучно, комфортно жил-поживал на белом свете.

Из этих девятнадцати весен и зим – семнадцать прошли в Центральной полосе России. В благословенной сельской местности, где благодатная, отзывчивая на добрый уход, почва сполна засевалась хлебным зерном и гречихой, картофелем и морковью, свеклой и капустой, другими сельскохозяйственными культурами и даже таким, весьма неоднозначным по нынешним оценкам, растением, достигавшим в высоту чуть ли не два человеческих роста, как конопля, семян, или плодов которой в один только год государству было сдано (факт, официально задокументированный…) в количестве пятисот пятидесяти тонн! Леса были полны грибов и ягод – как писал поэт Николай Рубцов:

Вот, только летом – уже не так раздольно, как раньше, шумели листвой посаженные дедами яблоневые сады, заросшие густой, вольной травой, приходящие теперь в запустение, и процесс этот необратим.

… А Ирине ее жизненные часы-ходики отстучали на треть поменьше, чем мне – тринадцать годочков. Если полных. А если считать точнее – то всего через месяц ей должно будет исполниться – четырнадцать.

Несмотря на значительную разницу в возрасте (это в более зрелом периоде жизни – пять, или шесть лет не столь чувствительны, для различного рода отношений, между мужчиной и женщиной, в иных случаях – и вовсе незаметны…), мы были привязаны друг к другу крепкими, прочными нитями.

Взаимные наши симпатии обнаружились следующим образом.

Спустя день после моего приезда домой – теплым, тихим вечером я наведался в сельский наш Дом культуры. Прекрасное, двухэтажное это здание, с возвышающейся над вторым этажом дополнительной кирпичной конструкцией, предназначенной для демонстрации в том числе настоящих цирковых представлений, было построено к знаменательной исторической дате – 100-летию со дня рождения вождя мирового пролетариата В. И. Ленина, и я (с товарищами) являлся мало возрастным свидетелем стройки, бессчетное количество раз облазивший каждый ее уголок – во время отсутствия строителей, разумеется. На одной из стен надстроенной конструкции, поверх серой штукатурки, красной краской был изображен и сам вождь, точнее, только его голова, занимавшая почти всю площадь стены. Лицо Ильича, отчетливо видимое издалека, было необыкновенно приветливым. Подобное ощущение возникало – благодаря известной всему миру, обезоруживающей – «ленинской» улыбке и ласковому, доброму прищуру глаз.

Пришел я в Дом культуры затем, чтобы увидеть (возможно) кого-либо из «старых» своих друзей и посмотреть на огромном, широком полотне мультики. Это было обычной практикой, когда время от времени, вместо художественной картины (предпочтение неизменно отдавалось так называемым кассовым фильмам – приключенческим, комедийным, любовным, среди которых особо почетное место занимали вышибающие из глаз слезы у женщин – индийские ленты)…, киномеханик привозил из районного центра мультфильмы. В этот раз вниманию зрителей предлагалось: три первых выпуска «Ну, погоди!», «Жил был пес» и «Как казаки невест выручали».

Ирина тоже заглянула сюда.

Случайностью это оказалось, или нет (скорее всего, первое, потому что до сего времени мы не были с ней знакомы…), но из всех свободных в зале мест, которых было немало – гораздо больше, чем занятых (взрослое население мультфильмы не очень жаловало, а подрастающее их уже отсмотрело на дневном сеансе, впрочем, некоторых малолетних зрителей можно было заметить и сейчас…), Ирина выбрала место рядом со мной. Для чего ей потребовалось пройти к задним рядам, где я, по привычке, уходящей корнями в детские мои годы, расположился.

С этого все и началось…

Односложно поздоровавшись со мной (я также одним словом ответил на ее приветствие…), – Ирина опустилась в мягкое, кумачового цвета, кресло. Устраиваясь поудобней, в предвкушении предстоящего захватывающего зрелища, Ирина положила на деревянные подлокотники руки.

В какой-то момент она – прикоснулась голым своим локтем (девушка была в светло-голубых джинсах и золотистого цвета рубашке, или блузке, с коротким рукавом…) к моей руке – тоже голой.

От неожиданного этого прикосновения – по всему моему телу как будто прошел легкий электрический разряд… Который, должно быть, от меня передался обратно Ирине, потому что она, как мне показалось, вздрогнула и отдернула руку… Однако, не убрав ее с подлокотника совсем.

Через некоторое время руки наши – снова соприкоснулись.

Какое-то «движение» произошло теперь – в самой моей голове. А сердце – подскочило вдруг к горлу, так, что у меня перехватило дыхание.

Свет в зале погас, и на экране появились первые герои: два непримиримых врага – хулиганистый, эпатажный Волк, с горящей сигаретой во внушительной зубастой пасти, и его извечная, потенциальная жертва – выдержанный, даже отчасти флегматичный, на первый взгляд, Заяц, поливающий из розовой лейки на балконе цветочки (из чего я сделал вывод, что, возможно, по своей «половой принадлежности» это была Зайчиха…).

На несколько минут мультяшные персонажи, динамичный, комический, иногда с элементами драматизма, сюжет, введя меня в состояние расслабленности, «отрешенности» от внешнего мира, – отвлекли внимание от соседки.

Но вскоре все мои мысли оказались обращены к ней – внимательно следившей за происходящем на полотне действом и живо, с искрометными всплесками смеха, реагировавшей на каждый забавный эпизод, следовавший один за другим.

Этот ее смех – чистый, звенящий, как колокольчик, меня заворожил. Он шел от самой ее природы, был кристально-прозрачным, естественным.

Такими же естественными были порывистые движения ее рук, ног, которыми она задевала меня, – всего подвижного, «взрывного» тела.

Эксцентричным своим «поведением» – Ирина всколыхнула во мне множество самых разных эмоций, чувств, переживаний, ставших для меня неожиданным сюрпризом. Разобраться в этой стихии ощущений – тотчас – я, конечно, не мог. Слишком стремителен был их круговорот! Однако, без обиняков могу признаться в том, что пробудившийся к сидевшей от меня по правую сторону зрительнице интерес заключал в себе, помимо обычного, в таких случаях, любопытства – в отношении самого «явления» противоположного пола – вполне очевидные признаки физического, или физиологического (из сферы грубой, как принято иногда говорить, чувственности…) свойства… Внешне, впрочем, по причине охватившей меня скованности, никак не проявлявшиеся.