Ирина подняла руки и, откинув в стороны волосы, прикоснулась влажными ладонями к груди.

– Нравятся они тебе?

– Нравятся…

– Ты можешь их потрогать. Дай мне руки!

Почувствовав, как о грудную мою клетку, с невероятной силой, ударилось и отскочило, и снова ударилось сердце, – я вытянул вперед дрожащие свои конечности.

Взяв мои руки в свои, – Ирина-русалка поднесла их к «сестричкам» и приложила.

Две крупные, твердые «горошины», словно острые язычки пламени, «прожгли» мои ладони. И тотчас – через ладони – уже не язычки, а настоящий «огненный вихрь» распространился по всему телу. Никакой боли, при этом, я не ощутил.

Испытывал я – совсем другие чувства…

Невыразимо приятные, по внешним и внутренним ощущениям, эти прикосновения – к трепетной, пульсирующей плоти, которая почему-то была не холодной (наполненной холодной русалочьей кровью…) и отталкивающей, какою, по моим представлениям, должна была быть, а наоборот, излучавшей естественное, живое тепло, – привели меня в почти бессознательное состояние.

– Тебе понравилось? – отняв мои руки от груди, с чарующей улыбкой, вновь спросила меня Ирина-русалка.

– Да! – одними губами выдохнул я, не сводя с нее глаз.

– Значит – ты пойдешь со мной?

– Куда?

– Туда!

Не сдвигаясь с места, – она повернулась гибким своим станом к реке, еще раз показав себя с «той» стороны, и движением головы указала на воду.

Меня начало трясти, как будто в лихорадке. И я ответил:

– Нет…

На лице женщины появилось выражение крайнего удивления. А потом удивление сменилось – досадой. Видимо, услышать от меня отказ – она не ожидала.

Затем Ирина-русалка стала смеяться.

Этот смех (выплескивавшийся, казалось, из самой ее подрагивающей груди…), который мне хорошо был знаком (по прежней, юной Ирине…), а теперь показался чужим, принадлежавшим другой женщине, – причудливым образом искажая, – далеко разносило эхо.

Наконец, она успокоилась. На лице ее проступило любопытство.

– Почему ты не желаешь пойти со мной? Может быть, ты боишься?

Я утвердительно кивнул головой.

– Меня?

– Нет!

С не прошедшим чувством опаски – я посмотрел на темную воду.

– Это оттого, что ты никогда там не был! Не бойся! Это всего лишь вода! Никакого вреда она тебе не причинит. Там очень хорошо! Тихо! Спокойно! Я расскажу много интересного, чего ты не знаешь и не сможешь узнать здесь, на земле, и сказки расскажу такие, которых ты не читал. Нравятся тебе сказки?

– Да…

– Покажу наш волшебный, удивительный мир. А потом мы будем ласкать друг друга. Любить… Ты хочешь меня любить?

– Хочу…

Словно тысячи ледяных горошин, таких же крупных, как соски на ее груди, только более твердых, с огромной скоростью просыпались с неба на земную твердь и больно ударили меня по голове…

– Хочешь…

Она подвинулась еще ближе.

Подалась вся ко мне.

Обдала горячим дыханием, смешанным с пряным запахом мокрых волос, речного песка и водорослей.

Сблизила свое лицо с моим и крепко поцеловала в губы… Вызвав в них необычное и незнакомое прежде мне ощущение – то ли легкого, едва уловимого, жжения, то ли слабого, как от притухающих в костре угольков, жара…

После фантастического этого поцелуя – произошло то, что должно было произойти.

Ирина-русалка положила руки мне на грудь.

Поводила по ней точеными, тонкими своими пальцами, оставляя светящиеся, похожие на фосфорические, следы…

Затем неторопливо, одну за другой, расстегнула на рубашке пуговицы.

Сняла ее с меня.

Бросила под ноги – на песок.

Остальное я, безропотно, снял с себя сам.

Она встала со мною рядом – сбоку, коснувшись меня упругим и гладким своим бедром.

Взяла за руку.

И повела.

В реку.

В черный, глубокий омут…

В довольно поздний час, когда в окно комнаты, в которой я спал – очень беспокойно и тревожно (помимо фантастического сна с Ириной-русалкой, меня никак не отпускала от себя и «другая», «настоящая» Ирина, как будто все время находившаяся рядом со мной и, раз за разом, настойчивым голосом, повторявшая – ввергнувший меня в жуткое волнение вопрос: хотел бы я быть ее первым мужчиной…), через прозрачную тюлевую штору, уже в полную силу светило солнце, – я проснулся.

Открыл глаза.

И как только я открыл их, то в ту же минуту почувствовал себя физически – неважно.

Худо!

Во рту у меня было сухо.

В горле – будто наждачной бумагой пошаркали.

Сердце билось так, как оно бьется у испуганной, попавшей в силок, птицы.

Лежал я на спине.

Не шевелясь.

Неосмысленно смотря в окно.

В какой-то момент солнце прострелило ослепительными своими лучами штору – насквозь и «засветило» мне прямо в зрачки.

Сомкнув веки, я повернул от окна голову.

Подождал, пока растворятся зайчики, которых я «поймал», когда в глаза мои нырнуло солнце.

Затем снова открыл их.

Мне удалось сдержать себя – чтобы не закричать. Не заорать, на весь дом, благим матом!

Почему-то я не лишился сознания!

И вообще – не умер!

Прямо передо мной, около кровати, в ногах, стояла – маленькая девочка.

Лет девяти; может быть, десяти, или одиннадцати.

Ростом чуть выше дугообразной, железной спинки кровати.

Тоненькая.

В красном, с большими белыми горошинами, платье, которое было ей слишком велико – мешковато висело на худеньких плечиках и почти полностью закрывало ноги, открытыми оставались одни лишь голые ступни.

Платье было влажным и липло к щупленькому ее телу.

Непричесанные, темные волосы на голове – также были густо напитаны влагой, как будто девочка только что вышла из реки – капли воды стекали на ее лицо.

Стояла она тихо.

Без движения.

С прижатыми к бокам руками и сжатыми в кулачки пальцами.

Похожая обликом на Ирину и – не похожая…

Девочка стояла смирно и смотрела на меня – глубоким, совсем не детским взглядом. Кажется, она шевелила губами, словно хотела что-то сказать и не могла.

Затем девочка повернула голову к окну, и неподвижное ее лицо дрогнуло.

Десятки крохотных солнечных зайчиков заплясали на бледных и мокрых щечках, вызвав в них румянец. И от этого солнечного тепла – на ее губах появилась улыбка.

Потом девочка снова посмотрела на меня (улыбки на ее лице уже не было…).

И снова она хотела мне что-то сказать.

Наверное, что-то важное…

На какое-то время я обездвижил. Не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

Осознав, что я не умер, а жив, только сильно испуган, – я вцепился в одеяло, под которым спал, и натянул его на голову. Так я поступал в детстве, прячась от какой-либо угрожавшей мне, как я думал, опасности.

– Этого не может быть! Не может быть! Я ведь уже не сплю! – то ли про себя, то ли вслух прошептал я, боясь высунуть голову из-под не очень надежного своего укрытия. – Не может быть…

Наконец, я все-таки отважился выглянуть.

Никакой маленькой девочки, в красном платье, в комнате не было.

Видение исчезло…

Немного еще полежав и более-менее успокоившись, я откинул одеяло и встал с кровати.

Огляделся – словно опасаясь того, что девочка могла находиться (бессмыслица, чепуха, но – вдруг?..) где-нибудь рядом.

После этого я подошел к стулу, стоявшему в углу комнаты, чтобы взять рубашку и джинсы, которые я повесил на спинку, когда перед сном разделся.

Одежды на стуле – тоже не было.

Я обнаружил ее на полу, под стулом – скомканную, брошенную, как попало…

Почувствовав, как на груди и спине выступил пот и не найдя произошедшему объяснения, – я поднял рубашку с джинсами, у которых, к тому же, оба кармана оказались вывернутыми наружу, точно в них кто-то порылся.