Поход этот не был обусловлен учебной необходимостью. Просто на дворе стояла замечательная сентябрьская пора – вторая половина месяца.

Время начавшегося листопада.

Как никогда ранее – Виктория Владимировна предстала в – совершенно потрясающем, удивительном своем облике. Она была в длиннополом, желтом плаще, стянутом на узкой талии поясом. На ногах – тоже желтые, с чуть темноватым оттенком, ботинки. А вкруг тонкой ее шеи был повязан оранжевый платок-косынка, со свисавшими на грудь косичками. И желтый этот плащ с ботинками, и оранжевая косынка, с «змейно» трепетавшими под легкими порывами проскальзывавшего между деревьями ветерка – косичками (и очаровательно преобразившееся – зардевшееся, под теплыми лучами солнца, лицо женщины…) – прекрасно гармонировали с яркими красками осени.

Березовую рощу, и в ней бесподобную Викторию Владимировну, – я не нарисовал. Но – глубоко потрясенный, можно даже сказать, ушибленный, увиденным, – вновь открывшейся мне, с какой-то иной, особенной, стороны красотой женщины, – написал стихотворение, состоявшее из одной строфы.

Когда пауза затянулась, и нужно было поставить в любопытной нашей беседе точку, – я напомнил Ирине о том, что пора возвращаться домой.

– Пора, так пора! – согласилась со мной Ирина.

Прежним маршрутом, по знакомым тропкам, мы отправились обратно.

(О том, что можно было пойти другой, ровной дорогой, я не вспомнил…).

Почти весь путь провели в раздумчивом молчании. Лишь время от времени нарушая тишину ночи (на разные шумы и звуки мы уже не обращали внимания…) репликами, вроде: «Осторожно, здесь неровная дорога!», «Откуда эта коряга тут взялась?», «Кажется, я за что-то зацепилась, помоги освободить платье!» (еще удобный повод – «случайно» прикоснуться к Ирине там, где при обычных обстоятельствах этого делать не положено…).

Один раз Ирина ненадолго приотстала – ей захотелось писать.

– Только не направляй на меня фонарик, пожалуйста! – наверное, держа в памяти рассказанный мной случай на сельской свадьбе, предупредила она меня.

– Не буду, не волнуйся! – заверил я ее (мысленно поступив противоположным образом…), также решив воспользоваться удобным моментом.

Возникший вскоре на тропе недавний знакомец овраг – к обоюдному нашему удовольствию – теперь не показался столь страшным и труднопреодолимым. Более того: почувствовав неожиданно в себе прилив храбрости, Ирина изъявила желание переползти на ту сторону – первой. И сделала она это уверенно, без комариного писка – всего лишь однажды тихонько ойкнула. Только перемещалась она не на коленях, которые все еще болели, а встав на четвереньки, как собака. Пока Ирина переползала (зрелище было потрясающим!) – я оставался на месте. Подняв над головой руку, я подсвечивал фонариком перед Ириной путь.

Никаких препятствий перед нами больше не было. И никаких фраз мы больше не произносили.

Каждый был погружен в себя, в какие-то свои – сокровенные, потаенные мысли. Я не спрашивал Ирину: о чем думает она? Ирина не поинтересовалась: о чем думаю я?

Между тем, все мои мысли были – о ней!

Мысли эти шли без остановки, одна за другой – непрерывным, сплошным потоком – подобно тому, как в час пик нескончаемой вереницей движутся по городским улицам автомобили.

При этом, размышляя о своей спутнице, – я переживал довольно странные и непривычные до сей поры ощущения. Двигаясь с Ириной бок о бок (держась по-прежнему за руки – там, где позволяла ширина тропы…), испытывая вполне закономерное, естественное, к ней духовное, физическое, психо-физическое, или физиологическое (все вместе взятое одновременно!) влечение, а более того – какое-то невероятное по своей силе притяжение, тяготение, которые гораздо сложнее, многогранней и многозначней «простой» природной потребности, – я в то же время представлял ее, в неукротимом и безграничном своем воображении, на речке – горячо убеждавшей меня в том, что в каждом водоеме обязательно должен быть хозяин – Водяной, весело плескающейся в воде, делающей выкрутасы в стойке на руках…

Чрезвычайно соблазнительный, «оглушающий», словно долгожданный весенний гром, образ той Ирины – ни на мгновение не отпускал меня! Стремительно, точно выпущенная из винтовки пуля, проникнув в мою плоть, мой дух, мое сознание, – чудный этот образ распался на миллионы и миллиарды живых атомов. И эти миллиарды атомов прочно, накрепко соединились, слились с миллиардами атомов моей плоти, моего сознания и духа.

Вместе с тем, я вдруг чрезвычайно остро – до физического ощущения тягучей сердечной боли – почувствовал приближение ужаснейшего для меня момента – тяжелейшего испытания!

Катастрофы!

Я ведь понимал, что рано, или поздно (какое, там, поздно – скоро-скоро!) наша прекрасная, безмятежно-счастливая жизнь – закончится. Разные пути-дороги, простершиеся в противоположных, как два встречных поезда, направлениях – разведут нас на многие сотни километров.

И что же дальше?

Что будет дальше со мной?

(Над тем же вопросом, касающимся Ирины, – я пока не в состоянии был думать…).

Как я буду без нее жить?

Без нее жить буду я как?

Но ведь до встречи с ней – как-то жил!

В том-то все и дело, что – до встречи…

И – как-то…

Лишь ближе к дому Ирины, до которого я ее проводил – «золотой бревенчатой избы», с сохранившимися до сего дня красивыми, узорчатыми ставнями на окнах, расположившимся за частоколом покрашенного в вишневый цвет штакетника, – разговор наш возобновился.

– Значит, та песня о любви? – смотря мне в лицо, с какою-то явно выраженной серьезностью, может быть, озабоченностью, задала вопрос Ирина.

– О любви!

– Я так и подумала…

– Зачем же тогда спрашиваешь?

– Для подтверждения.

– Подтверждаю. Что-нибудь еще вас интересует, барышня?

– Да! Ты должен помочь мне ответить на один – очень важный для меня вопрос!

– К вашим услугам, барышня! И что это за вопрос?

– Как понять, что то, что ты однажды почувствуешь в своем сердце – и есть любовь, а не иное чувство? Например, симпатия, привязанность, или влюбленность.

– Влюбленность – тоже прекрасное чувство, также, как и симпатия, привязанность.

– Прекрасное… Но все-таки – не любовь! А что такое – любовь? Вопрос вопросов!

– Верно, вопрос непростой.

– Ты знаешь ответ?

– Кажется, пока нет.

– И я – нет.

– Ты еще…

– Помню-помню: мне еще рано об этом думать…

– Я не знаю…

– Не знаешь: что такое любовь, или сомневаешься во мне?

– В каком смысле – сомневаюсь?

(Беседа наша приняла занятный и, по всей видимости, многообещающий оборот…).

– Считаешь меня маленькой девочкой, не умеющей, или не способной понимать и чувствовать так, как понимают и чувствуют в более старшем возрасте?

– Не считаю… Если ты задаешь такие сложные вопросы, ищешь на них ответы, значит, доросла. Конечно, возраст имеет значение, но в данном случае это, наверное, – не главное. Помнишь, в песне поется – она иногда звучит по радио:

– Пятнадцать? – уточняет Ирина.

– Пятнадцать…

– Мне до пятнадцати – еще целый год…