Лайла невесомым шагом отошла от забора, стараясь даже не дышать. Но идти было некуда, поэтому она вновь твердым шагом подошла ближе к повороту, наткнувшись на уходящую девушку, и спешащую в другую сторону Иветту.
— Иветта, извините, вы не могли бы проводить меня, или подсказать, как мне пройти в комнату? Мне нужно немного отдохнуть.
— Конечно, я проведу вас до галереи, а там вы точно сами найдете дорогу.
— Это где картины и всякие доспехи стоят, да?
Иветта улыбнулась и кивнула. Они прошли не больше пяти минут вместе, когда Иветта свернула в сторону высокой стены, и остановилась у неприметной двери: — Нам сюда, только вам направо через галерею и наверх, а мне в кухню… Приятного вечера, мадемуазель Лайла. — Она коротко присела и убежала.
Галерея не была освещена ничем, кроме свечей, отчего высокие статные фигуры в доспехах казались огромными гигантами. Ступив первый шаг по полу, девушка была уверена, что раздастся громкое эхо, но вместо него услышала лишь тишину. Мягкая кожа подошв не создавала ни звука при ходьбе по этой поверхности. Звуки она неожиданно услышала с другой стороны. По центру галереи было маленькое углубление, где был небольшой диванчик у картины. Дойдя до места и не увидев там никого, девушка уже решила, что ей почудились привидения, но вновь услышала звук откуда-то из-за стены. Картина висела на выступе, а за ним было пространство, ведущее куда-то еще. И именно за ним и слышался разговор. Ощутив небольшое де жа вю, и такой же небольшой укол совести, что подслушивать все же нехорошо, она приблизилась к картине — ничего особенного — поле, цветы, дерево, красивое небо. Они с Генри проехали километры таких пейзажей по пути сюда. Но прислушиваться не пришлось. Разговор перешел на повышенные тона, и она безошибочно узнала голос любимого и была уверена, что его оппонентом является Жорж.
Вот теперь она точно осознала, что такое ревность, и как она ощущается внутри. Белобрысая мадам из отеля вызвала в ней злость, негодование, неприятие ситуации, но сейчас… Когда она только что стала носителем той информации, которой возможно даже Генри не владеет… Она чувствовала себя неописуемо. Лайла понимала, что вполне естественно, что кто-то еще может любить ее Генри, ведь он более чем достоин этого. Его действительно сложно не любить. И ее гораздо меньше смущал тот факт, что Жорж — парень, чем тот, что его чувства могут оказаться настоящими, глубокими, и он может страдать без ее Генри так же, как она страдала, когда на пару часов осталась одна. И она чувствовала себя ужасно из-за того, что самым ярким ее чувством было почти агрессивное желание быть единственной в сердце Генри и порвать любого претендента, способного завладеть вниманием любимого. Не просто собственничество, а с примесью неуверенности в себе. Ревность заставляла ее заниматься глубоким самокопанием и беспокоила гораздо больше, чем повышенная сексуальность в присутствии Генри. Во всем этом круговороте мыслей она не заметила, как голоса стали приближаться. Отойдя к противоположной стене, она застыла в тени еще одного гиганта, просто потеряв на этот раз способность дышать.
— Ты бросил меня, Генри, бросил, ничем не выдав своих планов! Мы обсуждали, куда пойдем дальше по жизни, мы сравнивали наши таланты, постоянно совершенствуя их благодаря друг другу! И у тебя не нашлось смелости даже, чтобы в лицо сказать мне, что все это было ложью! Ты просто уехал! — Первым из проема появился Генри, догоняя его, шел Жорж.
— Жи, это было так давно… И я не знал, как поступить иначе. — «Маркиз» развернулся и посмотрел на друга. — Я не знал о том, что мне предложат подписать… Ну, то есть я совершенно не предполагал, как будет развиваться моя жизнь. И я не уезжал навсегда, я уезжал на время, но обстоятельства так сложились, что это время растянулось, а потом у меня началась новая жизнь. — Он протянул руки и взял его за плечи. — Ты думаешь, мне было просто полностью отказаться от того, чтобы было здесь? — Затем он встряхнул его и постарался по-дружески хлопнуть по плечу. — Ну же, Жи! Ты уже устроил мне славную взбучку! И тебе, похоже, не хватало хорошего соперника, раз я без тренировок тебя сделал!
Но продолжить беседу в дружеском ключе не получилось. Парень сбросил его руку: — Я отвлекся в очередной раз на твоё тело — интересно мне было бы знать, кто тебе устроил такую трепку. Мне пару раз показалось, что у тебя ребра хрустнули. И я не могу в полную силу тебе отвечать, зная, что ты и так не в форме… — Он поднес руку к шее и пощупал ссадину от ремня безопасности. — Так кто же смог тебя так отделать?
— Мелочи — просто небольшая авария. Вылетел в кювет. — Лайле показалось, что Генри улыбается. В его голосе слышалось облегчение. — Ты хочешь сказать, что моя победа не была честной? Жи, ты же знаешь, что проигрываешь схватку в тот момент, когда даешь эмоциям взять верх… И ты проиграл ее, не начав.
— Да, и ты знаешь об этом. Лучше других, возможно. — Повернув подбородок Генри, он приблизился, чтобы рассмотреть зашитую рану на лбу, скрывавшуюся под волосами до поединка, но сейчас явно заметную между слипшихся волос. — Что за коновал тебя зашивал?! — И переведя взгляд прямо в глаза парню, он заговорил отрывисто, чуть тише, но недостаточно, чтобы стоявшая в нескольких метрах Лайла его не услышала. — Иногда я думаю, что ты не просто уехал, а сбежал. От этой жизни, от меня, от того, что здесь могло бы произойти, от того, что могло бы начаться… — он сглотнул — между нами… — А потом быстро приблизился к его лицу и безнадежно и отчаянно поцеловал. Генри помедлил несколько секунд, а потом повернул голову, прерывая поцелуй, но не отступая. — Жи, я всегда с уважением относился к твоим чувствам, понимая, что не имею права осуждать ни их, ни тебя. Но я не давал тебе повода убедиться в их взаимности. И я искренне старался не провоцировать тебя, и не ставить в неловкое положение, чтобы нам не пришлось выяснять отношения. И был безумно благодарен тебе, что ты все понимаешь, и не пытаешься…
Жорж отступил на шаг, отшатнулся уже резче и развернулся в сторону картины, той, совсем не особенной.
— Ты все знал… Ты! Все! Знал! И говоришь, не пытался меня провоцировать?! — это был уже крик. Шепотом, ломаным, но крик. — Ты знаешь, что я до сих пор вижу сны о наших тренировках? О твоем пульсе под моими руками во время схватки, о капельках пота на твоей груди, когда после выездки ты не успевал в душ и сразу шел на поле? И ты меня не провоцировал?! Ты помнишь это место? — Он не сдвинулся с места. Не сделал ни жеста, ни кивка, но было понятно, о чем он говорит. — Ты помнишь, что это было твоей идеей проводить спарринги на берегу реки, когда нет вокруг хохочущих девчонок и волнующихся Анж и мамы… Когда вокруг нет никого, только ты и я? ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО Я СТАЛ ТЕМ, КТО Я ЕСТЬ, ПОТОМУ ЧТО ХОТЕЛ БЫТЬ ДОСТОЙНОЙ ПАРОЙ ТЕБЕ?! — голос его сорвался, он взмахнул рукой около своего лица. Жест, скорее всего, смахивающий слезы. Но Лайла не могла быть уверенной.
Генри хотел положить руку ему на плечо, но передумал. Сделав шаг в сторону, он посмотрел на картину: — Зачем ты ее сюда повесил. Я знаю, что Анж никому, кроме тебя, не позволила бы.
— Чтобы у меня было только одно место, где я думаю о тебе. Позволяю себе думать о тебе. Иначе, я просто сошел бы с ума… Прости, я понимаю все. Больше, чем ты думаешь. Много всего произошло за эти три года. Отец узнал. Мы с ним не разговариваем. Уже давно. Мама пыталась мне помогать, найти квартиру… Но я уехал, думаю, так им легче. И я бросил учебу, выбрав этот путь. И я много чего прошел. И понимаю, что злиться на тебя глупо. И на себя тоже глупо. Ты ее любишь? — Генри кивнул, не решаясь прервать речь своего друга. — Откуда ты знаешь?
- Я не знаю, как без нее жить, — ответ был простой, голос тихий, интонация обыденная. И от этого казалось, будто это истина
Жорж кивнул. — Любишь. Вот и я не знал. Я учился. Долго. И около года, наверное, назад я придумал этот способ — жить тобой только здесь, в галерее. Помнить тебя здесь — в Шато-де-Анж. И не позволять себе раскисать. Просто ты… Тебя… — Голос его стал тише. — Когда ты был нужен мне, я представлял, что бы ты сказал, что сделал, как бы отреагировал. И воспоминания о тебе поддерживали меня. Но я продолжал жить тобой. А это, знаешь ли, не очень конструктивно. В первый год, я точно умер бы где-нибудь в сточной канаве между турнирами… И тебе я обязан тем, что так не произошло. Но потом пришлось учиться жить по-другому.
