— Не молчи!!!

— Мадемуазель, не извольте беспокоиться, мсье превосходный плавец. Судно в дрейфе, он будет в порядке.

— Стефан, — ни капли не успокоившись, но взяв себя в руки, она дождалась, когда моряк снова заглянет в каюту: — Попроси здесь убрать, мне нужно…

Мужчина придирчиво осмотрел пол, поднял глаза на кое-как поддерживающую верх платья девушку, чему-то кивнул и двумя широкими шагами оказался у дивана.

— Вы позволите? — он протянул руки, и Лайла тут же спустилась к нему. Он поднял ее на руки и аккуратно пронес над битым стеклом.

— Спасибо, мне нужно убедиться… — она подбежала к перилам, чтобы увидеть метрах в двадцати от кормы фигуру мужчины, удаляющуюся от яхты мощными гребками. Девушка задержала дыхание, когда все уменьшающаяся точка исчезла из виду, и смогла дышать, только когда Николя вынырнул и продолжил грести уже более размеренными, спокойными движениями.

Она была растеряна и не до конца понимала, что чувствует. С одной стороны, ей было обидно, но с другой, она понимала, что могла неверно истолковать отношение к ней Николя или чем-то его обидеть. Но тут она вспомнила слова, что в пылу страсти говорил ей мужчина, и отмела первый вариант. Он явно неравнодушен к ней, но по какой-то причине остановился.

Лайла размышляла об этом, все ещё стоя на верхней палубе, продрогшая и босая, когда ей на плечи прилетел плед, и Мари осторожно положила ей руки на плечи.

— Мсье давненько не выкидывал подобных фокусов… Пойдёмте, милая, вам лучше побыть в тепле. Думаю, минут двадцать у вас точно имеется… Давайте вас согреем…

Лайла немного подавленно кивнула и подчинилась уверенным рукам, увлекающим её в каюту. Она не осознавала, насколько замерзла, пока не встала под горячий душ. Согревшись, она завернулась в банный халат и устроилась в кресле с чашечкой чая, любезно оставленного прислугой. Слушая незабвенного Синатру, теперь вещающего о своём пути, она едва не пропустила момент, когда двери каюты Николя чуть слышно щелкнули.

Не желая больше оттягивать разговор, теряясь в догадках, она решительно распахнула хозяйские покои. Никки здесь не оказалось, зато в душе лилась вода. Подождав, пока она стихнет, Лайла обдумывала, что скажет мужчине, формулируя пришедшую ей во время водных процедур мысль. И когда в комнату наконец вошел Николя, она, не обратив внимания на то, что даже полотенца на нем не было, бросилась в атаку:

— Ты, наверное, считаешь мой поступок легкомысленным и необдуманным… Но это вовсе не так… Я хочу быть счастлива, и знаю, что ты сделаешь меня счастливой! И я приложу все усилия, чтобы сделать счастливым тебя! — она подошла близко-близко, провела пальцами по тут же покрывшейся мурашками ещё влажной груди и второй рукой ослабила пояс халата. — Я, быть может, не с того начала, и тебе кажется, что я тороплюсь… Но мне так хочется тепла, так хочется… — Она запнулась, не зная, как получше донести то, что в её голове. Отметив немедленную реакцию обнаженного мужчины, она распахнула халат и оставила его у своих ног. Отошла на шаг, взяв Николя за руку, потянув за собой ближе к кровати. Теперь у мужчины была возможность рассмотреть в подробностях по-юношески хрупкое, но уже полностью сформировавшееся тело. Он сделал шаг к ней, околдованный её красотой, и встал на колени. Огладив бедра, он нежно провел ладонью по животу чуть ниже пупка, проследил пальцами талию, коснулся груди, вызывая миллион желаний в девушке, а потом поцеловал и поднял с пола халат. Встав на ноги, он завернул Лайлу, как в одеяло, в теплую махровую ткань и отошёл. Надел штаны — точную копию тех, в которых так бездумно бросился в воду, вздохнул и наконец посмотрел ей в глаза.

— Я думаю, шило выпало из мешка, так? — он горько усмехнулся. — Мать сказала, что я влюблён. Этьен, что очарован… Не такой уж я хороший актер…

— А что скажешь ты? — она нервно завернулась ещё сильнее в халат, то и дело норовивший упасть с плеча.

— Что люблю вас, — в его глазах была нежность и осколок печали.

— И когда ты собирался сказать мне? — девушка уселась на кровать, закинув на нее ноги.

— Никогда, — просто ответил он.

— Но почему? И почему ты отказываешься от меня?! — Лайла действительно не понимала.

— Потому что вы не можете сказать мне того же…

Он снова подошёл к ней, одергивая простую майку, отчего выглядел до боли родным и домашним. Встал на колени, взяв в плен её холодные ступни, и как тогда, в «Будуаре», принялся поглаживать их кончиками пальцев.

— Люблю вас так, как раньше не знал этого. И потому не позволю, чтобы вы совершили ошибку, которой себе никогда не простите. Для нас с вами эта ночь будет значить совсем разные вещи… И я не решусь оставить свое сердце с вами, когда вы это поймёте. Потому что не хочу вас терять. Пусть это будет лишь дружба, но навсегда, чем короткий всполох страсти лишь на время. Я всегда буду рядом с вами, и дальше ни словом, ни жестом не проявив своих чувств, но боюсь, с годами я стал слишком сентиментален, и не могу сам обречь себя на существование без своего сердца. А оно ваше… И если вы уйдете… — он снова взглянул на нее и вздохнул.

— Но почему?.. — снова задала тот же вопрос девушка, сама не зная, о чем спрашивает.

— Вы уже знаете ответ. Вы любите его. И как бы я ни хотел этого, со мной вы не будете счастливы, как с ним. Даже если он делает вам больно… — он провел рукой по её лицу, смахивая слезинку, — она и не заметила, как заплакала. — Вам не знать, как мечтал я о вас… Лайла, вы просто богиня… Вы ангел, освещающий мой путь лишь одним своим присутствием. И я бы положил мир к вашим ногам, исполнял бы любую вашу прихоть, устилал бы ваш путь лепестками роз и орхидей, если бы вы только любили меня в ответ…

Потрясенная девушка не могла словить ни одну мысль, она была очарована и убита его словами. Ей так отчаянно хотелось сказать ему, что он не прав, но лгать она не смела. Она хотела сказать, что у него есть шанс, но даже эти слова не сорвались с её губ, потому что он внезапно поднялся с колен и наклонился к ее губам.

— Это единственный момент, когда мы говорим об этом. Впредь я себе подобного не позволю… И я прошу вас, не мучьте меня, предлагая запретное, ибо держусь я из последних сил, — он резко втянул в себя воздух. — Позволь мне только в последний раз… — он не договорил, просто прикоснулся к ее губам, робко, словно подросток, едва заметно коснувшись их своими. И готов был уже отстраниться, когда почувствовал на своих губах жаркое: «Позволяю…»

Лайла приоткрыла рот, скользнув своим языком по нежной коже, и позволила всем своим эмоциям вылиться в этот поцелуй. Она гладила его руками, прижимая к себе, не давая и шанса прервать это прикосновение. Сердце билось так быстро, что кровь шумела в ушах. А спустя время её уши стал ласкать уже бархатный шепот, перемежающий короткие, жалящие, такие желанные поцелуи: «Девочка моя, свет мой, душа моя, ты само совершенство, ты сама жизнь, любовь моя, сердце мое…» Николя не мог оторваться от её лица, касаясь щек, глаз, носа, виска, возвращаясь к губам и снова лаская их языком, чтобы через мгновение опять вернуться к глазам, лбу, шее за ухом, и снова к губами, тянущим, зовущим, любимым. «Я безумен, Лайла, я безумен, я болен тобою…»

Генри был похож на труп. Он почти не спал, буквально сутками убиваясь работой, и его команда «непревзойденных профессионалов», как он сам их окрестил, почти ненавидела его.

Ему потребовался целый день, чтобы прийти в себя после запоя, в который он благостно нырнул, прочитав статью светской хроники, где увидел улыбающуюся Лайлу в руках другого. Эти снимки нельзя было расценить двояко: «Аристократ, филантроп, общественный деятель, ресторатор Николя де Буйон со спутницей». И только разочарованный взгляд отца и его колкое: «Ты ревнивая свинья, Генри! Никогда не думал, что вырастил такого глупца!» заставил его отбросить бутылку.

Он явился на студию с утра, трезвым, отчаянным, разбитым и убитым морально, но сразу взял быстрый темп в работе. Короткие перерывы душили его воспоминаниями о своей глупости и грубости. «Она только встала после болезни, если ты и правда дорожишь ею, побереги её здоровье, уходи…»