— Сейчас мы поедем домой, вам необходимо согреться и привести себя в порядок. Потом вас осмотрит доктор, а завтра вы все мне расскажете, если захотите.

Лацла пыталась протестовать, но Николя решительно ее прервал:

— Просто позвольте мне позаботиться о вас.

Тепло чая разморило, да и алкоголь сыграл на более расслабленных нервах, поэтому девушка отключилась, как только оказалась на руках Николя. Проснулась она уже дома, под капельницей, которую как раз поправлял доктор.

— Милочка, если вы каждый свой стресс будете заливать таким количеством спиртного, в какой-то момент моя помощь может больше просто не понадобится! — ее знобило даже под одеялом. — Вы, видимо отчаянно хотите подхватить воспаление легких… Неделя постельного режима, хотя, кому я это говорю… Мсье де Буйон получит все мои рекомендации, и я не думаю, что у вас будет выбор, соблюдать их или нет. Что ж. Отдыхайте…

Когда Лайла проснулась снова, иголки в вене уже не было, как и озноба. За окном светила ясная луна. Она чувствовала себя в странном подвешенном состоянии: усталости, как таковой не было, но двигаться хотелось медленно и осторожно. Ей подумалось, что отлеживаться она будет еще долго, однако ее прошибло понимание, что завтра вообще-то четверг, завтра вообще-то на учебу, и только потом пришло самое яркое осознание: Генри — это Джей. А она — дура.

— Как я могла быть такой дурой? — вслух проговорила она, и вздрогнула от того, что заметила шевеление в комнате.

— Как вы себя чувствуете, дорогая? — темный угол проговорил голосом Николя. — Я уже написал Ромильде, что вы приболели. Жюль съездит в аптеку утром, а вам нужно отдыхать.

— Никки, боже мой, — она вдруг вспомнила весь вчерашний вечер. И ей стало мучительно стыдно: — Прости! Прости меня, пожалуйста, мне так стыдно! Я не специально пришла в ресторан. И твоя мама, боже, Николя! Какой кошмар! — она поднялась на постели, и свет луны осветил ее волосы, делая их мистическими, золотыми, а ее саму похожей на фею.

— Это совершенно несущественные мелочи. Я на самом деле очень рад, что вы появились в моём заведении. Ведь, если бы я вернулся домой, и застал бы мое жилище нараспашку, с открытым баром, кричащей музыкой и вашим телефоном на столике, я бы схлопотал ранний инфаркт в свои годы. Просто сошел бы с ума, не зная, где вы… — девушка в этот момент вспомнила комментарии мадам де Буйон, и ей стало еще более неловко. Но мысли были будто на тормозе, и она решила отложить до утра все свои переживания.

— Ты так и будешь всю ночь сидеть здесь? У постели неумирающего? Давай-ка, отправляйся к себе. Ничего со мной не случится, — но не заметив никакого движения со стороны Николя, она вдруг поняла, наконец, то, что он ей сказал в самом начале разговора. — Постой-постой, что значит, ты написал Ромильде? Я не собираюсь пропускать учебу!

— Мадемуазель Лайла, вы, наверное, не понимаете, что провели несколько часов под дождем в том, что сложно назвать одеждой. Что промокли, продрогли, заледенели, и что у меня ушло больше часа, чтобы вас согреть! — мужчина злился, но старался этого не показать. Сама виновница его беспокойства внезапно ощутила свою наготу под несколькими слоями одеяла.

— Николя, ты меня раздел? — если бы в комнате было хоть чуточку больше света, девушка увидела бы румянец на ушах и скулах мсье де Буйона.

— А стоило оставить вас в мокрых вещах? Без сознания в душ вас нельзя было отправить, поэтому я раздел вас и растирал спиртом, пока вы не отогрелись, — сейчас девушка ощутила теплые носки на своих ногах.

— Да… Не ожидала я предстать перед тобой обнаженной в такой ситуации… — пробормотала девушка, на что получила весьма неожиданный ответ:

— А что, были ситуации, в которых вы рассматривали такую возможность? — и румянец Лайлы был видел даже в тусклом свете луны. — Так или иначе, все сводится к тому, что вы возможно подхватили воспаление легких, и вы проведете в постели ближайшие три дня, а возможно и дольше!

Девушка промолчала. Этот неожиданный взрыв эмоций — смущение, удивление и недовольства — будто высосали все ее силы. А потом она почувствовала небывалую сонливость. Все мысли словно поставили на паузу, и она провалилась в вязкую дрему, ничего так и не ответив своему спасителю.

Весь следующий день Николя вился вокруг нее и хлопотал словно наседка. Утром она попробовала встать, на что получила гневный взгляд и чашку бульона, а на ее неловкий комментарий, что она в порядке, а температура так и не поднялась, непреклонный отказ выпустить ее из постели. Зато это дало ей прекрасную возможность подумать и попытаться разложить все по полочкам. Было больно. Было очень обидно, и она страдала от несправедливости и жалости к себе. А еще злости от того, что она оказалась такой слепой дурочкой. Ведь, если еще до работы над книгой она едва ли могла связать все ниточки, все же Генри отлично шифровался, то не узнать любимого человека, когда еженедельно видишь его в творческом амплуа, и ежедневно общаешься с ним дома, было настоящей глупостью. Ведь было столько моментов, ведь ей постоянно казалось, что Джей родной и близкий, но она предпочитала списать это на увлеченность и талант певца. Вот тут вступала злость уже на своего парня. Потому что именно он, как оказалось, был причиной, по которой она чувствовала, будто сходит с ума, будто все песни и фразы музыканта написаны о ней. Но ведь так и было. Ее терзало чудовищное чувство вины, она себя мнила настоящим предателем, когда на деле все оказалось ровно наоборот. Это ее предали. Ее доверие, ее любовь. Зато теперь очень многие моменты встали на свои места. И отлучки, и замалчивания. Она чувствовала себя увязшей в болоте, потому что все последние месяцы жизни она была окружена ложью. Ее растерянность, глухая боль, абсолютная беспомощность перед сложившейся ситуацией вытягивали все силы, и она периодически проваливалась в беспокойный сон, наполненный сновидениями, где она металась между Джеем и Генри. Ей было непонятно, зачем любимый втянул ее в эту авантюру с интервью, с книгой, зачем подпустил так близко к своей тайне, будто подталкивая ее на измену. Мыслей было столько, что навести порядок за день она так и не смогла. Особенно учитывая, что их прерывало мучительное чувство стыда перед Николя.

В памяти всплывал его разговор с матерью, ее появление в таком непотребном виде прямо в основном зале. Особенно сильно чувство стыда подогревал тот факт, что Николя оказался самым надежным из всех, кто был в ее жизни. За весь день мужчина так и не спросил, что же произошло, оставляя за ней выбор, что и когда ему рассказать, не поднимая вопросов о доверии к нему, как к другу, что было бы в случае с Жас или Клемом, и демонстрируя тем самым глобальное доверие к ней, как человеку, показывая, что не сомневается в том, что она во всем разберется, а если нет, то обратится за помощью. Он оставался тем островком безопасности, той неприступной крепостью, за которой никто не посмеет причинить ей вреда, за которой она сможет зализать свои раны, чувствуя защиту и поддержку.

Но взамен она ничего не давала. И это гложило ее и подталкивало к действиям, только, что именно делать, она не знала. Потому что тот ничего от нее не требовал и не просил. Даже не намекал. Хотя мотивы его стали яснее после того, как он, очевидно, из-за нее поссорился с мадам. В голове настойчиво звучали слова Эвана о том, что он не удивился бы, узнай, что они вместе. А еще, что он подходящая партия для Лайлы.

Сейчас душу затапливало чувство предательства и не сравнимое ни с чем опустошение. Злость на Генри переливалась новыми гранями, но, все еще ослабленная дождем и стрессом, Лайла не чувствовала в себе сил на интенсивные эмоции, и была скорее сторонним наблюдателем тому, что разворачивалось у нее внутри.

Она смирилась с постельным режимом до понедельника, безропотно принимая заботу Николя, благодарно отвечая на его попытки вдохнуть каплю жизни в ее глаза и вызвать хотя бы небольшую улыбку. Они оба понимали, что ей нужно время, и засыпала она почти умиротворенно, хотя уже привычная горечь обмана Генри на языке не давала о себе забыть ни на мгновение.