Серафина. Отправляйтесь в Нью-Орлеан, раз вы так сходите с ума по мужчинам. Подцепите какого-нибудь, но только на улице, не в моем доме, рядом с прахом моего мужа. (Школьный оркестр играет военный марш. Грудь Серафины бурно вздымается. Она прижимает руку к сердцу и будто забыла, что должна уходить.) Мне совершенно все равно, что там за мужчины. Да пусть делают, что хотят. Пусть хиреют, пусть лысеют, пусть наряжаются в мундиры, пусть срывают платья с девчонок и швыряют кульки с водой из окон отеля. Мне совершенно все равно. Я помню мужа, его тело юноши, его волосы, густые и черные, как мои, кожу, гладкую и нежную, как лепесток желтой розы.
Флора. И сам он был, как роза.
Серафина. Да, да, роза…
Флора. Ничего себе, роза макаронная. Гангстер. Убили потому, что гашиш под бананами возил.
Бесси. Флора, пошли.
Серафина. Мои родные все крестьяне. Батраки, а он… он был из помещиков, из синьоров. Я ночами не сплю и вспоминаю, а вспомнить есть чего. Такое мало кому дано. Да и не мало кому, а просто – мне одной! Одной! Такое не забывается.
Бесси. Ну давай, пошли на вокзал!
Флора. Погоди, я хочу дослушать, стоит того.
Серафина. Я ночи сосчитала. Наши ночи, когда я была с ним. Знаете, сколько? Каждую ночь за все двенадцать лет. Четыре тысячи триста восемьдесят. Только с ним. Иногда и вовсе глаз не смыкала. Обниму его и лежу так до утра. И не жалею об этом. А сейчас вот тоскую без него. Подушка моя не просыхает от слез. Но вспомнить мне есть о чем. Да я была бы распоследней женщиной, недостойной жить под одной крышей ни с дочерью, ни с урной его дорогого праха, если бы после всего, что у нас было, после него, я полюбила другого! В летах, не молодого, забывшего, что такое страсть, отрастившего брюхо, потного, проспиртованного, да еще уверенного, что он меня осчастливил своей любовью! Уж я-то знаю, как надо любить! Только вспомню – дух захватывает! (Задыхается, как после подъема на лестницу.) Отправляйтесь, все равно вам такого не дано, и пусть на улице вас забросают пакетами с грязной водой, а мне хватит воспоминаний о любви мужчины, который был только мой. И больше не знал никого. Меня одну! Одну! (Переводит дух, выбегает на крыльцо и оказывается в лучах солнечного света, это ее как будто удивляет. Она вдруг чувствует, что вся в слезах. Роется в сумочке в поисках платка.)
Флора (подходит к открытой двери). И больше не знал никого!
Серафина (страстно и гордо). И больше не знал никого!
Флора. А мне вот известен человек, который мог бы кое-что порассказать! Да и ходить за ним недалеко. Дойти лишь до Эспаланады.
Бесси. Эстелла Хогенгартен!
Флора. Она самая, приехала из Техаса. Обтяпывает темные делишки.
Бесси. Влезай в блузку, и пошли.
Флора. Все это знали, кроме Серафины. Она вот валялась, зарывшись в постель, как страусиха, а на следствии все вышло наружу. Одни факты. Да завяжи мне поясок этот чертов! У них такая любовь была, что ты! Больше года все длилось.
Все это время Серафина стоит снаружи, на крыльце, перед открытой дверью. Она ярко освещена солнцем. Кажется, будто она потеряла всякое соображение от слов, которые выкрикиваются в комнате. Она медленно оборачивается. Мы видим, что платье у нее не застегнуто, сзади видна розовая комбинация. Она протягивает руку, как слепая, и, нащупав колонну, прижимается к ней, пока эти безжалостные слова все глубже впитываются в нее. Школьный оркестр играет, словно не обращая внимания на это.
Бесси. Да пусть ее верит в свои бредни. Блажен, кто верует.
Флора. У него была роза на груди. Ну, татуировка, в общем. И Эстелла так в него втюрилась, что пошла на Бурбон-стрит и себе сделала такую же точно. (Серафина стоит в дверях. Флора поворачивается к ней со злобой.) Вот именно, наколку, точь-в-точь как у макаронника.
Серафина (тихо). Ложь… (Кажется, что это слово как бы придает ей силы.)
Бесси (беспокойно). Флора, идем, ну, идем же!
Серафина (громовым голосом). Ложь… Ложь! (Хлопает дверью с такой яростью, что трясутся стены.)
Бесси (в ужасе). Идем отсюда, Флора!
Флора. Да пусть хоть треснет от крика, мне-то что.
Серафина хватает метлу.
Бесси. Чего это она?
Флора. А мне наплевать!
Бесси. Боюсь я этих итальяшек!
Флора. А я ни капельки.
Бесси. Смотри, сейчас стукнет.
Флора. Пусть попробует.
Но обе кривляки уже отступают к двери. Серафина внезапно набрасывается на них с метлой. Она ударяет Флору по спине. Бесси вылетает из дому, но Флора загнана в угол. Стол грохается на пол, Бесси во дворе зовет полицию: «Убивают! Убивают!» Школьный оркестр грянул «Звездные полосы». Флора, увертываясь от ударов, вырывается из угла и выскакивает из дома. Она тоже начинает звать на помощь. Серафина бежит за ней. Она со свистом рассекает прозрачный полуденный воздух палкой от метлы. Флора и Бесси с криком убегают.
Флора (оглядываясь). Я ее все равно засажу. Полиция! Полиция!.. Я тебя за решетку упеку!
Серафина. Меня засадить! Меня! Ах ты, дрянь вонючая, чертовка. Лгунья. Все лжешь! (Вбегает в дом и, тяжело дыша, опирается на рабочий стол. Затем снова бросается к двери, захлопывает ее и задвигает засов; бежит к окнам, захлопывает ставни, занавешивает окна. В доме теперь темно, лишь горит красная лампада перед статуэткой Мадонны, да тонкие лучи света проникают через ставень. Говорит безумно.) Меня… меня засадить! Дрянь, сука… лгунья! (Беспомощно ходит по комнате, не зная, куда деть свое большое обмякшее тело. Всхлипывая, повторяет как заклинание слово «лгунья», монотонно и беспомощно. Ей важно, просто необходимо поверить, что вся эта история – злобная выдумка. Но произнесенные слова уже укоренились в мозгу, и она бормочет их, бросаясь из угла в угол.) Эстелла! (Слышен школьный оркестр.) Оркестр уже играет. Опоздаю. На бал. Ах! (Оборачивается к Мадонне.) Эстелла? Эстелла Хогенгартен? «Рубашку для моего любимого, он дик и необуздан, как цыган». Ох, ох, Мадонна, розовый шелк. (Направляется в столовую, затем отступает в ужасе.) Нет, нет, нет, нет! Не помню! Ничего не помню! Там было другое имя! Не помню какое. (Музыка играет громче.) Школа! Выпуск! Опоздала. Все равно опоздала! О, Мадонна! Подай мне знак! (Задирает голову к статуэтке, с испугом прислушивается.) Что? О, Мадонна, дай знак!
Сцена погружается в темноту.
Сцена VI
Через два часа. Интерьер дома в полном мраке. Светится лишь огонек лампады. При закрытых ставнях настолько темно, что неясно, есть ли кто в комнате. Видим лишь голубое в звездах одеяние Мадонны, освещенное мерцающим фитильком в стеклянной лампадке рубинового цвета. Несколько секунд спустя слышен голос Серафины, слабый, еле слышный, как у человека, лежащего при смерти.
Серафина (тихо). О, Мадонна, дай мне знак…
Снаружи слышен смех, веселые голоса: во дворе появляются Роза и Джек. В руках у них цветы и подарки, он кричит остальным, тем, кто в машине: «Куда поедем?»
Голос девушки. В Даймон-кин, на лодках.
Голос юноши. Приходи к пирсу через полчаса.
Роза. Заезжайте за нами. (Вбегает по ступенькам.) Заперто, мама ушла. Ключ в кормушке для птиц.
Джек открывает дверь.
В гостиной становится светлее.
Джек. Темно.
Роза. Ну да, мама ушла!
Джек. Откуда ты знаешь?
Роза. Дверь заперта, ставни закрыты. Положи розы.
Джек. Куда?
Роза. Куда хочешь! Иди сюда. (Он робко приближается.) Хочешь, научу тебя одному итальянскому слову?
Джек. Какому?
