– А на других можно? – любознательно спросил Юлий, тонко намекая на то, что дяде Феде пора бы уже заглохнуть.
Он вернулся мыслями к Стасеньке. Никто не знает, как и что у них будет дальше, но, независимо от этого, то мгновение, когда она так неожиданно, у всех на глазах потянулась к нему и прижалась, как маленькая, – оно останется. И то, что случилось потом, – тоже. Тогда, за дверью, она бросилась к нему так, будто еле дождалась, пока они окажутся вдвоём. Одна пуговица на рубашке у него при этом расстегнулась, а ещё одна совсем отлетела и укатилась куда-то…
И ночью всё было не так, как с другими. В первый раз за последние три года он испытал что-то похожее на «дрожь любви, и смерть, и жизнь, и бешенство желанья…» Если раньше его только лишь веселила строка Дениса Давыдова «Ты сердцу моему нужна для трепетанья», то теперь… нет, веселить она не перестала, но в то же время Юлий вроде бы начал понимать и то, насколько это серьёзно.
Когда Стасенька попросила его что-нибудь спеть, он сначала попробовал отказаться, но потом всё-таки спел романс на его же, Давыдова, стихи, из фильма «Эскадрон гусар летучих»:
Не пробуждай, не пробуждай
Моих безумств и исступлений,
И мимолетных сновидений
Не возвращай, не возвращай…
Стасенька слушала, затаив дыхание, а когда он дошёл до слов «Иль нет, сорви покров долой, мне легче горя своеволье, чем ложное холоднокровье, чем мой обманчивый покой», насчёт покрова она, видимо, поняла по-своему и восприняла фразу из песни как руководство к действию. Да, есть что вспомнить…
Кто-то сказал, что воспоминания – тоже часть жизни. В сущности, каждый человек – это то, что с ним было. Жизнь, состоящая из ползущих, летящих, а чаще – скачущих дней, часов и мгновений, представляет собой поток ощущений, большинство которых скользит по поверхности сознания, и лишь немногие западают в душу. Вот эти немногие как раз и составляют то, что в человеке – самое главное. Чем их больше, тем, наверное, богаче душа.
Может быть, только ради таких мгновений и стоит жить, потому что всё остальное уходит, как и не было, а они остаются, несмотря ни на что. В них в трудную минуту можно черпать уверенность и силы, и ощущение праздника, чего-то высокого, и светлого, и тёплого…
– Об чём задумался? – деликатно осведомился дядя Федя, тыча его в бок локтем.
– Об поллитре и малосольном огурце! – без запинки отрапортовал Юлий.
16
Перед тем как торжественно выбросить листок с телефоном Юлия, Стасенька, разумеется, выучила номер наизусть.
Договариваясь о встрече, она тешила себя мыслями о том, что увидеться с ним ей не столько хочется, сколько надо: должна же она, перед тем как окончательно расстаться, всё ему объяснить?
Внезапно Стасенька поняла, что это будет не очень-то легко. Особенно после той ночи… Зачем ей нужно было бесконечно твердить ему, как она его любит, кто её просил? В итоге всё получается просто великолепно: три дня назад любила Юлия, теперь опять – Рожнова… и выходит за него замуж.
Была суббота, но Юлий пообещал выбраться пораньше и заехать за ней вечером часам к девяти. Как назло, притащились Рожнов с Лепиловым. Вадим принёс кольца. Стасенька, как положено, попрыгала, порадовалась, но уже через полчаса раскрыла учебник методики и демонстративно в него уткнулась, во всеуслышание объявив, что ей надо готовиться к урокам.
Все были в отпаде, тут же принялись интересоваться её здоровьем и самочувствием, вообще всячески глумиться и, вместо того, чтобы не мешать и тактично удалиться, с громким ржанием побежали собирать соседей пламенными призывами не пропустить редкий аттракцион под названием «В субботний вечер». Стасенька, однако, не растерялась и именно в тот момент молниеносно оделась и резво поскакала к лифту.
Юлий приехал ровно в девять, и вслед за ним, по закону подлости, из этого же трамвая выпрыгнул Вайнберг. Стасенька инстинктивно шарахнулась в тень ограды, но было поздно: Юлий уже обнимал её, о чём-то спрашивал, а Генрих пялился на них во все глаза и оглядывался до самой двери. Таким образом, заготовленная для Рожнова версия об уединенном изучении методики в комнате для занятий отпадала, надо было придумывать новую, но Стасенька отложила это до лучших времён.
Она переступила знакомый порог с каким-то непонятным, совсем новым для себя чувством. Было почему-то страшно, вдруг всё окажется по-другому, не так, как тогда? И ещё переполняло предчувствие потери, её неизбежности, и совершенно непостижимое, захлёстывающее с головой ощущение счастья от того, что на столе опять горит свечка, что он опять сидит рядом и без конца поправляет нервным движением падающие на лицо волосы, что на его тонком запястье бьётся жилка, и отчётливо видно, как она бьётся, – ощущение даже не просто счастья, а какой-то благодарности, что ли? (Кому? За что?)
Странно и непонятно, почему этот в сущности чужой, почти незнакомый человек, которого она видит четвёртый раз в жизни, ей сейчас дороже всего на свете и гораздо ближе Рожнова, которого она любит второй год и за которого через три недели выходит замуж… Кстати, о свадьбе – может, сейчас вот всё ему и сказать?..Он вскинул на неё глаза, и сердце затрепыхалось, и от нежности к горлу подступил комок…
– Юлий… я люблю тебя…
Ничего не пропало. Всё снова было, как тогда, в первый раз. И потом, когда они лежали в темноте без сна, взявшись за руки, Стасенька думала о том, что в Юлии есть что-то такое, чего в Рожнове нет и не было отродясь… Внезапно она испугалась, что это конец, и ничего больше никогда не повторится. Жуткое слово – «никогда»…
– Юлий…
– Что?
– Мне страшно, – прошептала Стасенька.
Он сжал её пальцы в своих.
– Мне, как ни странно, тоже…
– И тебе? – встрепенулась она.
– Да…
– Почему?
– Не знаю. Наверное, боюсь тебя потерять…
С ума сойти – он боится её потерять! И не боится говорить ей об этом! Стасенька зажмурилась от счастья. В конце концов, это невыносимо… Внутри всё дрожит, дышать трудно, что же такое с ней делается-то? Нет, надо с этим покончить раз и навсегда, сейчас она ему всё скажет…
– Юлий.
– Что?
– Спой мне что-нибудь, пожалуйста…
– Хочешь «Колыбельную»?
– Хочу!
Он взял гитару и тихо спел ей колыбельную из репертуара «Цветов»:
Какую песню спеть тебе, родная?
Спи, ночь в июле только шесть часов…
Песня была старая, когда-то сто лет назад он пел её по телефону Маше.
Пусть, милая, тебе спокойно спится,
А я пока долину осмотрю.
Скажу, чтоб вовремя запели птицы,
Задую звёзды и зажгу зарю…
Стасенька слушала с горящими глазами.
«Спокойной ночи», – говорю я снова
И верую, что не настанет дня,
Когда тебе два этих тихих слова
Промолвит кто-нибудь поздней меня…
«Если не настанет, – с грустью подумала Стасенька, – то только потому, что Рожнов никогда никому не говорит «Спокойной ночи», мне в том числе… Как же всё-таки сказать про свадьбу? После этой песни ещё…»
Потом снова долго лежали в молчании, пытаясь заснуть. Не получалось.
– Юлий, – позвала она тихо. – Ты спишь?
– Нет.
– А о чём ты думаешь?
Он почему-то смутился.
– Тебе это будет неинтересно.
– Нет, скажи! О чём?
Он глубоко вздохнул.
– Ну, о том, что завтра – первое марта…
– И что? – удивилась Стасенька.
