– Между прочим, меня зовут Вадим.

Как будто Стасенька этого не знала! Как будто не его «заветными вензелями» расписала она целый лист в тетради по французскому!

– А меня зовут Станислава.

– О! Вы, случайно, не полька?

– Случайно, нет, а что?

– Да нет, ничего. Просто вспомнилось: «Нет на свете царицы краше польской девицы» – так, кажется?

– Вы это мнение разделяете?

– Разделял до сегодняшнего дня.

– Если это комплимент, то спасибо, – ну, и так далее.

По всем признакам, упомянутой Лепиловым Аннет к тому времени уже была дана отставка.

Сэнди и прочие просто отпали, когда в разгар обычного веселья в 814-ю постучали, и на пороге появился Вадим Рожнов, собственной персоной.

– Привет честной компании! Здравствуй, Стасенька! Мы к тебе в гости – не прогонишь?

Был он не один – для храбрости прихватил с собой Вайнберга. Стасенька тогда Генриха совсем не знала и, небрежно кивнув обоим, продолжила прерванный их вторжением разговор:

– История педагогики, конечно, ужас, но я уже начала писать шпоры. А вот что я точно не сдам, так это литературу… Господи, как я её ненавижу! Нет, так-то, конечно, можно бы сдать, но Софье – бесполезно…

– Почему же? – осторожно полюбопытствовал Генрих.

– А! Ты не знаешь, какой она зверь!

Тут Рожнов, с трудом сдерживая хохот, всё-таки сжалился и предупредил:

– Ты, Стасенька, поосторожнее насчёт Софьи Борисовны… Это, между прочим, её сын!

– До свиданья, – сказала обалдевшая Стасенька после минутной паузы и пошла было куда-то из собственной комнаты.

– Да не сын я, не сын! – решил поприкалываться Генрих. – Просто родственник… дальний!

– Всё равно… – хныкала Стасенька.

Потом она подумала немного и радостно воскликнула:

– А я, между прочим, все книги по списку уже прочитала! Вот сейчас дочитываю! И вообще мне французская литература очень-очень нравится! Гобсек там… то есть нет, Бальзак! Тьфу, ну, в общем, этот, который кофе пил…

С того самого вечера Рожнов так часто тусовался в 814й, что его квартирная хозяйка искренне недоумевала, зачем он платит за комнату, в которой почти не появляется.

В собственную исключительность в большей или меньшей степени верят почти все. В своей Лора была убеждена абсолютно, причём с самого юного возраста.

Она и вправду в чём-то была не такая, как другие. Например, не любила сказок – даже в детстве. Нет, покупаемые для нее книжки с красивыми картинками пятилетняя Лора – тогда ещё Лара – читала: очень быстро и без удовольствия. На вопрос мамы или бабушки, понравилась ли новая сказка, говорила с сожалением: «Да нет, не очень». И в ответ на удивлённое: «Почему?» – «Да как-то всё в ней… не знаю, слишком просто!».

Лара была одарённым ребенком. В семь лет она прилично исполняла на фортепьяно несложные пьесы Чайковского, запросто обыгрывала в шахматы приходящего иногда в гости папу, инженера-конструктора первой категории, знала наизусть несколько страниц из «Евгения Онегина» – это произведение нравилось ей гораздо больше сказок, хотя и здесь не обходилось без критики.

Только вот на спортивном поприще успехи ей не светили: от физкультуры Лару отворотило решительно и бесповоротно ещё в начальной школе.

Она тогда простудилась и пропустила несколько уроков, на которых все остальные учились лазить по шведской стенке. А пришла как раз тогда, когда нужно было сдавать это упражнение уже на оценку.

Во-первых, лезть под потолок, а потом ещё обратно было довольно страшно само по себе. Во-вторых, сознание того, что выстроившиеся в шеренгу одноклассники не сводят с тебя любопытных глаз, уверенности не добавляло. И наконец, дело осложнялось тем, что за это необходимо было, как всегда, получить только пятёрку.

Лара волновалась и схватилась пару раз не за ту перекладину, за которую полагалось.

– Молодец, Каялина, – сдерживая хроническую зевоту, похвалила её… стоп, как же её звали-то, их тогдашнюю учительницу? Не Феофила, конечно, и не Неонила, но как-то наподобие. А по отчеству – Аполлоновна, это почему-то чётко запомнилось.

Так вот, и произнесла она тогда в высшей степени доброжелательным тоном:

– Молодец, Каялина. Для первого раза очень даже неплохо. Четвёрку вполне можно поставить, – и поставила недрогнувшей рукой в журнал.

С того самого дня Лара весьма изобретательно изыскивала причины отлынивать от физкультуры. Со здоровьем у неё с детства было не очень, поэтому справки об освобождении выдавались ей по первому требованию.

Среднюю школу Лара закончила с двумя четвёрками – по химии и по геометрии – и с прочерком вместо оценки по физкультуре.

Когда она поступила в ин’яз, мамины знакомые дружно ужасались:

– Наталья Тихоновна, да ведь там такие девицы… и курят, и пьют, и мужиков водят…

– Я за Ларочку в этом отношении совершенно спокойна, – безмятежно отвечала им мама. – У неё правильное воспитание.

Воспитание у Лары было, пожалуй, даже слишком правильное. В школе мальчики на неё поглядывали, но предложить дружбу решился только один, самый отважный. Миша Данков был умница, спортсмен, турист и вообще не из тех, кто боится трудностей. Когда они учились в девятом классе, он как-то подошёл к Ларе на перемене и спросил без долгих предисловий:

– Ларис, как насчёт того, чтобы сходить вечером в кино?

Правильно воспитанная, Лара уставилась на него так, что отважный турист быстро оглянулся – посмотреть, что же такое страшное творится у него за спиной. Но там было всё в порядке, зато Лара покраснела, побледнела и ответила тоном, от которого у спортсмена Миши Данкова слегка подогнулись колени:

– Не с тобой ли?..

– Извини, – с вытянувшимся лицом пробормотал он, в то время как ноги уже несли его на хорошей скорости к выходу.

Больше героических попыток сойтись поближе с Ларой мальчики в школе не предпринимали.

В институте история повторилась несколько раз – последнюю попытку предпринял не так давно Вайнберг – с вариациями, но с неизменным результатом.

При этом Лара, как ни странно, всё-таки мечтала о своём неведомом пока избраннике.

Поначалу это был Прекрасный Королевич – конечно, не такой простой и незамысловатый, как обыкновенные сказочные принцы. Её Королевич был другой – намного интеллигентнее, с более сложным внутренним миром.

У него, например, и мысли не возникало варварским способом отрубить Дракону его огнедышащие головы, чтобы освободить Прекрасную Принцессу. Ему было вполне достаточно подойти к чудищу вплотную, заглянуть тому в глаза (видимо, центральной головы) и негромко сказать:

– Слушай, друг, я не понимаю – зачем ты её в заточении-то держишь? Думаешь, она тебя полюбит, что ли, за это?..

Ошарашенный Змей, поморгав, пытался гнуть свою линию:

– По-моему, я поступаю логично! Надоест ей сидеть взаперти – так за меня и пойдёт, раз больше деваться некуда!

– Плохо ты её знаешь, – усмехался Королевич.

– А ты что, хорошо?! – настораживался Дракон.

– Представь себе. Мы любим друг друга уже год, три месяца и четырнадцать дней.

Трёхголовый заметно грустнел, однако продолжал прикидывать варианты:

– А если я тебя… э-э… ну, в общем, изничтожу?

– Это ничего не изменит, – спокойно отвечал Королевич. – Всё равно она будет любить меня. А вот на тебя тогда, дорогой друг, она и взглянуть-то не сможет без отвращения. Это я тебе точно говорю…

Понурив головы, Змей задумывался и, наконец, спрашивал угрюмо:

– Ну а если… я её отпущу?..

– Наверное, она будет вспоминать о тебе с благодарностью, – помолчав, отвечал Королевич. – Поверь, это тоже чего-то стоит. Благодарность – прекрасное, святое чувство. К сожалению, довольно редкое в наше время.

И добавлял после паузы:

– А невесту мы тебе подберём, не расстраивайся. Найдём по тебе, спасибо скажешь. Если честно, с моей у вас дело вряд ли склеилось бы. Вы с ней слишком разные. Вот и пришлось бы через месяц на развод подавать – «не сошлись характерами». Так что всё к лучшему…