Очнулся Ал замёрзшим, но и сразу взбодрился. Ал открыл люк, вылез наружу и в ужасе нырнул обратно. Тел Ялы и Тяна на месте не было.

Открыв люк ещё раз, Ал осмотрел круг поляны. Снег – утоптан. Его взгляд метнулся к порталу. Портал был нетронут. Медленно Ал повёл взглядом по деревьям, по снегу, коре и кустам. Волосы! У сосны на коре были волосы – волосы Ялы. Он узнал эту прядь, но не испугался.

Всё стало понятным: здесь были волки. Они и съели мертвецов. Сначала, рыча, разодрали, дерясь за добычу, и – съели.

Странным было, что мысль о деянье волков подсказала ему: а давно ли он ел? Запас еды на челноке был предусмотрен. Ал подкрепился. Часть чёрных мыслей исчезла.

Ал вылез из люка, пошёл по полянке. Снег был утоптан. Тем лучше, сказал себе Ал. Если ничего с порталом не выйдет, забот будет меньше, да и родственникам Тяна и Ялы ещё будет надежда. Пропавших в галактике много. Порою находятся…

С порталом ничего не получалось.

Энергии для его работы от установки челнока должно было хватить, но не работало всё это как-то и почему-то. Ал проходил через рамку, и с ним ничего не происходило. И Ал смирился, наконец, с бесперспективностью попыток.

Он сел на сваленном во время посадки стволе деревца и забылся.

Оставалось одно – спасать свою жизнь. Спастись можно: надо только попасть в одно из мест на этой планете. Ближайшее, к несчастью, не было приспособлено для приёма челнока по той простой причине, что просто, если так можно выразиться, являлось явочной квартирой, да и располагалось оно совершенно в другом месте – не здесь, а примерно в одной десятой доли диаметра планеты по окружности отсюда.

Что мог выбрать Ал… Портал собран. Кругом (судя по картам) – непроходимые места. Рядом – река. Река скована льдом, покрыта снегом, по ней идти не одну сотню километров. А как идти? Что есть?.. Как спать?.. Как спасаться от тех же голодных волков или рысей? Мысль опять заскакала. Ал понял, что нервничает.

Так, говорил он сам себе, попасть надо в Вогезы. Посади он челнок там сразу – проблем не было бы. Даже если бы его посадку зафиксировали, мало кто из землян бы понял, что случилось. Забейся он тогда в этой скорлупке в расщелину – никто бы не нашёл, хоть это и Европа. А сейчас… Что он мог сделать сейчас?..

Сейчас, произведи он взлет – засекут. Засекут, проследят и найдут.

Ал снова нырнул в свой челнок, включил все системы.

Да, – он от обиды прикусил губу, – перелёт невозможен: во время разгерметизации весь кислород израсходован. Сейчас, чтобы перелететь в Вогезы и сделать это незаметно для землян, надо выбраться в стратосферу, пролететь три с лишним тысячи километров, прицелиться и вручную спуститься куда надо. И воздуха хватит лишь только на взлёт. Изображать из себя НЛО, брея над землёй с разгерметизированной кабиной – смерти подобно. С открытой системой вентиляции он будет лететь часов семь при всем внимании радаров.

Осталось одно: оставить как есть и добраться до цели пешком, и… не попасться в руки землян.

Ал рассмеялся при этой мысли стал кататься в хохоте прямо по снегу.

Забросав портал ветками, Ал начал собираться в путь. Холодным декабрьским рассветом, с кульком из одежды коллег, в мокасинах из обрезанных рукавов комбеза Ялы, c сухими галетами в карманах, с чем-то вроде пилы, ножом и пистолетом за пазухой Ал ступил на лёд реки. До ближайшего города было несколько дней.

И Ал пошёл. День был похож на день. Когда близились сумерки, Ал разводил костёр, на нём плавил снег, пил в капюшоне согретую воду, подпаливал замёрзшую галету и съедал её. Ал ночью не мог выспаться. От зверей надо было жечь лапник. А волки шли за ним на удалении, боясь лишь огня и оружия.

Галеты закончились быстро, и Ал убил волчицу. Стая ушла, а Алу досталось и жесткое мясо и задубевшая шкура с мехом, на котором, однако, тепло было спать.

Встречались на пути селенья манси. Ал обходил их стороной и ночью. И лайки шли за ним, и отставали, не поняв, кто это: человек или зверь перед ними.

И вот однажды Ал увидел город. Тот самый город, к которому вела железная дорога.

В начале девяностых здесь жизнь остановилась. В России жизнь остановилась много где. Мегаполисы впали в депрессию, не говоря о других городах. Время тогда стало мёртвым.

Два или три завода-города стояли, уже ничего не делая. Формально что-то производили. Но куда уходила продукция и где за неё деньги – не знал в городе никто, даже бухгалтерии этих заводов. В таких условиях кое-как могли жить только пенсионеры.

Только у тех, кто заканчивал свою жизнь, в городе были скудные средства её продолжить. Городки вымирали и погружались в спячку от наркотиков и самогона. Вот ещё одна примета того времени: не было нигде испорченных продуктов. На помойки ничего не выбрасывалось – даже в Москве начала-середины девяностых. Трудное было время. Голубей – этих дармоедов нигде не осталось: постреляли из рогаток, не то, что не кормили.

Теперь снова про Ала.

Город Алу был нужен с одной только целью: дорога. Дорога в него упиралась, железная дорога, упиралась в него и разбегалась вилкой одноколеек к бывшим рудникам и лесопилкам. И хорошо, что остался вокзал. Число уезжающих больше приезжих. Алу надо было уехать. Вставал только вопрос, как?..

Вечерело, хотелось спать, но Ал пошёл в город.

Приглядываясь из-за углов, кустов или сугробов, он намечал, что нужно ему сделать – стать таким как земляне, не привлекать к себе внимание. Земляне были на него похожи, но было одно «Но»: Ростом он был, как ребёнок.

Он также знал, что ребёнок почти ничего в этом мире не может. Ребёнок может сходить в магазинчик за хлебом. В остальном же – он просто ребёнок. Купить билет на поезд на вокзале ребёнок не может. А здесь нужны ещё деньги…

Завтра, – решил он, – я попытаюсь что-то сделать. А пока до утра в одном из уснувших подъездов, забравшись на самый последний этаж и даже выше, он дремал на ступеньках под люком на самый чердак. Без попытки контакта с одним из землян, Ал это понял, у него ничего и не выйдет.

Филипповна чуть приоткрыла глаза. Только лишь начинало светать: светать по-декабрьски долго, мучительно долго. Очень ныла спина. Эта боль-то и разбудила её, и хоть пришла пора вставать, вставать не хотелось. Зябко было в комнате пенсионерки с заледеневшим оконным стеклом.

Уже собака начала пищать, кося глазами то в просветлевшее окно, то на кровать хозяйки. Матрас на диване у ней был пролёжан, и тело лежало в какой-то ложбинке. И было не так просто встать. Филипповна пыталась повернуться к краешку матраса, и снова «катилась» обратно в ложбину дефектных пружин. Она пролежала почти все собачьи сроки – дремота не хотела отпускать. Опять плечом вперёд, опять – откат назад – опять матрац берёт её к себе.

Собачка тявкнула. Открыв совсем глаза, Филипповна ворчала:

– Пинча… Пинча. Сейчас… я тебя выпущу…

Почти рассвело. Кряхтя, Филипповна привстала на кровати, спустила вниз сухие свои ноги, пошаркав по ковру, надела тапки. Собака, поднявшись с ковра, топталась у входной двери. Когда открылась, наконец, и дверь – она с гулким лаем протиснулась вниз. На лестничной клетке лай резал уши. И как такая собачонка может так громко лаять? – подумала старушка, – опять, опять на чердаке какая-нибудь кошка…

…На плите свистел чайник. Филипповна вершила завтрак. Варёное яйцо она крошила по верху маргарина бутерброда. Какое-то варенье из клубники в засахаренной банке стояло на столе. Старушка ложкой зацепила себе малость на хлеб и мелкими шажками пошла к своему «свистуну».

– Пинча… А где же Пинча? – спросила вслух себя она.

Дворняг уж должен был вернуться. Она прислушалась. За дверью никто не скулил, не визжал и не скрёб лапами.

– Где же он? Может быть, с дамой?.. Да какие дамы! Песок с собаки сыпется: четырнадцать-то лет… Пойти хоть мусор вынести… – она ворчала вслух.

Морознейший воздух пахнул чистотой. Во дворе ещё прятался сумрак, но снег уже играл от бликов солнца, отраженных от окон последних этажей и от просветов между двух-трехэтажных домов. День начался – морозный солнечный день.