– Что окончил?

– То, что нужно – институт Гражданской авиации. Учился в аспирантуре…

– И что?!

– Диссертацию написал, но защищаться не стал!

– Почему?

– Во-первых, умер руководитель, во-вторых… Да мне не понять, что во-вторых. Говорит, что халтура всё это, тем более, что конструкторские бюро этим бы всё равно не воспользовались.

За окнами пролетал заснеженный пейзаж по обе стороны Рогачёвского шоссе. «Не воспользовались». Конечно! А кто воспользуется, если после распада страны в конструкторских бюро не осталось людей ни у «Ильюшина», ни у «Туполева». Шеф помнил эти времена, начало девяностых.

Тогда у него была фирма. Не весть, чем они тогда занимались! Пытались, например, наладить выпуск приборов коммерческого учёта электрической и тепловой энергии для коммунальных служб. Идея проста. Всё, что нужно, в мире было. Микросхемы доступными стали – со всего мира. Но идея могла осуществиться только в нормальной стране. В отсутствие правовой базы, необходимой для использования такой продукции, мало кому нужны были его разработки. С этим делом пришлось завязать и пытаться найти что-нибудь поестественней для России.

Одним из таких направлений тогда оставалось сотрудничество с различными конструкторскими бюро. Используя все связи, в том числе и с друзьями, оставшимися в авиационной промышленности, он вклинивался то в один проект, то в другой. Но все надежды рушились, так как либо урезалось финансирование, либо исчезала потребность в том, что они делали. Всё остановилось. И ничего своего. Всё – только из-за бугра.

Вот, к примеру, визиты в Ильюшинское КБ тех времён. Больно это осознать.

Вот он идёт через пустые цеха и конструкторские залы к другу в лабораторию систем электроснабжения, где в натуральную величину собрана бортовая электрическая сеть самолёта Ил-96. В большом зале осталось работать лишь три человека из двадцати бывших сотрудников лаборатории. Одним из этих трёх и был его институтский товарищ.

Вот он идет. Побежали мурашки по коже, как тогда, от оглушающе жуткого звука его шагов в опустевших цехах и коридорах стало жутко. Немного тогда от неверия немного сжалось сердце. А ведь когда-то он здесь работал!..

Всё было не так. Вот в опытном цеху всегда была живая атмосфера: кто-то что-то кому-то доказывает, говорят, кричат, ходят с чертежами, спорят, выходят покурить. Покурить… Поднимаясь по лестнице, где раньше курили, наплевав на все запеты, он никого не встретил. Никого не нашлось и в специальных курилках. Там выветрился даже запах никотина. В висках упрямо стучало: «Этого не может быть, не может быть…», ведь именно здесь, на лестницах, в непринуждённой отвлеченной обстановке меж конструкторами и начальниками и решались подчас такие спорные вопросы!!!

Вот он идёт через тёмный пустой цех, где ни один из двадцати станков не работает. Что-то звякнуло, и Николай Иванович, почти испугавшись, в дальнем углу этого зала увидел голову седого человека, вставляющего в шпиндель какую-то деталь. Штангенциркуль сверкнул в свете лампы…

– А что у него была за тема?

– Диссертации? Секунду. А, вот: «Оптимизация бортовых электрических цепей».

– Электрик, стало быть. Тогда действительно, «не воспользовались бы».

– Не понял…

– Да это я о своём, о девичьем. Продолжайте, продолжайте, Максим!

– На обслуживании самолётов он проработал десять лет. Так, ничего особенного, рядовой инженер.

– Ну-у-у!..

– Согласится! – Для сына он сделает всё, тем более, что мальчик остался практически один. Но предстоит большая работа. Необходимо окончательно вернуть его в этот мир и избавить от, так сказать, приобретённых дефектов. Скорее всего, это удастся.

Психологическая коррекция, в области которой работал Максим, не вызвала у шефа опасений. Его, как начальника русской части проекта, заботило другое. Впервые в жизни он решает чьи-то судьбы, и не занимается, как раньше, только техникой или деньгами.

– Всю грязную работу нам, – сказал шеф. – Хотя данный расклад получается не только из-за того, что она – грязная. Кого заманишь в этот экипаж? С такими «смертниками» – проблема. Только наши технические спецы, наши люди, только они с их смекалкой подходят для этой цели. Наилучшим образом! – сказал Николай Иванович и остановил свой выжидающий взгляд на Максиме.

А тот молчал.

– Самолёты в крупных компаниях большую часть жизни, – продолжил Рогожин, – проводят в воздухе. На техническое обслуживание или мелкий ремонт после полета – всегда мало времени.

– Да, Николай Иванович, все наши же тесты показали, что русские быстрее разбираются в сложной ситуации, чем французы, англичане или американцы. Russian specific сделала своё дело, – повторил Максим, – Непредсказуемые условия, отсюда и кругозор знаний. Счастливчики…

Рогожин усмехнулся: Припомнились бредовые проекты, каждый из которых кошмарнее другого: в полёт отправить женский экипаж. Мужчин можно родить в космосе, вырастить, воспитать и обучить. Были ли дети у той сволочи, кто это придумал?

По пути он пролистывал папки, которые подал ему Максим. За окном проносился пейзаж Подмосковья.

Вот и дом. Рогожин давно уж покинул Москву и хорошо различал городской воздух и воздух его «Подмосковной Швейцарии». Чистейший угол севера Московской области. Клинско-Дмитровская Гряда! Леса! Холмы! И близко нету крупных городов.

Ворота автоматически открылись, чёрный «Хаммер» вкатился во двор и стал под навесом рядом с домом с мансардой.

– Пойдёмте, Максим, чаю попьёте. С утра покоя не знаете. Расскажете всё в нормальной обстановке.

– С большим удовольствием, – согласился Гаранин.

В доме были старшая дочь-студентка и сын.

– Ты что же не на занятиях? – спросил отец Елизавету.

– Так ведь суббота, папа! – визгливо ответила дочь. Его взрослых детей не удивляло, что он ездит куда-то, отсутствуя неделями и месяцами.

– А в субботу что? Не учатся?! – продолжал осведомлялся Рогожин.

– В субботу, – дочь сделала упор именно на это слово, – нормальные люди до обеда спят!

Отец перевёл вопросительный взгляд на сына. Обычно в выходные его здесь не было: Либо с очередной лярвой рассорился, либо ещё что-нибудь.

– Да, Пап, сегодня я на этюдах, – пробасил высокий худой молодой человек, вытирая пальцы о пахнущую пиненом тряпку, – Здравствуйте, – поздоровался он с Гараниным.

Дом стоял на холме. Половина мансарды представляла собой мастерскую, заставленную полотнами, мольбертами, какими-то станками и прочей художественной утварью. Панорама из окна была сказочной. Казалось, что паришь над лесом. Впереди и внизу простиралась лесная даль, где кроны елей и сосен сливались в бескрайнее море. С противоположной стороны той же комнаты Максиму открылся другой прекраснейший пейзаж: чистое снеженное поле.

Красные морозные сумерки и чернеющий на горизонте лес навивали впечатление, как ожидание грозной битвы на Древней Руси.

– Вам чаю, папа? – прокричала с первого этажа дочь.

– Да, чаю, чаю! И что-нибудь закусить!

– Ясно! – донеслось снизу.

– Однако, холодает, – отойдя от окна, произнёс Николай Иванович.

– Да, быстрый переход. Ещё вчера была жутчайшая метель.

Шеф открыл дверь своего кабинета, и они вошли.

– Присаживайтесь, Максим, – Рогожин указал на одно из кресел рядом со столом, на который положил просмотренные в машине папки – результат работы группы Максима за последний месяц.

Николай Иванович открыл дверку бара и замер, глядя на фотографию покойной жены. Фотография стояла за стеклом на полке старого резного шкафа.

– Ах, да. Я же привёз тайский виски! – спохватился он, но поскольку дверка была уже открыта, спросил, – Максим, вам виски или ром?

– Как прикажете, шеф!

– Ну, тогда ром. Кстати, тоже тайский: остался с прошлого раза, – сказал Николай Иванович и достал бутылку.

Дочь принесла поднос и молча удалилась.

– Для меня, Максим, удивительно, что Они дали нам ещё и подбор людей по проекту Биосферы[1].