В обстановке тотальной дезинформации Сталину удавалось изображать оппозиционные ему силы заговорщиками, вынашивающими замыслы реставрации капиталистического строя. Официальная пропаганда все более отождествляла партийное единство с беспрекословным подчинением воле вождя, упорно обрабатывая массовое сознание в духе культа Сталина.
В сознание поколений много лет внушалась идея и глубокая вера в правильность любых его действий. Но мало кто задумывался, что этой вере недоставало знаний всей правды, осознаваемой только сегодня, когда практически все политические противники Сталина реабилитированы и мы смотрим совсем по-иному на внутрипартийную борьбу тех лет. Шла борьба за лидерство, за определение путей и методов строительства новой жизни. Некоторые ошибались, взгляды многих отличались от принятых партией, но они не были врагами социализма, обличаемыми и уничтожаемыми Сталиным, – инакомыслие представлялось ему наихудшей разновидностью вражеской деятельности, обеспечивая вождю как бы единственное право на правду. Малейшее подозрение могло вырасти в обвинение с трагическим финалом. Волкогонов приводит следующий пример: 04.08.1938 г. Ворошилов направляет Сталину статью Кольцова с запиской: «Тов. Сталину. Посылаю статью т. Кольцова, обещаемую уже давно. Прошу посмотреть и сказать, можно ли и нужно ли печатать. Мне статья не нравится. К. Ворошилов»[19].
Сталин резолюции на записке не оставил, однако отдал распоряжение внимательно «разобраться с Кольцовым», за которым уже следили. И этого было достаточно: дело кончилось трагедией известного журналиста и писателя. Кольцов, будучи редактором журнала «Огонек», установил традицию один из дней проводить со знатными, известными личностями. Проведя такой день с Троцким, он положил начало своего конца. Над ним сгущались тучи, и он решил, пытаясь выяснить отношения, зайти в Орготдел ЦК, дверь которого была закрыта. И вдруг ее отворил Сталин. Поговорили, но участь Кольцова была решена.
Сталин был двуличен и злопамятен: Ю. Б. Борев, сын известного юриста Б. С. Борева, о котором речь пойдет дальше, в своей книге «Сталиниада» пишет, что художник Сарьян вспоминал, как, принимая в Москве армянскую делегацию, Сталин, спрашивая о поэте Чаренце, заверял, что его не нужно трогать, а через несколько месяцев Чаренц был арестован и убит.
Сталин ежедневно рассматривал 100–200 документов самого разного объема, от одной страницы до фолиантов. Иногда он расписывался, иногда просто писал «согласен». Именно формальная демократия привела к тому, что уже в 30-е годы партия стала главным инструментом сталинского единовластия. И когда на февральско-мартовском Пленуме 1937 г. Жданов в осторожной форме поставил вопрос о «нежелательности подмены» партийными органами хозяйственных решений, в заключение доклада «О подготовке партийных организаций к выборам в Верховый Совет СССР» Сталин жестко подчеркнул: «Нельзя политику отделять от хозяйственной деятельности. Партийным организациям нужно по-прежнему вплотную заниматься хозяйственными вопросами».
Придание указаниям Сталина значения однозначных повелений, рассчитанных на безоговорочное и единодушное одобрение широкими массами, основывалось на низком уровне их политической культуры и социального сознания народа, отягощенного многовековым наследием образовательного статуса, что и позволяло проводить различные идеологические манипуляции.
Одной из самых больших загадок сталинизма является сочетание брутальности режима с жертвоприношениями миллионов жизней и невероятно чувствительного отношения к их внешним формам. Ритуал для режима был крайне важен. Это иллюстрирует исторический анекдот, связанный с персоной Берии. В 1953 году, как известно, его арестовали, сразу же после этого из всех экземпляров издающейся «Большой советской энциклопедии» была удалена страница, на которой помещалась статья о Берии. Причем эта страница была не просто вырвана, она была перепечатана так, чтобы не было никакого пробела. Все знали, кто такой Берия и что с ним произошло, но у режима были свои ритуалы, при исполнении которых он проявлял крайнюю щепетильность, полностью при этом игнорируя мнение народа в расчете на его безмолвие.
В недавно приобретенном мной, сейчас уже ставшем раритетом, сборнике иллюстраций художника К. Ф. Юона[20] на титульной странице значится: «Вступительная статья Н. И. Бухарина». Но, как бы ни искал читатель, он не найдет этой статьи в указанном сборнике – ее просто нет, она исчезла.
Спустя 20 лет мы читаем в дневнике Чуковского о ситуации, связанной с именем Сталина после выступления Хрущева:
«06.03.1956. Всеволод Иванов утверждает, что все книги, где было имя Сталин, изъемлются теперь из библиотек. Уничтожили миллионы календарей, напечатавших „Гимн“. Все стихотворные сборники Суркова, Симонова и т. д. будто бы уничтожаются беспощадно.
Большая советская энциклопедия приостановлена. Она дошла до буквы С. Следующий том был целиком посвящен Сталину, Ст. премиям, С-ской конституции, Сталину как корифею наук и т. д. На заседании редколлегии „Вопросы истории“ редактор сказал: „Вот письмо мерзавца Ст-на к товарищу Троцкому“.
Всев. Иванов сообщил, что Фрунзе тоже убит Сталиным!!! Что фото, где Ст. изображен на одной скамье с Лениным, смонтировано жульнически. Крупская утверждает, что они никогда вместе не снимались».
Управляемая массовая истерия переходит от обожествления вождя к затмевающему разум проклятию его. Смесь трезвого и меткого наблюдательного взгляда с испуганными попытками объяснить необъяснимое и принять неприемлемое, запечатленная в записях 30-х годов, характерна для восприятия эпохи многими писателями той давней поры.
Стране не надо учиться врать ни у кого, кроме как у собственной истории. Мифы о Ползунове, Лодыгине и Попове проходят через все учебники отечественной истории, с самозабвением раздувая «национальное лидерство». Несмотря на обилие информационных потоков, страна безмятежно врет как самой себе, так и всей округе, создавая мифические приоритеты даже там, где не надо.
В СССР на протяжении 70 лет замалчивалось истинное происхождение основателя государства – Ленина, хотя его старшая сестра А. Ульянова еще в 1932 г. в письме Сталину упомянула, что ее дедушка по материнской линии был украинским евреем, перешедшим в христианство, чтобы получить доступ к получению высшего образования: «Он вышел из бедной еврейской семьи и был, если верить свидетельству о крещении, сыном Моисея Бланка, рожденного в западноукраинском городе Житомире. Владимир Ильич всегда был высокого мнения о евреях. Мне очень жаль, что обстоятельства нашего происхождения, предполагаемые мною давно, еще не были известны при его жизни». Ульянова просила Сталина сделать достоянием общества еврейское происхождение Ленина, чтобы остановить растущий антисемитизм.
То, что зомбированные многотысячные трудовые коллективы поддерживали установки и мнения ЦК, было заметно по «энтузиазму» масс, сгоняемых на митинги и выборы. Рабочие, колхозники и представители трудовой интеллигенции, поднимаясь на трибуны различных съездов и собраний, начинали свои выступления со слов, подобных этим: «Я книгу Пастернака не читал, но…», и далее следовал поток брани. Но все чаще возникал вопрос – верила ли высшая сталинская номенклатура и примкнувшая к ней часть общества в то, что делала, или была лицемерной? Словенский философ С. Жижек однозначно отвечает на вопрос о сталинской элите: «Мне кажется, они на самом деле верили, и это ужасно».
Эта вера сохранилась у многих и до сих пор, если всмотреться в кадры фильма «Сталин Live», где отец народов представлен эдаким грузинским красавцем, жгучим брюнетом, в состоянии постоянного раздумья, выпаливающим цитаты из Талмуда, Ветхого завета или Библии. Он выглядит почти пророком в окружении безликих зажравшихся «держиморд» с лицами на весь экран, словно в балагане скотного двора из романа Оруэлла. Здесь и не пахнет демократией, хотя именно о ней и ее принципах идет речь. Нам навязывают подмену понятий и стереотипов, в том числе и пронесенного через века гуманизма. Свобода в цитадели социализма под названием СССР была всегда, но не было возможности ею воспользоваться. Мы имели свободу выбора, но только в том случае, если он совпадал с тем, о котором, опять же, пеклись власти.
