Однажды в камеру закинули девочку-подростка, совсем хрупкую, поймали на воровстве и, вроде как, на убийстве. Хотя она божилась, что не убивала, что тот богатый человек был уже мертв. Она была плохо одета и все плакала. Настя пожалела ее и отдала свой плащ. Но девочке это плохо помогло. Вскоре у нее начался жар. Стали звать лекаря, просили приносивших еду, но врачеватель так и не пришел. Через пару дней, девочка умерла. Настя, сидевшая возле, ухаживающая за ней, задремала. Разбудил лязг решетки и свет факела. Принесли еду. Стражник проверил сердцебиение, позвал подмогу. Прибежал еще один, и тело девушки за ноги из камеры выволочили. Было тяжело и горько. Так могло быть с каждой из них. Тут Настя сообразила, что плаща на умершей девушке не было. Это насторожило Настю, она стала спрашивать, кто взял плащ. Сначала все молчали, а потом из темноты вышла высокая грузная баба и сказала:

— Ну я взяла. Мертвым он к чему?

— Я его не тебе давала. Отдай.

— Забери.

Что-что, а драться Настя умела: увернулась от летевшего на нее удара и в ответ заехала бабе в лицо локтем, но и сама схлопотала удар под ребра. Из тьмы отделилась еще одна фигура и хотела помочь подельнице, но Меирид заметила движение и подставила ей подножку. Та растянулась прямо под ноги дерущимся. Сверху на упавшую завалила Настя и воровку. Плащ свой забрала.

— Уснешь и хана тебе.

— Я сплю чутко.

Настя завернулась в плащ и села на свое место. Потерла ушибленный бок. Время опять потянулось долго и вязко, но в камере больше не играли, в воздухе витало напряжение. Что будет, если усну? Нельзя спать, надо держаться. Настя стала вспоминать, как вела счета, рассчитывала цену товара на три аршина от куска ткани. А если не холст, если это шелк…

К решетке подошли двое стражников. Один светил факелом, другой всматривался в глубь темницы.

— Настя, Анастасия Тимофеевна, ты здесь?

— Здесь я!

— Выходи на свет.

Настя, жмурясь, подошла ближе, сердце бешено забилось — это был Даврог! Она обрадовалась и хотела поздороваться с ним, но он положил палец к губам.

— Да, вижу, это ты, — он завозился с ключами, открыл замок. — Выходи, тебя переводят.

Они шли по лестнице темницы, что шла на второй круг. Потом еще. Здесь воздух был явственно теплее, по стенам в кольцах горели факелы. Куда ведут? Почему? Но спросить не смела, боялась подставить. На третьем этаже им встретились двое конвойных.

— Стой! Куда это ее?

— В верхние темницы переводят.

— Чего это? А комендант в курсе?

Даврог молчал. На его каменном лице не отразилось ни испуга, ни страха. Конвойным не хотел он так просто сдаваться.

— Это наш этаж, не помню никакого распоряжения на этот счет.

— Это жена купца Тимофеева, не какая-то простолюдинка — в подземную часть тюрьмы попала по ошибке.

— Нехорошо-то как… — покачал головой притворно стражник, но пропускать не спешил. — Та, что сынка Адамиди пришибла?

Даврог вновь замолчал.

— Не уверен, что ей место здесь. Может, стоит коменданта позвать? Пусть он нас рассудит.

— За нее попросили.

— Кто?

Он не спешил отвечать, с презрением глядя на стражников.

— Эк ты болтливый! А что, попросили только тебя?

— Да нет, и вам передали.

Даврог достал серебряных монет и отсыпал стоящим. Конвойный довольно хмыкнул.

— И кормить просили как следует.

— Да понял, жена купца… По коридору восьмая свободная.

— Знаю. Туда и веду.

Они прошли дальше.

Камера, в которую ее перевели, была сухой и никого другого там не было. Здесь и кровать имелась, и шерстяное одеяло. В коридоре горели факелы.

— Даврог. Кто, кто за меня попросил? Евстратия?

Он помолчал, потом тихо с усмешкой сказал.

— Я. Только тс! — снова приложил палец к губам. Настя улыбнулась.

— Мне пора на обход. Я после тебе все расскажу.

Питание было так же один раз в день, но приносили, о радость! теплую похлебку, которую, судя по жирному бульону, варили на мясе. Вода была чистой и без запаха. Хлеб был мягче и свежее. Съев похлебку, Настя ощутила, как тепло разлилось по телу. Впервые за долгое время удалось толком согреться. Вместе с теплом пришла и надежда, что все должно разрешиться по справедливости. Во всем разберутся и отпустят, надо просто немного подождать.

Через несколько дней пришел Даврог. Хмурый и уставший.

— Только со смены, отсыпаться иду.

— Трудная работа. Да, не ожидала я тебя увидеть здесь. Думала, мерещится, поначалу. Давно ты тут устроился?

— Признаться, уже несколько месяцев. После той подставы, устроенной Евстартией, я ушел от нее в стражники.

— Что ж сюда, а не в воины?

— Старею. Силы не те. Хотелось чего-то поспокойнее.

— Как ты узнал обо мне?

— Меня нашел твой старший сын.

— Егор?! — обрадовалась Настя.

— Да. Он оббил все пороги, прося помощи. Евстратия, эта злая ведьма, его принимать отказалась. Боится гнева Адамиди. Но знаешь, слуги в ее доме помнят о тебе только доброе, вот и сказали ему, где меня найти. Я и не знал, что с тобой такое приключилось. Ты вправду убила этого избалованного сынка?

— Нет, не делала я этого. Наговор все.

Даврог вздохнул.

— Где-то ты ему насолила, раз он тебя решил приплести к смерти своего сына. Я тут поговорил с ребятами, в нижние камеры для простолюдинов ты неспроста попала. Хотели, чтоб ты сгинула до суда. Раз ты не причем, думаю, и доказательств-то у него нет. Освободят. Точно тебе говорю, разберутся и отпустят.

— Дай-то Бог. Как там дети мои? Здоровы ли все?

— Егор, как тебя арестовали, сразу распродал все, что было. Товар весь, и дом тоже. Адамиди, обвинив тебя, сделал твоих детей отверженными для всех. Какая тут торговля? Ищет тебе защитника на суд, но все отказываются, — Даврог замолчал, закусил губу, думал, говорить или нет. — Тут вот еще… беда у него.

— Что еще? Не томи, говори, как есть!

— Жена у него пропала.

— Ида? Как так?

— Я всего не знаю, но, вроде как, поехала к отцу то ли денег просить, то ли украшение свое забирать, только обратно не вернулась. Отослала паренька вашего, сказала, что дома заночует, а утром не вернулась. И парень, что ее провожал, пропал.

— Что за парень-то?

— А, да я плохо помню.

— Никитка, может?

— Да, точно… Кажется так.

— Ох, Никита, Никита… А Матрена как же? — Настя заходила по камере. Распереживалась. — Как же так?

Даврог лишь плечами пожал.

— Может, украл кто? Али сама сбегла, опасаясь позора?

Больно было Насте слышать такие слова. Разрушилась жизнь сына с этим арестом. Проклятый Адамиди!

— Жаль Егора. А Санька что ж?

— Не знаю, думаю, все порядке. Настя, не тревожься.

— Спасибо тебе, Даврог, за все спасибо. И за весточку из дома. Главное — живы. А там, бог даст, все наладится.

Морозы ночью стояли довольно крепкие, но днем солнце уже светило ярко и местами, то тут, то там, стали появляться проталины, обнажая черную землю; старая трава была объедена сильно исхудавшими конями. Кончалась еда и у воинов, примкнувших к Ногаю, милостиво подаренная благосклонными ханами. Ордынцы обычно растворяли муку в воде — делали болтушку, — десятникам доставалась такая похлебка с куском курдюка. Вечером раздавали лепешки. Риса остро не хватало, его берегли до праздников.

В ожидании, когда все съедутся на совет, Ногай на месте не сидел: либо ездил поговорить с ханами, набирая себе все новых сторонников, либо уходил на неделю-две на охоту в степь, чтобы хоть как-то питать свое растущее войско. Зимняя охота редко выходит удачной, умный зверь прячется в норах от холодного ветра и колючего снега. Особенно радовало, когда удавалось урвать присмотренную добычу у людей Туда-Менгу. Брат Великого хана, узнав, сильно злился, что и тут этот проклятый Ногай обошел его. Слышать его имя было для Туда-Менгу, словно терзаться от старой незатягивающейся раны. Войско за столицей все росло и уже достигало четырех тысяч. Брат Великого хана мог разогнать всех, разбить, когда было их всего пятьсот. Он не решился, момент был упущен. Повелеть разгонять сейчас? А вдруг воины перейдут на сторону мятежного темника? Ногай исходил из рода Чингисхана, дед его приходился седьмым сыном Джучи. И Великий хан Берке, поговаривали, видел именно Ногая ханом. Народ говорит, значит, помнит. Нет, открыто воевать против Ногая было нельзя. Тогда он стал пытаться убить дерзкого темника. То подсылал убийц в шатер, то вино присылал отравленное. Чутье не раз спасало Ногая, но сделало недоверчивым, подозрительным ко всему. Он выезжал всегда с охраной, один по городу никогда не ездил.