И Пепа решила не сбегать. Подошла, протянула голову через лиловую пену душистых цветов. За ними нашлось нечто невообразимое, как осколок ожившего сна. Статуя трирогой лани, которую — Пепа помнила четко и ясно! — ваяла когда-то давно сестра Амбри. Помнится, когда Пепа ушла, эта лань была еще не закончена, а теперь вот…

По телесного цвета мрамору разбегались, как вены, синеватые и розовые прожилки. Под изваянием был сооружен грубый постамент, который, надо сказать, слегка портил общую картину. В его глядящем на зрителя боку тускло блестел из-под зелени гербовый медный медальон с кабаньей головой.

— Это…

Пепа так и не договорила, старушка бодро перебила ее.

— Скажи, ты ведь такая?

— Какая такая? — Пепа заозиралась тревожно по сторонам.

В этом новом мире, таком сиротливом и непредсказуемом без покрывавшего его прежде гигантского Купола, она так и не научилась чувствовать себя уютно.

— Такая, как зверь на гербе? Я не вижу тебя, но мне кажется, что догадки мои верны. — Шершавая ладонь взлетела вдруг, стремительно, как птица, и прошлась по заросшей огромной морде. — О-о-а, это верно ты. Не врали, выходит, легенды рода Сирис.

Услышав имя своего рода, Пепа вздрогнула всем телом, запуталась в словах.

— Я… Это не я! То есть, почему вы решили? И почему Сирис? Вы сказали Сирис?

— Конечно, — улыбнулась старуха, приближаясь к статуе и смахивая с нее сиреневой веткой несколько прилипших листов. — Я не представилась. Мое имя — Пепа. Пепа Сирис. Меня назвали в честь той самой девы, что когда-то пожертвовала всем ради своей семьи. Легенда гласит, что вероломный дух обманул ее и обернул чудовищем, а потом упрятал под землю на века. Но мы не забыли. Мы помним. Мы тысячелетиями передавали эту историю от сестры к сестре. Мы знали, что однажды ты можешь выйти из-под земли и вернуться сюда. И ты вернулась. А, значит, ты теперь дома.

— Дома…

Пепа в очередной раз оглядела и бедный сад, и маленький дом, и забытую в нестриженных зарослях статую.

— Столько времени прошло, но ничего не изменилось. Снова эта нищета и бедность. И творение сестрицы Амбри украшает не покои королей, а задворки… Выходит, не нужна была тогда моя жертва? Выходит, мой поступок был бесполезный и напрасный?

Старуха кивнула седой головой, потом помотала.

— Жертва была не нужна, ты все верно сказала. Пытаясь отогреть чужие ладони, не стоит кидать себя в печь. Даже если это очень важные ладони. Но твой поступок был не бесполезен и не напрасен. Он был важен и ценен. И цену его ты возвращаешь себе сейчас новыми возможностями и новой жизнью. Бывает и так, Пепа.

Бывает и так.

— И что же теперь?

— Теперь ты дома. И ты здесь равноправная хозяйка, как и я, а хозяйке не пристало жить в конюшне. Пойдем, я провожу тебя в дом.

— В Дом? Нет, что вы! — Пепа смущенно попятилась и чуть не сломала задом цветущий куст белой сирени. — Там же гости, постояльцы, они не поймут.

— Мы что-нибудь придумаем, не переживай. Здесь есть задний ход, которым не пользуются. Он ведет во флигель с летней гостиной, где никто не живет. Располагайся там — никто тебя не побеспокоит.

— Спасибо, я подумаю, — кивнула Пепа. — Все это так неожиданно…

Луна отражалась в чаше старого фонтана. Ветел гнал рябь по теплой глади, то и дело разрушал отражение неба, испещренное звездными искрами и ночным серым облаком по краю. На синем небесном бархате четко рисовались развалины храма. Над ними то и дело вспыхивал салют — праздник был в самом разгаре.

Моа стоял скрытый тенью и сам был как тень. Темная фигура без очертаний и черт, увидишь и забудешь, что видел…

И рядом как всегда жизнерадостная Има. Такой контраст! Странно, что нашлось у этих двоих нечто общее, связавшее их и направившее по единому пути…

То, что забыто навек.

Но навек ли?

Има переминалась с ног на ногу, все думала, как начать, с чего зайти? Все же ляпнуть подобное в лоб неудобно и как-то не по-дружески. Как-то грубо… И промолчать тоже нельзя. Пора расставить точки над «и». В конце концов, она не собирается осуждать. Наоборот — поддерживать.

И думать, как со всем эти дальше жить.

— Пепа думает, что ты — как она…

После какое-то в ремя в оздухе висела долгая пауза.

Напряжение.

— Я не как она, — Моа, наконец, задумчиво посмотрел на собеседницу. Во взгляде его единственного глаза на миг мелькнула благодарность. Има узнала правду и не сбежала от него в панике? — Я хуже.

— Не хуже…

— Хуже. Пепа лишь внешностью зверь, а внутри всегда была и будет человеком, и ничего ее не заставит потерять разум и броситься убивать все живое вокруг. Она контролирует себя. Ей повезло.

— А тебе? Ты ведь тоже не бросаешься… И монстром ты не становился ни разу… Пока что…

Голос Имы подрагивал от волнения. Ей вдруг стало страшно от мысли, что она может заблуждаться… Вдруг, и правда, заблуждается?

И омрачающий все, но такой очевидный ответ.

— Ты не видела, что стало с теми ищейками.

— Не видела. Пепа сказала, что ты — дракон. И Архо, кажется, тоже догадался. Он ведь видел что-то там, на месте сражения с ищейками? — Има посмотрела на лича пристально. — Жаль, что я не видела.

— И хорошо, что не видела. Знаешь, раньше мне хотелось вернуть свою память, а сейчас я понял, что ты была права. Иногда лучше не знать, каким чудовищем ты был в прошлом.

— Да не был ты никаким чудовищем! — возмутилась девушка. — Это все — какая-то тайна. Какой-то невнятный клубок событий, в котором мы с тобой запутались. Его надо распутать, разобрать по ниточкам, что бы там ни открылось в конце.

— Уверена? Вдруг окажется, что я, или даже ты, возможно, совершили какое-нибудь страшное злодеяние в прошлом? Убили людей? Уничтожили целое государство?

— В любом случае, об этом лучше знать, чем не знать. — Има коснулась руки собеседника своими теплыми пальцами. — К тому же мы скоро отыщем эту твою мудрую ведьму. Уж она-то нам многое объяснит, я думаю.

Они долго петляли по улицам Кутаная, замусоренным после большого праздника, пока не нашли нужный дом. Моа сомневался — то это место или нет, но в конце концов решил довериться интуиции, ведь что-то необъяснимое привело его сюда.

Именно сюда.

Это оказалась какая-то старая таверна с прогнившими стенами и развалившимся крыльцом. Перед ней была сооружена довольно новая коновязь. Там состояли лошади, запыленные, оседланные. Одна пила воду из деревянного корыта, другая чесалась о столб крыльца, рискуя развалить хлипкое сооружение окончательно.

Под некрашеным окном с треснутой рамой среди нагромождения камней был разбит цветник.

— Это то место? — с сомнением в голосе спросила Има.

— Вроде бы да. Точно не могу вспомнить, — ответил Моа. Через весь город память уверенно вела его сюда, тянула магнитом, но, увидев странную таверну, он засомневался — по адресу ли пришел? — Не помню… Этих цветников, и этой коновязи… — Моа огляделся по сторонам, чувствуя, как в душе, словно гроза в летнем небе, собирается предчувствие чего-то нехорошего.

— Это мелочи, — поддержала друга Има, радостно указав своему спутнику на деревянную вывеску, покачивающуюся на ржавой цепи. — Давай зайдем.

Девушка и лич зашли внутрь.

Их взглядам открылось просторное, не слишком чистое помещение. Стены из серого камня вобрали в себя только копоти, что почти слились своим цветом с углями в потухшем камине. Столы были отполированы посудой, занавески на окнах заштопаны и засалены.

Не слишком приглядное местечко для столь блистательного города…

Из-за дубовой лоснящийся стойки на гостей посмотрела усталая женщина средних лет. На ее белом когда-то переднике — теперь он стал серым, и желтые пятна от пива и жира расцветали на нём акварельными узорами — был вышит тот же знак, что и на вывеске таверны.

Цветок сушеного хмеля и ведьмовская остроконечная шапка.