У меня ещё не было опыта по выращиванию таких милых созданий, да и времени для этого было немного, и все заботы о двух четвероногих питомцах свалились на мою мать, вырастившую и, как мне казалось, неплохо, троих детей. В нашей тихой трёхкомнатной квартире вдруг стало шумно и весело. Щенков надо было как-то назвать. Я вспомнил, что в одной охотничьей книжке читал рассказ о таких же лайчатах, которых звали Чок и Получок. Это охотники так стволы ружей по сверловке различают. Клички хорошие, охотничьи, но только одна длинновата. И мы решили назвать своих – Чок и Чук. Братья «не возражали». Рано отнятые от материнских сосков, они вначале плохо ели, и их «приёмной матери» пришлось пустить в ход весь имеющийся в её опыте арсенал средств по выкармливанию непослушных детей. Со временем всё образовалось, их взаимная любовь друг к другу росла. Однако Чук скоро уехал в Карелию. Оставшись один, Чок заскучал и, может быть, поэтому разгрыз оброненный на пол химический карандаш. Он мог погибнуть от отравления, если бы его не спасли ласковые, добрые руки моей матери. Она отпаивала его тёплым молоком, делала промывание желудка, каким-то образом заставляла проглатывать необходимые лекарства. И выходила! Наверное, он понял это. Его любовь к своей спасительнице переросла в обожание, беспредельную преданность, дошла до фанатизма. Мать стала для него всем: хозяйкой, другом, идолом, Богом. Я на какое-то время стал ему просто не нужен. Признал он во мне хозяина только тогда, когда узнал, что я, взяв в руки ружьё, могу показать ему ещё один мир, – мир, для которого он был рождён, мир, в котором существовал ещё один Бог – Бог охоты. Но и сейчас, по прошествии стольких лет, я затрудняюсь сказать, какой же был для него главней.

Уезжая со мной в лес, на охоту, он так страдал, что покидает мать, так трогательно с ней прощался, заглядывая в глаза нам обоим, как будто хотел спросить: «ну, почему мы не берём её собой?» И мы иногда брали. Конечно, в недалёкие прогулки, за грибами или ягодами. О, как он был тогда счастлив! Но когда я начинал долго и тщательно собирать свой большой рюкзак, доставал ружьё, он понимал, что предстоит разлука, прощание с его домашним Богом и начинал страдать. Он – то подбегал к матери, тыкаясь ей в колени носом, то ко мне, хватаясь зубами за лямки рюкзака, и я боялся, что когда-нибудь его бедное сердце не выдержит и разорвётся на две части. А разлука, порой, бывала долгой. Но зато, сколько радости было по возвращении. Как он рвался с поводка, вступив во двор, как скрёб лапой дверь, а потом подпрыгивал, стараясь лизнуть любимую хозяйку в лицо, и как сникал, когда её не оказывалось дома. Но если она была, то после первых бурных минут мать усаживалась в старинное глубокое кресло, а Чок, сидя у её ног, клал ей голову на колени и начинал «рассказывать», наверное, о том, другом Боге. Да, да – именно рассказывать, потому что он как-то мелко-мелко двигал челюстями, издавая при этом очень тихие, нежные звуки и глядя ей в глаза.

Это было время моего освоения Ивины. Я, естественно, брал его во все поездки. Помощником на охоте он был хорошим, особенно в лесу. Он как-то сам быстро сообразил, что облаивать и гонять рябчиков бесполезно, что не лучше обстоит дело и с тетеревами, если они уже достаточно подросли, зато по глухарю работал с азартом и безукоризненно, как и полагается хорошей лайке. Вот, только утки у него не вызывали восторга. Вернее даже не они сами, а их болотный запах. Когда требовалось отыскивать битых среди коряг и тростников, то Чок делал это с большой неохотой и, принося её в зубах, морщил от запаха нос. С детства несколько разборчивый в еде, он обожал жареную рыбу, с удовольствием хрустел косточками от боровой дичи, но не притрагивался к утиным. Однажды мы проделали эксперимент. В миску с его кашей положили большое количество мелко нарубленных глухариных косточек и вместе с ними одну утиную. Чок быстро справился с заданием. На дне чисто вылизанной миски осталась лежать та самая, утиная косточка.

Иногда, в плохую погоду, или когда я просто оставался днём в лагере, становилось заметно, что он тоскует по матери. Безучастно лёжа в тени, он часто вздыхал, как человек, или, забравшись в палатку, подолгу обнюхивал все мои вещи, словно стараясь уловить сквозь мои запахи – тот, далёкий, материнский… И однажды произошло… почти чудо.

Мы уже с неделю жили и охотились, как всегда, на Ивине, приехав туда вчетвером. Чок, конечно с нами. Собирался подъехать ещё Виктор Буш, но когда и как мы не оговаривали, да и сам он точно не знал. Живём, ходим на охоту, всё, как всегда. Как-то днём, в тихую погоду видим, – идёт по разливу лодка. Не то к нам, не то дальше, на Ивину. В лодке двое. Да мало ли кто здесь плавает, я даже смотреть перестал, каким-то делом занялся. Слышу, Чок потихоньку поскуливает. Гляжу, а он у кромки воды сидит и в сторону лодки смотрит. Ветерок как раз в нашу сторону тянул, и он носом так и водит. Чего учуял? Стали мы внимательно к той лодке приглядываться. Тот, кто на вёслах – явно, на Бусика смахивает, у него была такая манера грести, – не спутаешь. А кто же тогда второй, мы больше никого не ждём. И тут Чок как сиганёт в воду и поплыл. А до лодки ещё далеко. Не доплыв, он заскулил. Но только другим, радостным тоном, да ещё и залаял. Это на воде-то! Да, видать, воды глотнул, закашлялся. Его в лодку втащили, и что там началось… Но вскоре всё объяснилось. Это Витя мою мать привёз. Уговорил её заглянуть на Ивину. У неё на работе отгулы какие-то получились, и её начальница, хорошая женщина, отпустила на недельку, да ещё билеты на теплоход помогла достать, – с этим вопросом всегда сложности были. Витюша собрал мать в дорогу, палатку ей достал персональную, – словом, всё, как надо подготовил – и на пристань. А в Плотичном, куда они на теплоходе пришли, у нас уже давно всё налажено было, так что им лодку напрокат сразу выдали. Погода была хорошая, они потихоньку своим ходом и отправились. И надо же, Чок на таком расстоянии их почуял!

Поселили мы гостью по самому высшему туристскому разряду – в просторной палатке с Чоком-телохранителем у входа. Специально чуть в стороне, чтобы поспокойнее было. И наступил у Чока, наверное, самый счастливый период в жизни. На вечерке или с утра он со мной на охоту сходит. После завтрака – мать в лес за брусникой и Чок с ней. До вырубки, куда мы с ним не раз ходили, и назад, домой, он её кратчайшей дорогой выведет. За грибами – тоже, пожалуйста, он за несколько лет все тропинки вокруг нашего мыса изучил. И не на минуту от неё в сторону не отойдёт. А в лагерь вернутся, от палатки ни шагу – лежит, охраняет. Даже меня подпускает с неохотой. Так что показалась ему эта неделя, наверное, большим собачьим счастьем. А уж как он при отъезде с ней прощался, я рассказывать вам не буду…

О каких охотничьих скитаниях, о каких краях и угодьях ни зашла бы речь, редко кому удаётся обойти в рассказах такую деталь, как костёр. Пожалуй, среди главных изобретений человечества он стоит на одном из первых мест. Во все времена люди любили костры и широко ими пользовались. Да и сейчас едва ли найдётся человек, который откажет себе в удовольствии посидеть у костра, если предоставляется такая возможность. Ведь так приятно побыть у живого огня, глядя на его игру, почувствовать ароматный смолистый дымок, услышать треск взрывающихся угольков, тихое пение горящей хвои или тонких веточек. Вид огня никогда не надоедает, как и вид набегающего морского прибоя. Недаром в последнее время люди всё чаще стали строить в загородных домах камины. У костра к человеку приходят хорошие воспоминания, он становится добрее, отзывчивее.

Я, честно говоря, очень люблю костры. Всякие. По весне сжигаю на своём участке в деревне накопившийся за год хлам, картофельную ботву, старые малиновые стебли. Но особую слабость я питаю к кострам охотничьим. А их я сжёг в своей жизни очень много. Есть у меня места, где, находясь на охоте, я жгу костры постоянно. Там обычно всё обихожено: есть запас дров и растопка, кострище расчищено и к нему подтасканы камни. Они, нагреваясь, долго отдают потом тепло. Если такой нагретый камень затащить вечером на большом куске бересты в палатку, то ночью и печки не надо. Если я попадаю в места, где когда-то бывал и имел там стоянку, пытаюсь вспомнить, разыскать старое кострище, поздороваться с ним, как со старым другом. На таких местах вспоминается: тут я когда-то ночевал с женой, а там охотился с Леонидом Беляковым. И порою становится при этом грустно… А бывают и приятные встречи. Я, хотя и редко, навещаю то место, где разожгли с женой наш первый семейный костёрок.