К тому времени мы отработали новый вариант заброски в разлив – с юга, со стороны Свири. Местом старта выбрали большую деревню Плотичное, куда захватил рейсовый теплоход, и куда имелась хоть плохонькая, но всё же дорога, по которой можно было подъехать на автомобиле. А у нас как раз появился в компании автомобилист. Это был Игорь Чаплыгин, начальник детского туристского лагеря от Дворца Пионеров Выборгского района Ленинграда, под руководством которого мы уже несколько лет работали с Власовым. И так удачно сложилось, что именно Игорь стал на несколько лет нашим основным компаньоном в поездках на разлив.

В тот год мы вышли уже из Плотичного. Благополучно перейдя самый широкий плёс, вошли в знакомые места устья Муромли, где сразу столкнулись с необычным явлением, – не могли поймать рыбы даже на жидкую уху. На спиннинг клевали только мелкие окунишки. И не одной щуки! Это было невероятно. В течение двух дней мы меняли места, блёсны, время суток – ничего! Щука не желала ловиться. Это было, как гром среди ясного неба. Лишь на третий день от вознесенского рыбака мы узнали, в чём дело. Просто – не было щуки! да и окуней почти тоже. Весной крупнейший на Северо-западе рыбколхоз не то имени Кирова, не то Ленина, перегородив мерёжами все подходы к устью Муромли, вычерпал всю нерестующую щуку, а заодно и окуня, вывозя оттуда рыбу десятками тонн. Оставалось одно – искать новые места…

Как тогда, в первый раз, мы тронулись в неизвестность. Снова вышли в разлив, разглядели на горизонте Каменный остров у поворота разлившейся Свири и пошли на запад, огибая огромный массив плывунов. Замаячил далеко впереди белый остов церкви на Остречинском погосте – маленьком островке, оставшемся посреди воды.

Погода благоприятствовала. Тяжёлую нашу лодку покачивала и слегка подталкивала ласковая волна. Через пару часов гребли горизонт ощетинился сухими вершинами гниющих по колено в воде деревьев. Ещё через час уже можно было разглядеть урез воды, в котором они стояли, небольшие, не как на Муромле, островки сплавин, и везде зелёная стена тростника, рогоза, осоки… Берега – не было, только затопленный лес! Отгребли ещё час. При помощи Вики, подруги Игоря, сварганили какие-то бутерброды, запили их водой из-за борта. Настроение портилось. Рушились надежды… Посовещались, а не повернуть ли, пока не поздно назад, вернуться, поискать еще, быть может, не обловленные рыбные плесы и новые стоянки. И, наверное, повернули бы, но вмешался Игорёша. Вглядываясь в даль уставшими от яркого света глазами, он серьёзным, непохожим на его обычный шутливый тон, голосом произнёс:

– Кажется, я вижу песок!

– Хорошо бы сахарный – вставила Вика, – А то я мало взяла.

– Молчи, женщина, когда беседуют добытчики мужчины, – сразу повеселев, продолжил он, – Даже тонну рафинада я отдал бы сейчас за крохотный песчаный пляжик на берегу сухой лужайки. Решительным гребком кормового весла он направил лодку в сторону, изменив прежнее направление. Так был открыт мыс «Ленинградский», хотя это название он получил значительно позже и даже не от нас.

Уже на подходе справа открылся широкий и длинный залив, в конце которого на небольшом возвышении явился глазу такой же, как и на Остречине остов бывшей церкви. Но все наши взгляды были прикованы к узкой полоске песка. И когда нос лодки мягко в него уткнулся, я подумал – «как хорошо, что в природе кроме зелёного цвета существуют ещё и другие». Да, это действительно был маленький пляж, а за ним сухая зелёная лужайка, густо заросшая разнотравьем. Пляж обрамлял мысок, левую сторону довольно широкого в устье Поротручья. Но об этом мы узнали чуть позже у местных рыбаков, а сначала думали, что это и есть та самая река Ивина, о которой мы уже немало слышали и к которой стремились, но не дошли всего пару километров. А к её устью тянулось вдоль берега полуоткрытое, местами заросшее густым кустарником пространство, перед которым остановился, не добежав до воды, высокий, суровый лес. Росли там и разлапистые могучие ели, и золотистые с курчавыми кронами сосны и высоченные толстые осины. И только несколько молодых, весёлых сосёнок всё-таки выбежали на мыс, почти к самой воде, как будто угадали, что нам будет удобно натягивать между ними палатки. Началась новая и довольно продолжительная в моей жизни эпопея – Ивинская.

На Муромлю нас больше не тянуло. Здесь было как-то просторней, свободнее, ярче… С поиском новых рыболовных и охотничьих угодий мы справились быстро, – сказался опыт.

Наши восторженные рассказы о новых местах по возвращении в Ленинград были так красочны, а трофеи так убедительны, что все те, кто нас слушал, включая даже потенциальных пока сторонников Муромли, конечно же, захотели поехать только на Ивину. И сразу остро и резко встала проблема подъезда. Теплоходы, конечно, туда ходили, но редко, долго и всегда переполненные. И хотя далеко не проста была тогда автодорога до Лодейного поля и дальше вдоль Свири, всё-таки предпочтение отдавалось автомобильному транспорту и тем из друзей, кто его имел. Это было быстрей, да и природных даров можно было увезти с собой побольше.

С арендой лодок в Плотичном тоже не всё складывалось просто. Тогда и началось… В ход пошли туристские байдарки и специально спроектированные и построенные своими руками маленькие, лёгкие мотолодочки, которые мы привозили на багажниках автомобилей. Однако и кроме нас нашлись «завоеватели» просторов Ивинского разлива. Постепенно туда стали проникать моторизованные рыболовы и охотники из Подпорожья, Вознесенья, Лодейного поля. Пока ещё места, рыбы и дичи хватало всем. Чтобы как-то упорядочить этот стихийный процесс, ленинградское общество охотников и рыболовов объявило всё водохранилище охотничьим хозяйством со всеми вытекающими из этого регламентами и ограничениями. А разворачивать эту непростую работу поручили молодому специалисту-охотоведу. И ведь надо же, – тому самому Геннадию Москвичёву, моему давнему приятелю, с которым уходили мы когда-то вместе в армию и охотились последний раз перед этим на Суходольском озере. Местом центральной охотбазы оказалось уже знакомое и обжитое нами Плотичное. Теперь мы гордо загоняли наши автомобили во двор директорского дома, оформляли совсем недорогие поначалу путёвки, брали на базе лодки. А за отдельную плату специальный работник мог на большой моторке отвезти любую компанию куда угодно, взяв подъездные лодки на буксир. Открыли базу и на нашей любимой теперь Ивине, хотя, честно говоря, особой радости нам это не доставило. Там сразу стало больше народу. Бородатый егерь Николай, зная, что его начальник является мне приятелем, нашу компанию отличал, одаривая иногда хорошей рыбкой, пойманной сетями. Мы же по старинке предпочитали спиннинг, реже удочку. А рыбалка уже резко стала ухудшаться. Всё водохранилище планомерно облавливалось рыбколхозом. Но ещё по-прежнему радовала охота. Хотя площадь плывунов, главного места обитания местных уток, стала сокращаться. Каждую весну по большой воде отрывало то огромные, по несколько десятков квадратных метров, то маленькие островки от общего массива сплавины и несло ветром в какую-либо из сторон. Иногда они оседали на мели у берегов, образовывая новые утиные угодья. Но чаще попадали на течение, в Свирь, и их уносило вниз, создавая угрозу для турбин электростанции. Зато на оставшихся плывунах разрослось огромное количество клюквы, что не могло не привлечь туда людей на её заготовку. И всё-таки, нас пока что всё устраивало. Потому что стояли вокруг ещё почти не тронутые леса с брусникой и грибами, с рябчиками и глухариными выводками, был у нас мыс Ленинградский, рыбный Поротручей, утиный «коридор», спрятанный от посторонних глаз в затопленном лесу, и ещё много других разведанных нами укромных мест.

Шли годы…Мы уже познакомили с нашей Ивиной своих жён и друзей, матерей и даже добрых тётушек. И всё-таки, каждый год находился кто-то новый, кому обязательно хотелось там побывать. А любимая Ивина была уже на столько нашей, что мы могли себе позволить щедро делиться ею даже с не очень близкими людьми, чувствуя себя при этом радушными хозяевами.