Знакомая коряга вдруг покажется плывущей уткой, и рука невольно потянется к ружью. И тогда – первым с болотной кочки поднимется в потемневшее небо бекас. Почти невидимый на фоне облаков, он в своём стремительном полёте наберёт высоту и ринется вниз, сложив наполовину крылья и, издавая вибрирующими перьями хвоста те самые, чарующие настоящего охотника звуки, из-за которых и зовут бекаса небесным барашком.

Это будет сигнал, сигнал для всех. Заскользят в небе другие бекасы, продолжительно и звучно затрубят на ближнем болоте журавли, с кряканьем поднимутся с плёсов утки и полетят к мелководью на кормёжку и ночлег. Над береговыми лужами закричат и закувыркаются в виртуозном брачном полёте чибисы, а кроншнепы закружатся в планирующем полёте. Взлетев на вершину прибрежной ёлки, страстно забормочет тетерев о чём-то своём – лесном, заветном. И даже белый куропач в заболоченном ивняке закартавит, запричитает скороговоркой. Однажды я очутился рядом и смог расслышать отчётливо его крик. Он будто усмехался, говоря о ком-то: «Ах, Аррвид, какой коварный, коваррный, коварррный». Только гуси на дальних присадах не подчинятся приказу. Может, и покричат немного, но останутся на месте. Их час наступит позже. Сколько раз, но уже в полной темноте, слышали мы пролетающие над нашими головами стаи. Но – только слышали и, конечно, надеялись на скорую встречу.

Даже в таком отлаженном и надёжном механизме, как природа, бывают сбои и накладки. Как-то безнадёжно опустилось в тёмную тучу солнце. Вспыхнувшая, было, над лесом заря сразу померкла. Резко похолодало. Бекас «проблеял» несколько раз и, устыдившись, исчез, – никто не подхватил его зов. Протянуло низом несколько уток и – всё! Сколько надежд и крах… Испорченная, пропавшая зорька, как обидно! С той стороны, куда уехали приятели, донёсся одиночный выстрел. Единственный! Быстро стемнело. Я уже не различал кусты на той стороне моего плёса, хотя до него было не более тридцати метров. Тучи на западе чуть разошлись, открывая маленькую розовую полоску, и, повернув к ней лицо, я увидел на воде её отражение. Ветра не было, и на застывшей глади, на чуть заметной светлой полосе мне померещилось движение. Будто её расчерчивали угловатыми штрихами. Такой след оставляет на тихой воде плывущая птица…Я взял в руки ружьё. Ни мушки, ни конца стволов на фоне тёмной воды уже не было видно. Ну, и пусть!

Всю злость, всю обиду, все несбывшиеся надежды вложил я в моментальный дуплет. Куда-то – в ту сторону… Охотники редко воспринимают свои выстрелы, как громкий звук. Но то, что произошло после, показалось мне громче любой стрельбы. Там, на воде, что-то заплескалось, захлопало, не то загоготало, не то захрюкало и стало разбегаться в разные стороны, не умолкая. Лишь только знакомого звука взлетающей птицы я не услышал. И открыл по этим мечущимся, непонятным звукам лихорадочную стрельбу. Собрав потом стреляные гильзы, я насчитал одиннадцать штук.

Наконец, всё стихло. После ярких вспышек выстрелов я уже не видел ничего. Оказалось, что я стою в скрадке во весь рост. Когда успел? Сел, положил на колени ружьё. Стволы были ощутимо тёплые, и я отметил, что это мне приятно. Какое-то время обалдело сидел, не в силах осмыслить происшедшего. И вдруг услышал невдалеке голоса и увидел свет фонарика. Как я обрадовался! Сразу спало наваждение, я был уже не один. Сейчас подъедут мои товарищи, и мы разберемся во всём.

– Ну, как делишки? – молвил Ушастый, подъезжая.

– Какие тут к чёрту делишки, одни задвижки, – раздражённо ответил я, – А как у вас?

– А у нас один бекас, это раз – продекламировал Игорёша, – В плёсе плещется плотва – это два, а в-четвертых, наша мама… – он помедлил – Чего это ты такую стрельбу во тьме устроил, я тебя спрашиваю, а?

– Да вот, что-то плавало, плескалось, и стал стрелять, – пытался оправдаться я, – Может, утки какие…

– Видишь, Лёнчик, у него что-то плавало и плескалось, – этаким театральным голосом продолжал наш предводитель, – И теперь его островное и пённое величество разрешает нам эти, учинённые им всплески отыскать. Я правильно понял?

– Ну, да, – как-то неуверенно вышло у меня, – Сначала там, где маленькие островки. По воде заскользил луч фонаря, и лодка тронулась, удаляясь. Несколько минут было тихо, но в воздухе словно повисло какое-то напряжение.

– Смотри, вот там – услышал я взволнованный Ленькин голос. Игорь ответил, но я не понял что, и они перешли на шёпот. Мне ничего не было слышно, только луч фонаря метался по воде.

– Ну, пару плескунчиков мы отыскали, – опять в полный голос весело сообщил Игорёша, – Где ещё? А я и сам не знал где… Пришлось им обшарить весь плёс.

– Всё, баста, – промолвил через некоторое время Игорь, – Твой водоём стерилен, как операционный стол, – он всегда любил замысловатые сравнения, – А какие всё же милые эти самые плескунчики, да, Леонид Борисович. Его «понесло». И чего это у нас с тобой ничего не плескалось?

– Кончайте трёп, – я начал злиться, – Я замёрз, хочу есть и хочу стопку. Моим нервам сегодня нанесён большой урон!

– А стопку, между прочим, хотят все, – включился в разговор Власов, – Но ты сегодня заслужил две. Нет, даже не две, а все четыре!

Лодка мягко толкнулась в край моего островка. Сделав несколько осторожных шагов, я уже занёс одну ногу через борт, да так и остался в этой позе… Леонид включил фонарь и направил его на среднюю часть лодки. Там, на стланях, картинно, словно в натюрморте, были сложены четыре гуся гуменника и поверх них – «ответственный» за несостоявшуюся зорьку – крошечный, по сравнению с гусями, бекас. Их ибекас.

Триумф мой, однако, длился недолго. Уже на следующее утро оба мои компаньона добыли по паре великолепных гусаков. Вместе с изменением погоды началась активная подвижка гусиных стай, отсиживающихся до этого где-нибудь на севере Ладоги или на знаменитых доможировских полях.

Вниз по Ивине после ледохода

«Гусиный» островок

Весенние плывуны

Не долго длился мой триумф… Игорь и Леонид после зорьки

Вспоминая первые годы освоения нашей компанией Ивинского разлива, я до сих пор не перестаю удивляться, – как много тогда там было рыбы. Не знаю, было ли ещё и её разнообразие, поскольку «сотрудничали» мы только с двумя видами – окунем и щукой. Но нам и этого вполне хватало, и на уху, и на жарёху. Это значительно позже, когда и рыбы уже стало меньше, нами было освоено её копчение.

Рыбачили мы все преимущественно на спиннинг, вылавливая большое количество щук и реже окуней. И лишь в редких случаях, когда щуки объявляли «забастовку» и не ловились, чтобы не остаться без рыбы, мы брали в руки поплавочные удочки, на которые окунь ловился надёжнее. Но кроме окуней на удочки ловилась частенько и щука, поскольку на насадку мы использовали части тех же окуней, что явно нравилось щукам. А в дело шло всё: глаза, жабры, плавники с кусочком рыбьего «мяса» и хвосты. А раздобыть червей, кроме деревни, там было негде. Но до неё – очень далеко. Да и зачем? Окунь и так прекрасно ловился сам на себя.

Прошло уже несколько лет, как мы перебрались с обловленной рыбколхозом Муромли, и осваивали ивинский край, что был ближе к фарватеру Свири. Возможно, поэтому сюда чаще заплывали лодки местных рыбаков. Иногда и дальних – из Пидьмы, Подпорожья, а бывало, что и из Вознесенья, хотя у них там под боком Онега. Но, видимо, велика была рыбацкая слава нового водохранилища. Как сейчас, вижу такую картину: большая тяжёлая лодка, топорные вёсла, посредине лодки гребец, монотонно, не спеша, час за часом шлёпающий ими по воде. В носовой части лодки бочка, рядом большой пакет с солью. С кормы, от засунутого комлем под стлань самодельного, оснащённого катушкой короткого удилища, убегает назад, за лодку, толстая жилка, на конце которой в воде блесна. Примитивная, но простая и надёжная снасть – «дорожка». Иногда на корме их две, это – если относительно чистый плёс. В коряжник эти лодки не заплывают, с такой снастью им там делать нечего. Впрочем, им хватает рыбы и на чистом, она там даже крупней. При поклёвке гребец бросает вёсла, начинает подматывать. Мелкую грубо переваливает через борт, крупную – берёт в подсачник. Два взмаха острым ножом и за борт летит голова, а вслед за нею кишки. А ещё конвульсивно трепещущаяся рыбина делает последний в своей жизни «прыжок» – в бочку. Вслед ей отправляется горсть соли, и можно плыть дальше. Интересней, когда на обеих дорожках клюёт сразу. Начинается суматоха, путаница, и над тихой утренней водой повисает, отражаясь эхом от стоящего в воде леса, замысловатый русский мат. Таких рыбаков мы не любим. Мы их, как бы, не замечаем. Мы выше этого и ловим спортивно, только на спиннинг. И обязательно в корягах, – чем трудней, тем интересней. А за это, как бы в награду, с нами случаются иногда разные приключения.