Правильно, мамочка. Не уходи. Я так хочу, чтобы ты меня обняла, прижала к груди, целовала и гладила по волосам. Как и тогда, когда не было братика, пока я была еще маленькой. Помню, болела ангиной, а ты меня любила, лелеяла. Учила читать, подкидывала высоко к потолку. Я любила те фотографии, где я хохочу и взлетаю, а выше меня – только кудри.

Но тебе некогда, потому что у Димочки снова ушки болят. Ну, ничего… Каникулы скоро закончатся, начнется четвертый класс, тогда я вновь принесу вам «пятерки», и ты похвастаешься всем нашим родственникам, какая у тебя растет дочка. Обнимешь меня, поцелуешь, потому что «просто так» слишком редко бывает.

А еще дома не было денег. Папа работал, как проклятый, мама сидела в декрете, пока разваливалась наша страна. Задержка зарплат всем влияла на нервы, как и отсутствие продуктов на магазинных прилавках. Помню, как радовалась мама талонам от отца-ветерана. Еще бы! Только в спецмагазине можно купить «Докторскую» колбасу, сыр, сахар и не стоять в жутких очередях.

– Вот тебе десять рублей. Больше у меня денег нет.

Мама протягивает деньги. Розовая бумажка единственная и самая крупная. Страшно брать почему-то. Это же такая ответственность!

– Купишь двести грамм колбасы, а на обратной дороге – хлеб. Сдачу вернешь. Поняла?

– Угу!

– Не потеряй!

Я умею быть лучшей, полезной! Лечу вниз по лестнице, впереди – путешествие. Я – взрослая, мне доверили покупки и деньги. До магазинов прилично идти, но это меня не пугает. Три квартала до хлебного, еще три вниз до магазина ветеранов. Но хлебный же ближе!

Скачу вприпрыжку, радуюсь. Ведь жизнь так хороша! Солнце, синее небо, день теплый, чудесный. Забегаю за хлебом. У меня в кошельке немного копеек. Очень хочется вкусную булочку. Стою в очереди, сжимая в руке хрустящий теплый рогалик, расплачиваюсь и бегу в магазин.

Время и так потеряла, надо купить колбасы. В магазине для ветеранов шарю по всем карманам. Куда-то пропала бумажка. Нет бумажки совсем. Десятка куда-то исчезла. Наверное, выронила… Тут же пулей лечу обратно. Потерялась купюра, а в хлебном уже новые люди. Но, может быть, мне повезет?

– Вы не видели здесь мои деньги?

Тогда я была очень наивной и верила в людскую порядочность. Через пару десятков минут стало понятно, что денежка уже не найдется.

– А тут был парень с девушкой, я видела! – подсказала одна из старушек. – Она как раз наклонилась, подняла с пола «десятку», сунула ему и сказала: «Ты что деньгами разбрасываешься!»

Слезы, страх возвращаться домой. Я же знаю, что грозит наказание. Вне сомнений я поступила неправильно. А раз неправильно, значит будут «учить». Мама же сказала идти сначала за колбасой, а я купила рогалик. Будь он неладен!

Домой я вернулась спустя пару часов. Братишка спал дневным сном, а мама… Мама встревожилась.

– Еля! Тебя так долго не было! Что?

– Мам… Мам…

– Что мам?

– Я потеряла деньги, – выдавила из себя с жутким трудом.

– Что потеряла? А колбасу купила?

Хлеб мне купили люди. Я пришла домой с целой буханкой.

– Нет…

– Как это случилось?

Я все рассказала, потом… Потом случился термоядерный взрыв. Божество в лице мамы взъярилось. Она схватила провод от сломанного утюга из кухонного шкафчика и пошла угрожающе на меня.

– Ах ты, дрянь! Ах ты, засранка!

– Мама… Мамочка, не надо! Не надо, мамочка!

Ноги и ягодицы пронзает дикая, просто дикая боль. Тонкий стальной провод в оплетке становится огненным адом. Ощущения гораздо больнее, чем какой-то солдатский ремень. Больнее даже когда ноги задевала металлическая солдатская пряжка, скакалка.

– Мамочка! Мамочка!

Забиваюсь в угол за дверь, сворачиваюсь, как можно сильнее. И плачу, плачу навзрыд. Громко кричу, умоляю:

– Не надо, мамочка! Не надо! Пожалуйста, больше не бей!

Как молитву повторяю и плачу, надеясь, что мама смилуется и, наконец-то, простит. Мне повезло. Мамочка все-таки сжалилась. Она ушла, продолжая ругаться.

Гораздо позже, в далеком будущем она рассказывала, что я «посеяла» последние деньги, предназначенные на две недели. Впереди была неизвестность, зарплаты задерживали. Она за всех нас испугалась.

А пока я плакала, сидя за дверью в углу. Мне было жаль себя, ноги, попа болели. Яркая жгучая боль тупела, становилась просто горячей. Даже в чем-то приятной.

– Так тебе и надо, раззява. Будешь знать, как не слушаться! – она сказала мне в тот вечер, когда я показывала ей темно-багровые полосы в надежде на жалость.

Буду слушаться, мама! Конечно, буду! Я ослушалась тебя, поступила неправильно. Виновата, понятно. Ты меня наказала, значит, я искупила вину.

Ух, эти парень и девушка! Зачем они мои деньги забрали? Разве так поступают? Ух, этот несчастный рогалик! Вот приспичило же его купить! Ведь можно же было обойтись без еды? Жаль, что так получилось… Как же жалко себя. Из-за них я так пострадала. Бедненькая, ну, Елечка… Ну, не плачь. Ну, пожалуйста. Уже не так-то и жжет, и почти не болит.

Зрение упало сильнее.

– Вашей девочке нужна операция.

– Что? – мама испугана. – На глазах?

– Напишите в Москву. Спросите у Федорова. Может, он вам поможет.

Вижу, как мамочка строчит письмо. Почерк у неё аккуратный. Мне нравится, как она выводит буковку за буковкой. Я вот так не умею, пишу, как курица лапой. Когда-нибудь обязательно научусь писать так же красиво.

Начались врачи, консультации, поликлиники. Все-таки общий наркоз, операция, какой-то скальпель и нитки в глазах. И мама! Мама со мной. Она меня любит, заботится. Прям как тогда с переломом! Подмывала меня, мыла голову. Мама снова любила меня. Точно так же, как любила до братика.

В перерывах между работой папа со мной занимается. Хочет, чтобы я стала сильной, здоровой.

– Качаем пресс.

– Может, позже?

– Сейчас.

И вот я на полу, мои ноги придавлены руками отца. Раз. Два. Десять. Пятнадцать.

– Устала, – хнычу.

– Отдохни.

Проходит пара минут.

– Начинаем.

– Не могу-у-у! Это же третий заход!

– Ну и что? Делаем через не могу. Слышишь, Еля? А ну, раз-два-три!

Снова скручиваюсь, пыхчу. Пять, десять, пятнадцать раз. На шестнадцатый мышцы отказывают, и я просто лежу на полу. Сил нет, живот болит, но папа неумолим.

– Теперь отжимаемся вместе.

Еще и это? Покорно выполняю задание, иначе папа злится, кричит. Он очень вспыльчивый, с ним маме трудно. А я… Я не хочу, чтобы он кричал на меня. Когда он кривит губы так, то хочется сжаться, сбежать, потому что не знаешь, куда спрятаться от ремня.

– Через не могу, Еля. Тренируем выносливость. Тебе это в жизни поможет.

Слезы, нытье на занятиях, а позже и сложнейшие подъемы в горах. Даже когда нет дыхания, а легкие того и гляди разорвутся на части, я делаю шаг. Еще шаг. Вдыхаю поглубже, кручу головой на хруст ветки. Кто там? Медведь? Говорят, они тоже захаживают.

В том ельнике живут настоящие белки, а там, где березы, даже летом найдутся свежие сыроежки. Если нам повезет, то вечером пожарим грибы. Всякое восхождение все равно, что работа, каждый пик, как награда. Не каждый взрослый может залезть на горки, где мы с папой часто бываем. Подниматься не страшно. Вниз лететь – вот где ужас! Влажная глина, земля катится вместе с камнями, смотришь вперед – там обрыв!

– Не хочу-у-у!

Плачу. Мне хочется отдохнуть, посидеть. Солнышко пока еще греет, но скоро за горку зайдет. А воздух! Как пахнет в елях!

– Быстро вставай! – рявкает папа.

Его слово – закон! Соскакиваю с нагретого камня.

– Возьми меня за ремень!

Хватаюсь, знаю, что меня не оставят, вытащат и, конечно, спасут. Он же папа любимый! Мой папочка! Защитник! Сильный и смелый мужчина! И лечу вслед за ним, быстро-быстро перебирая ногами, крепко закрывая глаза. Спуск пугает, нет сил смотреть вниз. А иногда мы вместе скатываемся в листьях на попе. Весело и остановиться нельзя.

Нам надо успеть на последний автобус, идущий обратно в город, иначе еще с десяток километров придется тащиться пешком.