Пушкин поглядывал мельком и кидал на стол «исторические» папки, опускались они почему-то ровненько, одна на другую, выстраивая подобие черного дома, без дверей и окон.

— Вот Буденный Семен Михайлович — наш красный кавалерист, — спокойно сказал Пушкин. — Забавный персонаж. Или Ворошилов еще… А здесь, гляди, класс какой, даже название есть: «Подлинная история Александра Фадеева, политика и романиста». Так. А здесь чего? Здесь поглубже копнули. Вот скажи мне, ты помнишь фамилию хотя бы одного делегата первого съезда партии? Ну того самого съезда, который был, когда партии еще не существовало? А? Молчишь? Судьбы их знаешь? Вот так-то! И никто не знает. Такой шлягер может получиться! — Очередная папка-кирпичик легла в стену черного дома, вырастающего перед глазами Андреева. — Тут еще глубже копнули: про тиранию Ивана Грозного. Сейчас здорово прозвучать может! Кстати, долго не постареет. — Неожиданно Пушкин перегнулся через стол, оперся локтем на черную стену папок и сказал почти в ухо Андрееву. — Я тебе так скажу: мы настолько хреново знаем свою историю, и взгляд на нее столь часто меняется, что куда ни копни — хоть на десять лет назад, а хоть на триста, — обязательно получишь, во-первых — новость, а во-вторых — шлягер. Очень рекомендую.

Доверчивый шепот, потные губы около уха, всепонимающий взгляд, будто сбежавший к Пушкину от какого-нибудь продавца мясного отдела, — всего этого вместе Андреев вынести уже не мог.

«Что ж он из себя провидца-то строит? — вскричал внутри Андреева нервный голос, и столб раздражения сразу стал стремительно расти. — Люди веками тайну творчества познать стараются, и у них ни черта не выходит, а этот бешеный кооперативщик с дурацким именем, точнее — вообще без имени, этот идиот вот так, с ходу, взял и познал?! Неужели он всерьез верит, что, предположим, заберу я эту папочку или эту, отправлюсь домой, и через месяц — здрасьте вам, я — известный писатель? Да он же просто — идиот!»

— А вот еще, не хотите ли? — зазывал Пушкин. — Про жизнь Мандельштама в концлагере и про смерть его. Никто еще не писал. Пока. А вот — про экстрасенсов. Здесь, кстати, мы здорово отстали от вечно загнивающего Запада. Смотри: какая история. — Очередная папка приземлилась перед носом Андреева. — Экстрасенс в Чернобыле. Представляешь, он приехал утром того дня, когда случилась авария, предсказывать людям их судьбу.

— Прекрати! — заорал Андреев. — Я не верю тебе, слышишь ты — не верю! Литература — это тайна, и познать ее нельзя.

Пушкин оглядел Андреева окутывающим взглядом и неожиданно серьезно произнес:

— Если тебе проще жить, думая так, — думай. А такую историю не желаете? — Он достал тоненькую папочку.

Перед Андреевым словно возник другой человек, который не ерничал, не издевался, не иронизировал.

— Это история про парня лет тридцати — обычного среднего гражданина, который мечтал стать великим ученым и совершить открытие, способное перевернуть мир. Он упорно двигался к этой цели и прошел уже не маленький путь, но однажды выбросился из окна своей квартиры только по одной причине: каждое утро и каждый вечер кто-то мочился в лифте его дома. Каждое утро и каждый вечер, входя в лифт, он был вынужден перешагивать через лужи мочи и весь путь от двенадцатого до первого этажа утром и с первого на двенадцатый вечером он должен был ощущать отвратительный запах. Так продолжается месяц, второй, третий… И однажды этот несчастный человек понял: да, он способен на многое, он даже, пожалуй, совершит открытие, от которого мир содрогнется, но с запаха мочи будет начинаться каждый его день и запахом мочи заканчиваться, и никто в этом прекрасном городе, никто в этом могучем государстве, никто в целом мире не сможет спасти его от этой беды. И тогда человек перешагнул балконную решетку на двенадцатом этаже типового дома.

— А чего он пешком не ходил? — спросил Андреев и сам удивился вопросу.

— Двенадцатый этаж слишком высоко, — вздохнул Пушкин и, помолчав немного, добавил. — Больше у тебя не возникает вопросов по поводу этой истории? Хреново твое дело!

«По какому праву он мне хамит? — раздраженно спросил себя Андреев. — Кто он такой, чтобы говорить мне гадости? Почему я не ухожу отсюда немедленно? Почему слушаю всякую ерунду?»

Пока Андреев беседовал сам с собой, Пушкин отошел к дальней полке, снял с нее тоненькую папочку и снова без тени иронии, раздумывая даже, сказал:

— Это фантастическая история. Герои уже определены и даже описаны: и бунтари, и повелители, и чем их революции кончались, написано, даже выписан главный телевизор… Если вкратце, это сказка про некую странную страну, где однажды телевизоры захватили власть над людьми и начали править в свое удовольствие. До начала «эры великих телевизоров» граждане этой страны жили весьма фигово, они ощущали себя одинокими, потерянными и никчемными, потому что когда-то (они уже позабыли, когда именно и как) они потеряли веру и никак не могли ее найти. А без веры очень трудно объединиться. Телевизоры оказались мудрее людей: сначала они только развлекали, чтобы люди к ним привыкли, чтобы начали скучать без них, а потом уже эти бездарные, казалось бы, ящики начали проповедовать то, что им было надо. И люди постепенно поверили в то, что говорилось с экрана. Вера эта достигла абсолюта, люди шага не могли ступить без экранных указаний, их объединила в квартирах вера в могучую силу экрана, и они были вполне счастливы. А телевизоры правили ими в свое удовольствие. Это же так прекрасно: управлять людьми, которые сидят в своих квартирах и даже видеть не хотят друг друга. — Пушкин швырнул папку на стол. — Пользуйся, парень!

— Так вы же — диссидент, — прошептал Андреев.

Пушкин расхохотался. Увесистый смех покатился по комнате, отскакивая от стен и больно ударяя Андреева.

— Ну писатели… Ну я не могу прям… Пишете занудливо, а сами смешные такие…

Андреев явственно ощущал, как смех возрождает в Пушкине того бешеного субъекта, который снова начнет иронизировать, издеваться и хамить.

— Ну ты, парень, сказанул, я чуть не рухнул, — хмыкнул Пушкин. — Просто я поначалу не врубился, что ты из второго подвида, а то бы не выпендривался перед тобой так долго…

— Прекратите ерунду говорить! Я вам не бабочка!

Андреев попытался выплеснуть накопившийся гнев, но ему это не удалось — фраза прозвучала спокойно и даже робко.

Пушкин улыбнулся:

— Зря ты, парень, психуешь. Все о’кей! Хочешь завтра прославиться? Нормальное дело. Чего ты застеснялся вдруг? — Пушкин достал толстенную папку и швырнул перед Андреевым. — Наркоманы. Убегающая тема, но пока еще действует. Любовная история: оба наркоманы, но любовь помогает им преодолеть… Ты понимаешь меня? Вся страна будет рыдать.

— Прекратите! — закричал Андреев. — Хватит надо мной издеваться!

Его раздражение наконец-то выплеснулось, и он тотчас почувствовал удивительную легкость, ему захотелось подпрыгнуть к потолку и сверху свалиться на этого Пушкина, чтобы только он заткнулся.

Андреев встал и, переваливаясь через стол, заорал прямо в лицо Александру Сергеевичу.

— Что ты из себя строишь, кооператор?! Ты этого всего не можешь знать, понял?! Деньги выманиваешь, умник?! Литература — это тайна, ясно тебе? Тайна! — Андреев ударил кулаком по столу, как бы припечатывая слово. — Тайна! — повторил он.

От удара несколько папок упали со стола, спружинили на ковре и недоуменно застыли. Но Пушкин, казалось, ничего не заметил.

— Про Афганистан не хочешь? — улыбнулся он. — Классная вещь: афганцы вернулись домой и борются с остатками застойных явлений. К тому же место действия: Узбекистан. Хватай, парень! Здесь уже все расписано: и герои, и коллизии. Тебе немного придется потрудиться и будешь первым!

Андреев стоял молча, опершись о стол и дышал так тяжело, словно он только что посредине этого душного дня играл в футбол.

— Видишь! — вдруг взревел Пушкин и широким жестом обвел все папки. — Гляди, дубина! Вот где твое имя спрятано, вот где твоя слава лежит. Хватай, парень, что ты дуришь?!