Андреев нырнул в гулкую подворотню — впереди него, словно разведчик, бежало эхо его шагов — и вдруг оказался в странном месте. Странность места заключалась в том, что это был настоящий двор. Ведь двор появляется благодаря домам, а не деревьям, площадкам и пустоте, как мы иногда наивно полагаем.

Сначала Андреев увидел маленький особнячок, к которому прилепилась огромная стеклянная веранда. Можно было подумать, что она сбежала с какой-нибудь дачи — поглазеть на городскую жизнь, да так и осталась здесь, прижилась.

Андреев замер возле летнего дива, и долго глядел в черные окна веранды, за которыми не было ничего — ни шороха, ни звука, ни тени, — но лишь ощущение чуда и свежести.

Ощущение это непостижимым образом переметнулось из глубин застекленной веранды в душу моего героя, вольготно расположилось там, и Андрееву вдруг стало совершенно очевидно, что сейчас с ним произойдет нечто необыкновенное и чудесное, нечто такое, что представить невозможно, а ожидать — страшно.

Андреев испугался своего предчувствия. Ну ладно, там, в арбатских, например, переулках, или, конечно, на Патриарших прудах — можно ожидать невероятного, хоть и жуткого поначалу, но в результате непременно прекрасного. А что могут подарить бездушные дворы, даже недостойные этого гордого звания? Глупость какую-нибудь, не иначе.

И он решил на всякий случай покинуть неприятное место.

(Бедный, бедный мой Андреев! Ты испугался поверить, что сам себе уже не принадлежишь…)

Однако Андреев заметил краем глаза уже и второй белый двухэтажный особняк — крепкий и аккуратный, словно старик на прогулке. Это был второй родитель двора, и герой мой чувствовал, что особняк этот таинственным образом притягивает его к себе, и нет силы, способной противостоять непонятному притяжению. Он медленно двинулся к старинному дому — испуганный и любопытный.

Еще пытался успокаивать себя: мол, какие странности могут произойти в мире скучных зданий и дворов, к которым эпитет придумывать и то лень? Но чем ближе подходил к белокаменному дому, тем величественней казался ему особняк, и тем явственней ощущал Андреев непредсказуемость и нереальность дальнейших событий.

Массивная застекленная дверь особняка была украшена ручкой в виде головы черта. Взгляд черт имел не добрый, не злой, но внимательный, он глядел прямо в глаза Андрееву и улыбался небрежно.

Андреев с трудом оторвал глаза от ручки и увидел слева от двери черную табличку, на которой большими золотыми буквами было написано:

Страх тотчас покинул душу Андреева. Увидев привычное, самое, наверное, земное из всех существующих на земле слов — кооператив, Андреев обрадовался так, будто встретил старого друга. Приземленное слово утешило моего героя куда сильнее, чем те непредсказуемые возможности, которые обещало странное учреждение.

Он толкнул массивную дверь — открылась она на удивление легко и бесшумно. Андреев переступил порог особняка, и на него обрушилась тишина и прохлада.

…Надо сказать, что жил Андреев в большом городе, где располагалось очень много учреждений, а в учреждениях — очень много коридоров и все они такие длинные, что, вступив в них, человек неминуемо начинал ощущать собственную ничтожность. И чем более важным ощущало себя учреждение, тем длиннее и шире коридор старалось оно себе выстроить. И кабинеты тоже делались огромными, чтобы вошедший в дверь представлялся тому, кто сидит в кресле за столом — маленьким и недостойным внимания. Таким образом, жизнь людей в учреждениях превращалась в некое соревнование, где одни — приходящие — доказывали, что их истинный человеческий масштаб не соответствует масштабу, заданному коридорами и кабинетами, а другие — сидящие — доказывали, что соответствует.

Андреев не любил соревноваться и в учреждения старался не ходить.

В этом особняке коридора не было вовсе. Андреев сразу попал в уютный холл, ноги его приятно пружинили на ковре, а взгляд скользил по стенам нежно-бирюзового цвета. И ковры, и цвет стен, и мягкие широкие кресла — все было сделано так, чтобы не испугать посетителя, но успокоить его.

— Мы рады видеть вас в нашем кооперативе, — услышал Андреев за своей спиной мягкий мужской голос, и подумал: «Как же это он успел за моей спиной оказаться?»

А потом Андреев увидел человека, описать которого он никогда бы не взялся, ибо только две вещи можно было сказать о нем наверняка. Во-первых, что во внешности его смешались черты совершенно противоположные, а во-вторых, что постичь его вряд ли когда-нибудь кому-нибудь удавалось.

Он был толст, но при этом мускулист и весьма спортивен, его полнота выглядела не забавной, как это часто бывает, не старческой, но вполне гармоничной. Из-под окладистой бороды стеснительно светилась улыбка добродушного хозяина, но взгляд оставался гипнотически властным. Светлый серый костюм сидел на нем отменно, но во всем облике ощущался эдакий налет точно высчитанной небрежности. Что же касается возраста, то определение его казалось делом совершенно бессмысленным и невозможным.

Продолжая улыбаться, человек жестом пригласил Андреева сесть в кресло и повторил:

— Мы рады видеть вас в нашем кооперативе.

Андреев провалился в мягкую упругость кресла.

Хозяин кооператива — будем называть его так, или, пожалуй, еще проще: Хозяин. Так вот, Хозяин погладил бороду, будто выдавливая из щек самые необходимые слова, и начал:

— Я расскажу вам о нашем учреждении и о тех услугах, которые мы оказываем. Я постараюсь быть кратким, но мне придется затронуть некоторые общие вопросы человеческого бытия… Да-да, не удивляйтесь, мир устроен так странно, что человек задумывается о законах жизни — даже собственной — куда реже, нежели о каких-нибудь пустяках.

Андреев подумал: «Надо бы сразу цену спросить… Если кооператив — наверняка чертовски высокая».

Хозяин, между тем, щелкнул пальцами и с потолка заструилась легкая успокаивающая мелодия. Звуки музыки не вбивались в голову, а кружились в воздухе, словно снежинки, создавая настроение спокойствия и благости.

— Итак, вы находитесь в учреждении, которое называется «Кооператив, который может все».

Хозяин говорил голосом спокойным, неназойливым — рассказывал под музыку. Но слова властно проникали в сознание Андреева, откинув все мысли, сомнения, желания.

Андреев слушал.

— Если говорить кратко: мы занимаемся человеческими душами. О, я заметил проблеск удивления или даже разочарования в ваших глазах. Что ж, я предупреждал: нам придется остановиться на некоторых общих вопросах. Разумеется, вы тоже считаете, что душа — это нечто непонятное, необъяснимое, загадочная субстанция, постичь которую смертным не дано? Не так ли? Некий зверь, которого надо все время бояться и все время кормить, только неясно чем. Я знаю, чем накормить этого зверя, но об этом — позже… Вы откиньтесь в кресле, расслабьтесь. Что вы впились руками в колени? Сядьте поудобнее, — неожиданно посоветовал Хозяин, и Андреев понял, что не может его ослушаться. — Итак, о душе. Душа, а точнее — душевное спокойствие, а еще точнее — обретение душевного спокойствия — это смысл человеческой жизни, тот единственный стимул, который подвигает на любую деятельность. Правда, находятся люди, считающие, что жизнь движима беспокойством, само слово «покой» претит их деятельным натурам, о своем беспокойном существе они, как правило, заявляют громко, публично, причем даже тогда, когда их никто об этом не спрашивает. Увы, это одна из запущенных болезней человечества: не соглашаться с очевидным именно потому, что оно — очевидно. Мне приходилось встречать такие бунтующие личности, которые после десятилетий беспокойства обретали счастье в объятиях любимых женщин и понимали: наконец-то они познали истину.

Хозяин на секунду замолчал, как бы давая возможность Андрееву обдумать сказанное, но Андреев чувствовал, что уже не может сам, без этой плавной речи ничего понимать и потому единственное, что ему остается: ждать, что скажет Хозяин дальше.