Петрушин ходил по комнате, садился к столу, пытался писать, но не мог. Время превратилось в болото, из которого Петрушин не умел вылезти.

И вдруг в дверь постучали. Стук был робкий, почти трусливый.

«Она! — едва не закричал Петрушин. — Все-таки пришла ко мне. Все-таки судьба ко мне благосклонна».

Подбежал к двери, распахнул и… отпрянул.

На пороге стоял Безрукий — Главный Помощник Великого Командира.

— Вы позволите войти? — спросил Безрукий и, не дожидаясь ответа, вошел. — Однако, вы неплохо живете. — Сказал он, окинув взглядом комнату. — Бедно, но с достоинством. — Разрешите присесть? — и тут же сел на диван. — Вы, вероятно, удивлены моему приходу? Ну что ж, зачастую странным образом пересекаются судьбы жителей нашей Великой малострадальной страны.

Петрушин присел на краешек стула. Пожалуй, впервые он ощущал себя гостем в собственном доме.

— И чего вы поперлись со всеми на площадь, не понимаю, — вздохнул Главный Помощник. — Мне всегда казалось, что вы не из тех, кто любит массовые мероприятия. А тут пошли с толпой, да еще в такой странной должности.

— Какой должности? — не понял Петрушин.

— Ну как же, ведь это вы были назначены Ответственным за Воробьева, не так ли?

Петрушин попытался что-то возразить, но Безрукий жестом остановил его и продолжил:

— Вам не кажется забавным, что жители нашей страны с излишней легкостью берут на себя любую ответственность, совершенно не задумываясь над последствиями? А ведь ответственность — такая ноша, которую не надо бы взваливать на себя, не подумав.

Голова у Петрушина разболелась так, что, обхватив ее обеими руками, он начал непроизвольно качаться на стуле.

— Болит? — участливо поинтересовался Главный Помощник. — Впрочем, о чем я спрашиваю? Болит, конечно. И не в переносном, заметьте, — в буквальном смысле. Не правда ли, странно: играем в какие-то игры, а головы болят по-настоящему?

— И погибают плюшевые тоже по-настоящему, — тихо сказал Петрушин.

— Вы правы. — Безрукий встал и зашагал по комнате. — Вы даже сами на знаете, как вы правы. Смерть — это, пожалуй, единственное, что не вызывает в нашей стране абсолютно никаких сомнений. Более того, смерть — это подчас как последний шанс. Кажется, что проиграл жизнь, однако остается последняя возможность доказать, что это не так: смерть.

Безрукий молча зашагал по комнате, ухмыляясь собственным мыслям.

Петрушину казалось, что Главный Помощник хочет сказать ему что-то очень важное, но то ли не решается, то ли слов не может подобрать.

И Петрушин решил помочь ему.

— Что вам угодно? — спросил Петрушин и даже попытался улыбнуться. — Не думаю, что вы пришли ко мне пофилософствовать. А если вас привело какое-то важное дело, так говорите сразу — зачем тянуть?

— Вы правы: тянуть незачем. — Безрукий снова сел на диван. — Хотел наладить с вами контакт, но, видимо, не получится. Так вот. Мне угодно, чтобы вы погибли. И вы — погибните.

— Что? — воскликнул Петрушин.

— Понимаю, что мое предложение может показаться вам по меньшей мере странным, но, если вы хорошенько подумаете, легко поймете сами: Почетная Казнь — это единственное, что у вас осталось в жизни, дело в том…

— Стоит ли понапрасну тратить время? — перебил Петрушин Главного Помощника. — Если вы намерены убить меня — я бессилен оказать вам сопротивление. Но идти добровольно на смерть я не собираюсь.

— Почему? — улыбнулся Безрукий.

— Воистину странно: плюшевый, а умирать не желает. Может быть, вы хотите, чтобы я объяснил вам феномен эдакой моей любви к жизни?

— Хочу, — снова улыбнулся Главный Помощник. — Просто убить вас — это дело нехитрое. Но мне нужно завершить дело. Так сказать, поставить точку в бунте. Не ту, конечно, точку, которую бы мне хотелось… Но уж что тут поделаешь? Так я не понял: вы что, правда, хотите жить? — он был настолько спокоен, что Петрушину на мгновение показалось, будто речь идет не об его жизни, а о каких-то незначащих пустяках.

— Мне вряд ли удастся вам что-либо объяснить! — произнес Петрушин сквозь зубы. — Если вы не понимаете, что жизнь прекрасна сама по себе и выбрасывать ее по меньшей мере глупо, то вам просто придется поверить, что в моей жизни существуют некоторые обстоятельства, неведомые даже вам, которые заставляют меня крепко цепляться за жизнь.

— Вы имеете в виду ваши отношения с Мальвининой?

И снова Петрушин хотел возмутиться, закричать, выгнать этого наглеца из дома. И снова короткий жест Безрукого остановил его гнев.

— У вас болит голова, вам не надо бы нервничать, — снова улыбнулся Главный Помощник. — Видите ли, ситуация складывается так неожиданно, что я вынужден быть с вами предельно откровенным, иначе вы вряд ли поверите мне… — заметив, что Петрушин хочет ему что-то возразить, Главный Помощник вздохнул. — Только не надо говорить, что вы не поверите мне никогда. Это пошло. Так вот. Тот самый Зайцев, который не сумел выстрелить в Воробьева, тот самый Зайцев, который сейчас якобы томится якобы в неволе, тот самый Зайцев, которого вы, видимо, считаете своим другом и членом вашего дурацкого «Совета по предотвращению», этот Зайцев, на самом деле, мой агент.

— Я это знаю, — спокойно сказал Петрушин.

— Да? А как вы догадались? — выражение лица Главного Помощника выражало неподдельный интерес.

— Я понял это, когда увидел в его руках пистолет. Откуда у плюшевого может взяться оружие, если он не ваш агент?

— Логично. Знаете, разговаривая с вами, я все чаще думаю, что ошибся, завербовав Зайцева, надо было вербовать вас… Как все, однако, странно складывается: Зайцев — нелепое, в сущности, создание, необходим мне в моей игре. И он будет жить. А вы — талантливый, гордый, умный — погибнете. И знаете, что всего печальней? Ни у Зайцева, ни у вас, ни у меня нет выхода, потому что нет выбора. Представьте, мне иногда тоже хочется попробовать пожить так, как я еще не жил, но возможности такой у меня нет. А у вас подобное желание не возникало?

«Наверное, антитолпин должен быть таким препаратом, который заставит каждого человека погрустить о своей жизни, — подумал Петрушин, — ведь каждому, если он выйдет из толпы, найдется о чем погрустить».

Но вслух он сказал довольно резко:

— Вы напрасно провоцируете меня. Я же сказал вам: мне нравится моя жизнь.

Главный Помощник, казалось, еще больше запечалился:

— Завидую вам, — тихо произнес он. — А я не то, что жизнь — агента не могу сменить, хотя и то, и другое мне не по нраву. Тоскливо, не так ли? Но самое грустное, однако, что так и будем жить, и ничего не изменится. Погиб этот дурачок маленький Собакин, и Собакин-большой может погибнуть, а вы-то уж точно распрощаетесь с жизнью, но жизнь как шла, так и будет идти. И, заметьте, идти будет та же самая, неизменная жизнь, как будто все эти смерти — вовсе незначащие события. И глупости станут повторяться те же самые — порядок неизменен.

С удивлением подумал Петрушин, что мысли, которые высказывает Безрукий, очень схожи с его собственными размышлениями.

Видимо, удивление отразилось в глазах Петрушина, но Безрукий истолковал его по-своему:

— Вам, должно быть, кажется странным, что я говорю обо всем этом именно с вами? А почему бы и нет? Мне ведь и поговорить-то не с кем… Так вот заметьте, самое странное, что мы держимся за эту бессмысленную жизнь с непонятным, патологическим даже остервенением. И каждому из нас — каждому, заметьте! — кажется: пусть, мол, все бессмысленно, но есть ведь нечто такое, ради чего я живу. Вы, наверное, думаете, что живете ради любви? Вы, небось, считаете, что эта красавица, которая приходит к вам, она…

Петрушин перебил:

— Я вас очень прошу: об этом не говорить!

— Молчать! — закричал вдруг Безрукий. — Молчать и не перебивать меня! А знаешь ли ты, что ты у Мальвининой не единственный, и что другой ее любовник живет в нашей хижине, и зовут его Великий Командир?

— Перестаньте! — взмолился Петрушин.