Однако, в последнее время Безголовому все трудней было думать о приятном. Иногда он вдруг с ужасом замечал, что Мальвинина в его воспоминаниях появляется все реже, а все чаще он зачем-то пытается отыскать в прошлом некие истоки нынешних переживаний и проблем. Процесс этот воистину был мучителен, ибо жизнь в его стране шла сама по себе и влиять на нее не было никакой необходимости.

— Наше Великое государство заслужило то, что оно заслужило, и оно получит то, что заслужило по заслуженному праву, — разносился над площадью голос Безрукого.

И тут, совершенно непонятно почему, Великому Командиру вспомнилось самое начало его правления — то, как народ избрал его правителем.

Тогда в первый (и, пожалуй, в последний раз) народ собрался на площади не просто так, а чтобы принять решение. Собрались, разумеется, только золотые — так было принято называть солдат. Плюшевые не считались народом, поэтому их не позвали. Очень удачно получилось, что ото всех остальных отличались лишь двое: Безголовый и Безрукий. Если бы кандидатов было больше — не исключено, что кто-то из золотых попросту сошел бы с ума. Привыкшие выполнять приказы солдаты от такого выбора растерялись: они никак не могли понять, как это можно среди двух отыскать одного: Командира?

Первым произнес речь Безрукий. Безголовый попытался побыстрее ее забыть — она была ему абсолютно неинтересна — но один аргумент Безрукого все-таки нахально врос в память: нельзя, говорил Безрукий, чтобы глава государства был без головы, мол, какой это будет пример для подданных? А глава государства без руки, мол, очень даже благородно и намекает на ратные заслуги в битвах с врагом.

До сих пор не понимает Безголовый, что же случилось с ним тогда: может, озарение нежданно нагрянуло, или испугался столь сильно, что поумнел. Однако, его первая (и, видимо, последняя) речь была очень логична. Сказал он тогда следующее:

— Друзья! — Обращение это так понравилось солдатам, что они сразу были готовы отдать пальму первенства Безголовому. — Друзья! Тут кое-кто на наших глазах передергивает факты. — Солдаты при этих словах приняли ружья наизготовку. — Разве у меня нет головы? Как бы не так! У меня нет каски и ма-а-аленькой части головного организма с самого верха. А голова-то у меня еще как есть, в чем легко может убедиться каждый желающий. — Золотые опустили ружья и вздохнули с облегчением. — Если у правителя нет каски — это говорит о его бесстрашии, о том, что он не собирается прятаться от опасностей. А что может вызвать большее уважение и друзей, и врагов, как не бесстрашие? Кроме того, каждый заметит, что я ниже ростом всех остальных. О чем это говорит? Это говорит о том, что я ближе всех нахожусь к земле, а это, согласитесь, важно. — Золотые согласились. — А если у правителя нет руки — это говорит о его чрезмерной рассеянности, о том, что не умеет он хранить даже самое необходимое. Друзья, напомню вам: командир — это рука народа. Может ли рука народа быть без руки? Итак, судьбе было угодно выделить из наших рядов двоих, теперь вам самим предстоит решать, кто же вам ближе: то ли тот, кто не сумел сберечь такую важную часть своего организма, без которой даже и ружье не зарядишь, то ли тот, кто с открытой головой идет навстречу опасностям…

Тут, конечно, все захлопали и выбрали Безголового. Тем более, что говорил-то он вторым и золотые речь его запомнили лучше.

Потом солдаты решили, что Безрукий будет Главным Помощником Великого Командира, ибо если кто-то отличается от остальных — он непременно должен командовать.

После своего относительного поражения Безрукий начал говорить очень много, не всегда понятно, и с той философской мудростью, которая отличает людей, переживших несчастье, но не сломленных.

Золотые любили слушать Главного Помощника. Им казалось, что с каждым его словом они становятся умнее на одну мысль. Правда, они не могли точно сказать, на какую именно мысль поумнели, но ощущение все равно было приятным.

Безголовый видел, что и сейчас золотые слушают его помощника чрезвычайно внимательно. На лицах некоторых из них появились слезы, которые были хоть и непрошеными, но желанными.

— Наша малострадальная страна мало страдала потому, что это — Великая Страна. Великая страна любит своих великих сыновей великой любовью. Чем же отвечают великие граждане своей великой стране? — Спросил Безголовый и сам себе ответил. — Тем же. «Каким именно: тем же?» — спросите вы. И я отвечу: «Преданностью. Верностью. Любовью».

«У него всегда есть ответы на собственные вопросы», — подумал Безголовый, мечтая только об одном: чтобы праздник поскорее кончился.

Неприятные воспоминания продолжались. Более того, в его подрубленном головном механизме все беседы с Главным Помощником, которые они вели в последнее время, перемешались, и, вздохнув, он вспомнил как бы один длинный, неприятный, тяжелый разговор…

…Она стояла перед ним так близко, что просто никак нельзя было к ней не потянуться. И он потянулся к ней руками, ногами, всем телом, ибо только так можно было ее удержать: слившись, став с ней единым целым. Ее руки упали ему на плечи… Петрушин всегда удивлялся: откуда в этих тонких руках такая сила, что хватает ее на двоих. Когда он чувствовал на своих плечах эти руки, ему казалось, что весь он наполняется каким-то неестественным, богатырским могуществом…

Петрушин потряс головой, отгоняя наваждение.

«Что у нас за страна? — подумал он. — Здесь ерунда считается важнее любви, и кажется, будто все здесь делается для того лишь, чтобы у влюбленных не было ни времени, ни сил встречаться».

«Что у нас за страна? — подумал Медведкин, стараясь вслушаться в речь Безголового и все больше понимая бессмысленность этого. — Взять бы и чего-нибудь изменить в ней…»

«Что у нас за страна? — подумала Матрешина. — Купить краски, столь необходимые любой женщине для обновления себя, и то — проблема».

«Что у нас за страна? — подумал Клоунов. — Здесь постоянно приходится бояться, и ни на что другое просто времени не остается».

— Что у нас за страна? — спрашивал Безрукий в начале этого противного разговора, всплывающего сейчас в памяти. — У нее даже названия нет. А ведь это ты отвечаешь за страну, командир.

— Мы называемся Великая Страна. По-моему, неплохо, — примирительно отвечал Безголовый.

— У нашей страны даже прошлого нет, — напирал Безрукий. — И ты, как Командир, ничего не делаешь, чтобы оно появилось.

— Как, то есть, не делаю? — Весьма наигранно удивился Безголовый. — А памятник Великому Конвейеру? — Мы его откроем в самое ближайшее время, уже утвержден макет. И ты на его открытии скажешь речь.

Безголовый усмехнулся.

— Почему Почетной Казни подвергаются только солдаты, а плюшевые никогда? — Выспрашивал Безрукий. — В конце концов, подобная несправедливость может вызвать недовольство народа.

— Все, что почетно, может быть связано только с золотыми. И ты это прекрасно понимаешь.

— Но мы могли бы издать соответствующий Приказ, — не сдавался Безрукий. — И тех из плюшевых, кого мы сочтем наиболее достойными, тоже подвергать Почетной Казни.

— Во-первых, ничто не должно уравнивать золотых и плюшевых. Тебе ли этого не понимать? — Спросил на этот раз Безголовый. А потом соврал: — Кроме того, не все в нашей стране свершается приказами.

На самом деле Великий Командир прекрасно знал, что с помощью приказа можно все свершить и все объяснить.

— А знаешь ли ты, что плюшевые готовят бунт?

— Главное, что ты это знаешь, — улыбнулся Безголовый. — В истинном государстве обязательно должны готовиться бунты, — так повелось, но истинные командиры их должны вовремя пресекать.

Вот оно слово — сказано. Стоя на трибуне, Безголовый вздохнул, вспомнив это ужасное слово, которое зачастую даже лишало его сна.

Истинное государство. Была ли его страна настоящей? Несмотря на многочисленные Приказы, уверенность в этом не приходила.