Уотсон спросил:

— Что стало с Сенестро?

— Конечно, они его вытащили. Чудесная собачка чуть было его не прикончила. Воистину, славная овчарка!

— Что за собака?

— Отличная, сэр, только хвост немного порезан. И до того умная, разве что по-французски не говорит. Томалийцы все ее Четвероногим величают, и, если дальше так пойдет, сделают из нее Папу Римского.

Уотсон все еще туго соображал.

— Я не понимаю!

— Да и я, дружище. А вот старина док сечет. У него голова как раз под цифры, и он до того ученый — железо из радуги выкует.

— Железо… откуда?

— Из радуги, сэр. Клянусь честью, сам видел. И он за тобой присматривал с тех пор, как ты здесь оказался. Он сам, парень, надоумил тебя прозвать его Харадосом.

— Не хотите же вы сказать, что профессор вкладывал эти побуждения мне в голову!

— Ага, парень, так и есть. Для него это ничуть не сложнее, чем для меня рубить дрова. До того у него с вычислениями хорошо!

Уотсон попытался поразмыслить. Сейчас у него был только один, самый важный вопрос. Его-то он и задал.

— Знать не знаю, Харадос ли он, — был ответ. — Но, если нет, то он, стало быть, его брат-близнец, точно.

— Он — узник?

— Я бы так не сказал, хоть некоторые из них так и думают. Но, если кто его и удерживает, то это Сенестро и его шайка стражников.

Уотсон посмотрел на форму собеседника, на пурпурный кивер на его голове, украшенное камнями оружие и знак Харадоса на плече, отличающий Бара высшего ранга.

— Как так вышло, что вы — Бар, да еще и возвышенный при этом?

Тот снова усмехнулся. Он снял кивер и провел рукой по копне рыжих волос.

— Это или ирландская удача, дружище, или шотландская. Не ведаю, какая именно — во мне и той, и той поровну, — но по большей части это заслуга моих рыжих волос.

— Почему?

— Хотя бы потому, что в Томалии в рыжих все видят что-то царское. Мои славные космы сослужили мне хорошую службу. Видишь ли, это отметина самих Баров королевских кровей — у других таких не бывает.

Уотсон сказал:

— Если вы пришли от доктора Холкомба, то у вас наверняка есть послание мне от него.

— Ага. Ты, да я, да несколько Рамд, да еще, может быть, малышка-королева отправляемся в полет на хруще. Мы летим за стариной доком, и можешь спокойно поставить всё свое богатство на то, что потасовка будет лучше всякой на твоем веку. А как закончим с этим, нас ждет еще один полет — в старый добрый Фриско.

Чик тут же спросил Пата, знает ли он, где находится Сан-Франциско.

— Честью клянусь, это только старый док знает, дружище. Но, как доберемся, Пат МакФерсон отправится искать Тодди Малоуни.

— Я понятия не имею, кто это.

— Ну, это он мне дал тогда того пойла.

— Какого пойла?

— Пойла, из-за которого все случилось. Это был новый коктейль. Видишь ли, я только-только вернулся из Мельбурна и в ту же ночь пошел развеяться, отдохнуть, ну и зашел к Тодди. Заказал порцию виски.

«Тише, Пат, — говорит он, — виски тебе ни к чему — ты от него опьянеешь. Почему бы тебе не отведать кое-что по-ирландски зеленое?»

«Зеленое? — хмыкаю я. — Это славный цвет. А я ничего из бутылки не побоюсь. Подавай!»

Он и подал. На бутылке была этикетка от мятного ликера.

«А еще, — утверждает он, — от него не пьянеешь».

Да только врал он всё, уж ты меня прости. Потому как вижу — голова моя сразу начала расти все больше и больше, так что вскоре стало ничего не видать, кроме лампочек на потолке да вроде как пары человек внизу, по краям. А после этого я вышел на улицу и ходил, пока на холм не попал. А там луна была… и старый такой дом — он стоял, не двигаясь, а вот луна — нет. Ну я остановился поглядеть на нее, да так устал и вымотался, еще ноги от качки не отвыкли, что сел на ступеньки под домом отдохнуть немного да на луну поглазеть — авось она вот-вот замрет.

В общем, сэр, я там и трех-четырех минут не просидел, как тут дверь открывается, и выходит мелкая такая старушка, пожалуй, самая мелкая и старая, что я видел во Фриско.

«Вечер добрый, любезная матушка», — говорю и шляпы касаюсь.

«Любезная матушка! — бурчит она и смотрит на меня в упор, еще и носом шмыгает. — Бедняжка, да ты же там насмерть замерзнешь. Лучше заходи, полежи у меня на диване».

Ну, сэр, и откуда мне было знать, моряку неграмотному? Она же была всего лишь старуха иссохшая. Как мне было понять, что она — Эндорская Ведьма?

В памяти Уотсона прокручивалось то, что он знал о доме на Чаттертон-Плэйс, особенно то, что касалось его обитателей в самом начале тайны «Слепого пятна». Последние слова Бара привлекли его внимание.

— Эндорская Ведьма?

— Ага, она самая. Я когда проснулся, не было ни дома, ни старой леди, ни Тодди Малоуни, ни Фриско. Я попал в какое-то странное место, сэр такая церковь вроде Собора Святого Петра, только больше и столь же невообразимая. И колонны были что струи воды, а небо над головой — все затянуто тучами и тоже вот-вот готово разразиться адской бурей. Да ты и сам там был, дружище.

Ну, а рядом стоит какой-то тип, одетый в килт. И говорит на странном языке, хоть я его и понимаю; в общем, он мне такой:

«Мой господин», — вот что он сказал.

«Господин? — удивляюсь я. — Я понятия не имею, о чем ты толкуешь».

«Вы разве не Бар?» — хлопает глазищами он.

«Вот уж точно нет! — отвечаю я на приличном английском, так чтобы он уж точно понял. — Я — Пат МакФерсон».

А он и не понимает.

Потом мы выходим из храма на улицу. И тут вокруг собирается уйма народу и начинает кричать. Ну, мы потихоньку добрались до другого здания.

«И чего все на меня так таращились, когда мы только что переходили улицу?» — спрашиваю я.

А он отвечает:

«Это из-за вашей одежды».

Ну, а мне не по душе публичность, сэр; тут уж своенравный шотландец во мне решил, что надо делать, а ирландец сделал. Я задал ему взбучку, забрал одежду и надел на себя. Тут уж меня все перестали замечать. То есть пока я свою шляпу не снял…

— Имеете в виду кивер?

— Ага, эту треклятую тяжелую штуковину — сделана-то она вроде как из перьев. В общем, когда стало так жарко, что у меня аж скальп взмок, я ее и сними. И тут они давай называть меня «мой господин» да «ваша светлость», словно я сам король. «Дай-то Бог, — думаю, — чтобы волосы у меня не повыпали!»

В общем, сэр, я проводил время, как и пристало ирландцу. Делал всё, что угодно, вот только не напивался — тут нечем напиться. Но спустя время я наткнулся на еще одного парня с такими же рыжими волосами, как у меня. Он был, само собой, славный малый и весь окружен стражами в голубом. Он привел меня в свою комнату и начал расспрашивать.

И я, сэр, ему наврал. Конечно, мне повезло, что мое шотландское воспитание и смекалка подсказали мне, что делать, но, когда дошло до разговоров, я позволил ирландцу в себе взять слово. И пришелся великому Бару по душе.

«Воистину, — говорит он торжественно так, — ты суть один из королевских Баров!»

И дал мне один из высших офицерских чинов, вот так.

— Это был Бар Сенестро? — спросил Уотсон.

— Нет, тот парень был куда лучше — брат Сенестро, который вскоре после этого умер. Когда я увидел Сенестро, мне хватило ума держать рот на замке. И теперь я один из высоких Баров — выше только сам Сенестро! Более того, сэр, больше никто из живых не знает правды, кроме разве что вас и старика доктора.

История была странной, но в свете всего произошедшего раньше — удивительно правдоподобной. Уотсон начал видеть свет, забрезживший во мраке. «Теперь их двое», — сказала Джерому старушка в доме 288 по Чаттертон-Плэйс, когда детектив пришел туда в поисках пропавшего профессора. Быть может, она имела в виду Холкомба и МакФерсона? Двое прошли сквозь «Слепое пятно», двое же и вышли оттуда — Рамда Авек и Нервина. «Теперь их двое», — так она сказала.

— Поведай мне что-нибудь еще о Холкомбе, Пат!

— Рассказывать особенно нечего. Многого я и не могу открыть, потому как пожилой джентльмен сам не велел. Он появился вскоре после смерти старшего Бара, брата Сенестро. Кажется, там была какая-то шумиха вокруг старика Рамды Авека, от которого я всегда старался держаться подальше — он же собирался доказать, что духи существуют! В общем, мы сторожили храм, дожидались призрака, как было обещано. Так и вышло, что мы сцапали старого дока.