— Да-а, — неохотно признала она. — Я имею в виду — частично. Если бы только на месте Гарри был кто-то другой!

— Конечно, — поспешил ответить я. — Я лишь хотел разъяснить, что мы тут не с колдунами боремся. Эта великая тайна станет ясна, как белый день, и чертовски скоро!

— У тебя есть предположения? — с надеждой спросила она.

— И даже несколько. В этом-то и загвоздка! — вынужден был признать я. — Я не знаю, за каким из них стоит следовать до конца… В конце концов, это может быть что-то спиритическое или же то, что подпадает под определение «психологическое расстройство». Иными словами, просто галлюцинации.

— О нет, это точно не подходит! — с явным огорчением возразила она. — Я знаю, что видела! Я бы усомнилась в своем рассудке, если бы думала, что это все — плод моего воображения!

— Я тоже. Что ж, отложим спиритическую теорию; остается вероятность некоей нераскрытой пока что научной тайны. И если Рамда ее знает, то всё дело сводится к простому злодейству.

— Но как он это делает?

— В этом-то и весь вопрос. Однако я уверен в одном, — я указал на кольцо, — наши друзья исчезли, и теперь оно снова тускло светился бледно-голубым светом. И это кольцо совершенно реально; оно не галлюцинация. Оно существует как ночью, так и при свете дня, ему не нужны для этого какие-то особые условия. Это не обман и не иллюзия. Словом, это кольцо — всего-навсего феномен, которого наука ПОКА ЧТО не в силах объяснить! Ему может быть и будет дано объяснение — это зависит от нас! После того, как мы поймем присущие ему свойства, мы совсем скоро сможем спасти Гарри!

И вот тогда-то и случилось самое странное. Это было так неожиданно, настолько не предварено чем бы то ни было, что меня бросает в дрожь по сей день, стоит только вспомнить.

Из камня на пальце Шарлоты — или, скорее, из воздуха, окружавшего кольцо — раздался звук, в природе которого невозможно было ошибиться. Мы ничего не увидели — только услышали. Звук был настолько чистым, громким и пугающим, словно источник его находился в той же комнате, где мы обсуждали происходящее.

То был резкий, радостный собачий лай.

Снова пересматривая только что написанное, я чувствую глубокую признательность. Я благодарен как за то, что мне выпало рассказать об этих событиях, так и за то, что никому после меня не придется объяснять эту сумятицу.

В самом деле, если бы я не знал, что буду иметь удовольствие сложить вместе кусочки этой головоломки и указать на относительно простое ее объяснение, если бы мне пришлось отступить и оставить вместо законченного отчета всего лишь собрание щекочущих любопытство секретов, мне и вовсе не стоило бы приниматься за дело. Вместо этого я должен был бы оставить всё как есть, чтобы кто-нибудь другой довел его до ума должным образом.

Всё это, как вы скоро поймете я излагаю во многом для того, чтобы собраться с силами и мужеством перед лицом истории, которую нынче обязан поведать.

Но прежде, чем продолжить, я обязан упомянуть одну деталь, которую Гарри по своей скромности умолчал. Он был — или же остается — человеком необыкновенно приятной наружности. Я вовсе не намерен приписывать ему красоту греческого бога — при росте в пять футов семь дюймов это выглядело бы смешно. Нет, своей радующей глаз внешностью он был обязан тем, что черты его выражали некое внутреннее благородство, способное украсить самое невзрачное лицо. Самолюбие способно изуродовать даже самые безупречные черты — бескорыстие же украшает.

Более того, по той лишь причине, что он дал Чику Уотсону слово носить кольцо, Гарри взял на себя самую опасную задачу, которая только могла лечь на плечи человеку — и проиграл. Но даже знай он заранее, что с ним станет, всё равно, не отступился бы от своего обещания. И поскольку в его миссии был некий азартный интерес, поскольку она вовсе необязательно должна была закончиться трагически, он, вероятно, получил определенное удовольствие от самого значимого опыта в своей жизни.

Но я не таков. Честно говоря, я привык приспосабливаться к обстоятельствам и считать себя до мозга костей практичным малым. Я искренне восхищаюсь идеалистами, но куда большее восхищение у меня вызывает благополучный исход любого предприятия. К примеру, я очень редко даю обещания, даже по пустякам, так как с радостью нарушу слово, если позже окажется, что, сдержав его, причиню больше вреда, нежели пользы.

Я прекрасно понимаю, что ступил на опасную почву, и всё же должен представить на суд читателя то, чего добился в этом мире, как доказательство того, что мое отношение к жизни вовсе не так скверно, как кажется на первый взгляд.

Я ни у кого не прошу прощения за то, что с самого начала так много говорю о себе. Это изложение будет совершенно невразумительным, если не понимать, что я за человек. Мой подход к разгадке тайны «Слепого пятна», если разобраться, есть всего-навсего отображение моей личности. Единственной моей целью было получить РЕЗУЛЬТАТЫ.

По мнению Гарри, предложение должно быть сведено к предельно четкой форме, прежде чем я решу, принимать его или нет. Если бы «Слепое пятно» было явлением сугубо оккультным и исследовать его можно было бы только под покровом темноты в окружении черного бархата, хрустальных шаров и курящегося ладана, если бы для этого нужна была помощь гадалки или любого другого «медиума», я бы ни за что за него не взялся. Но так как эта тайна явила себя в условиях, которые я мог понять, оценить и измерить, она меня заинтересовала.

Вот почему мне нравился профессор Холкомб — именно он предложил доказывать сверхъестественное физически осязаемыми методами. «Сведите всё к нашим пяти органам чувств», — так он, в сущности, сказал когда-то. С этого момента я и стал его учеником.

Я уже упоминал о том, что мы слышали резкий, приветливый лай, звучавший то ли из камня, то ли откуда-то рядом с ним. Это произошло на крыльце дома 288 по Чаттертон-Плэйс, когда мы с Шарлотой сидели там и беседовали. Мы сняли номер в отеле, но вернулись в дом «Слепого пятна», чтобы определиться с дальнейшим планом действий. И этот таинственный лай в какой-то степени помог нам в этом.

Мы вернулись в отель и сообщили, что съедем на следующий день. После чего начали готовиться к переезду в дом на Чаттертон-Плэйс.

В тот день, в самом разгаре распоряжений насчет меблировки и прочего, которые я отдавал в отеле, меня позвали к телефону. Звонили откуда-то извне здания.

— Мистер Фентон? — голос был мужской. Когда я ответил утвердительно, он сказал: — Нет причин, по которым вы могли бы узнать мой голос. Это… Рамда Авек.

— Ах Рамда! Что вам нужно?

— Поговорить с вашей сестрой, мистер Фентон, — странно до чего любезно звучал его голос! — Не будете ли вы так добры позвать ее к телефону?

Я не возражал. Но, когда подошла Шарлота, я шепотом попросил ее задержать собеседника, а сам вылетел в коридор и бросился вниз, где девушка на распределительном щитке включила для меня прибор в цепь. Деньги, как известно, говорят сами за себя. Однако…

— Мое дорогое дитя, — говорил голос Авека, — вы ко мне несправедливы. Я не пекусь ни о чем, кроме вашего благополучия. Уверяю вас, если с вами и вашим братом что-то случится во время вашего пребывания на Чаттертон-Плэйс, моей вины в этом не будет. В то же время я могу решительно заверить вас в том, что, если вы будете впредь держаться подальше от этого места, никому из вас ничего не будет грозить, совершенно ничего! За это я ручаюсь. Не спрашивайте, почему, но, если дорожите своей безопасностью, оставайтесь на месте или уезжайте куда-нибудь еще — куда угодно, только не в дом на Чаттертон-Плэйс.

— Я едва ли могу с вами согласиться, господин Авек, — Шарлоту, очевидно, глубоко впечатлили его искренность и серьезность. — Суждения моего брата настолько проницательнее моих, что я… — она с сожалением умолкла на полуслове.

— Я лишь хотел бы, — с замечательной галантностью продолжал он, — чтобы ваша интуиция не уступала по силе вашей преданности брату. Будь это так, вы бы знали, что я не лгу и действительно забочусь только о вашем благе.