Он на миг замолчал, а затем продолжил:

— Помните, то, что я хочу вам поведать, — не меньшая правда, чем ваши собственные жизни с самого детства. Чуть больше года прошло с моей последней ночи на этой земле. Я решил выйти вечером в слабой надежде встретить кого-нибудь из друзей и получить хоть немного удовольствия от жизни, прежде чем наступит конец. Вот уже несколько дней я тяготился неким предчувствием, зная, что моя жизнь медленно ускользает, а энергия тает с каждой секундой, и закончится это, как я был уверен, моей смертью. Знай я тогда то, что знаю сейчас, я мог бы спастись. Но если бы у меня получилось, если бы я спас себя, мы бы никогда не нашли доктора Холкомба. Возможно, та же судьба и привела меня к Гарри в тот вечер. Не ведаю. Тем не менее, если мне и удалось узнать по ту сторону «Слепого пятна» истину, то она состоит в том, что существует нечто выше простой судьбы. Я никогда не верил в удачу, но, когда все складывается гладко вплоть до вздоха, невольно перестаешь быть скептиком в том, что касается судьбы и слепого случая. Я убежден: всё, что случилось той ночью, было ПРЕДРЕШЕНО с той стороны. Если вкратце, то, отдав это кольцо Гарри, я лишь позволил сбыться еще одному звену в цепочке событий. Так просто должно было быть — ПРОВИДЕНИЕ не позволило бы делу обернуться иначе.

Не останавливаясь, чтобы объяснить, что он имеет в виду под словом «ПРОВИДЕНИЕ», Уотсон продолжил:

— Вот в чем загадка. Я так и не смог понять, как все могло совпасть с такой точностью. Мы — вы и я — разумеется, не духи, и, тем не менее, по ту сторону «пятна» тому есть невероятно убедительные доказательства!.. Я в ту ночь был очень слаб. Так слаб, что и вспоминать тяжело. Последнее, что я помню, — это свое возвращение в этот дом, кажется, на кухню. У меня в руках был какой-то источник света. Ребята были в передней, ждали. Один из них открыл дверь в нескольких ярдах от того места, где я стоял. Всё произошло в одно мгновение, это тяжело описать. Но я по наитию разобрался в происходящем, исходя из того, что увидел: голубая точка на потолке и луч света. Потом я почувствовал, что падаю, будто лечу прямо в космос. Не знаю, как передать этот всепоглощающий ужас, когда летишь головой вниз с огромной высоты на плоскость, что лежит несоизмеримо ниже.

— Вот и всё, что я запомнил… на этой стороне.

ПРИМЕЧАНИЕ. Отдавая должное мистеру Уотсону, авторы этих строк сочли уместным перенести историю от первого лица к третьему. Любой рассказ, если только не содержит в себе чего-то отрицательного, тяжело рассказывать от первого имени, ведь там, где рассказчик играет активную, положительную роль, он вынужден либо сдерживать себя, либо стать жертвой обвинений в бахвальстве. И все-таки мир желает знать обо всем в мельчайших подробностях — отсюда и перенос. РЕДАКТОРЫ.

Уотсон открыл глаза.

Первым, что он увидел, был свет; первым, что почувствовал — сильнейшая боль. На глаза словно что-то давило сзади — мучительное ощущение, немного напоминающее удар ножа. Кроме этого, был еще страх безумия, слюнявой беспомощности.

Нелегко представить себе внезапное пробуждение в таких условиях. После всего, через что он прошел, это странное продолжение, должно быть, окончательно сбило его с толку. Он получил хорошее образование и был сведущ в психологии. Во время первого прилива бодрости он попытался, как мог, восстановить равновесие, балансируя на грани безумия. Именно это обстоятельство придало ему уверенности — оно свидетельствовало, что он может мыслить, рассуждать, может полностью полагаться на свой здравый рассудок.

Но он ничего не видел. Боль в глазницах была ослепляющей. Он ничего не мог разглядеть, все сливалось; вокруг было сплошное многоцветное пятно — удивительное, радужное, сияющее.

Пусть даже не видя, он мог ощущать. Боль была невыносима. Он закрыл глаза и — что весьма любопытно — подумал, что это ощущение очень напоминает то, с каким он учился плавать и впервые открыл глаза под водой. Тогда сияло ослепительное солнце. Боль и яркие цвета — всё было примерно так же, только сильнее.

Потом он почувствовал, что очень устал. Простое усилие, необходимое для одной этой мысли, стоило ему всех жизненных сил. Он снова провалился в небытие, больше напоминавшее обморок, чем дрему. Ему снились странные сны — о людях, идущих куда-то, о женщинах, о каких-то голосах. Сны были расплывчатыми, неясными, но все же не казались ирреальными. Затем, спустя неизвестно сколько времени, он проснулся.

Он чувствовал себя гораздо сильнее. Должно быть, спал довольно долго — он не мог знать наверняка. Но боль из глаз исчезла, так что он рискнул снова поднять веки и посмотреть на этот сбивающий с толку свет. На этот раз он видел — не четко, но достаточно хорошо, чтобы быть уверенным в реальности происходящего. Периодически закрывая глаза, он сумел дать им отдохнуть и постепенно привыкнуть к новому освещению, так что спустя какое-то время зрения восстановилось полностью.

Он лежал на койке, в комнате, практически полностью отличавшейся от любой виденной им раньше. Даже цвет стен был разнородным, равно как и цвет потолка. В какой-то степени они были белыми — и все-таки не совсем. Этот цвет не походил ни на один из известных ему оттенков, а его название, которое он узнал позже, — АЛЬНА — мало о чем говорит. Это было для него совершенно внове.

Судя по всему, он был один. Комната была небольшой — размером примерно с обычную спальню. Когда чувство новизны неописуемого цвета немного ослабло, он принялся осматривать самого себя.

Прежде всего, он лежал в постели, застланной прекрасным бельем, плотным, но удивительно легким. Покрывала не было, только два одеяла и две простыни — ничто из этого по цвету и ткани не напоминало ни один из известных ему материалов. Он лишь отметил, что их оттенки ближе к светлым, чем к темным.

Потом он высвободил руки из-под одеял и поднял их перед глазами. Их вид совершенно сбил его с толку. Само собой, он ожидал увидеть их исхудалыми, истощенными, какими они и были в ту роковую ночь, но ладони оказались полными, здоровыми, естественного розоватого оттенка. Запястья тоже были в безупречном состоянии, равно как и предплечья. Он не мог найти объяснения этому внезапному возврату к здоровью и бодрости, знакомых ему еще до того, как он надел кольцо. Он снова лег, ломая голову.

Чуть позже он начал осматривать свою одежду. Она состояла из двух частей, сделанных из похожей на шелк материи, довольно тяжелой по весу, но чрезвычайно мягкой на ощупь. В какой-то мере это одеяние было схоже с обычной пижамой, вот только задумано было так, чтобы просто надевать через голову, без пуговиц и завязок. Иными словами, это платье было сшито таким образом, чтобы уютно облегать плечи и талию, но оставаться довольно свободным в прочих местах.

Потом он обратил внимание на стены комнаты. Они были выполнены симметрично; сомкнутые — если использовать архитектурный жаргон — или изогнутые так, что радиус углов был куда больше обычного, доходя до четырех-пяти футов, и человек среднего роста не смог бы стоять у стены, не сгибаясь. Там, где изогнутая часть переходила в прямую стену, вдоль последней тянулось лепное украшение, которое, словно пристенная полка, служило подставкой для висевших картин.

Уотсон насчитал их четыре штуки. Он инстинктивно почувствовал, что они могут дать ценную подсказку насчет того, куда он попал. Ибо, хоть слегка прояснившийся рассудок и подсказывал ему, что он точно угодил в «Слепое пятно», больше ему ничего не было известно. Где он? Что поведают рисунки?..

Первый был прямо у него перед глазами. Размером примерно два на три фута, вытянутый горизонтально, он скорее походил на пейзаж, чем на портрет. Уотсона так горячо заинтересовало содержание работы, что он даже не обратил внимания, была ли она выполнена вручную или механически. Потому что на ней была изображена облаченная в очень легкое платье девочка десяти-двенадцати лет, увлеченная буйной возней с существом самого необыкновенного вида. Именно это животное делало картину такой замечательной; в пейзаже не было совершенно ничего особенного, равно как и в технике живописи. Для Уотсона самым удивительным был зверь. Это был олень, безупречный и прелестный, но карликовых размеров. Он едва ли достигал фута в высоту и показался Уотсону самым утонченным созданием на его памяти. Каждая черточка в его телосложении была тщательно продумана — изящные копытца, хрупкие ноги, гладкая шерстка и маленькая голова с ветвистыми рогами. Миниатюрный белохвостый. Всё это, собранное вместе, походило на сказочный сон заядлого охотника.